Глава 38

«Камаро» стоял на неосвещенной подъездной дорожке совсем рядом со стеклянными дверями больницы. Дожидаясь Адама, Ганси смотрел, как они открывались и закрывались, пропуская невидимых пациентов. Но вот Адам опустился на пассажирское сиденье рядом с ним. Он выглядел на удивление невредимым; обычно после отцовских избиений у него на лице оставались ссадины и синяки, но на этот раз Ганси заметил только слегка покрасневшее и распухшее ухо.

— Мне сказали, что у тебя нет медицинской страховки, — сказал Ганси. Ему также сообщили, что вряд ли Адам когда-нибудь сможет слышать левым ухом. Осознать, что какое-то невидимое повреждение может быть неизлечимым, было очень трудно. Он дожидался Адама, чтобы сказать ему, что нашел способ заплатить. Но Адам молчал и лишь, не переставая, крутил больничный браслет на запястье.

— Я все устроил, — осторожно добавил Ганси.

В подобных моментах Адам всегда что-то говорил. Начинал злиться. Заявлял: «Нет, Ганси, не возьму я твоих чертовых денег. Ты меня не купишь». Но сейчас он лишь безостановочно крутил картонный браслет, который в приемном покое надели ему на запястье.

— Ты победил, — устало сказал в конце концов Адам и еще сильнее взъерошил ладонью и без того растрепанные волосы. — Отвези меня за моими вещами.

Ганси совсем было собрался завести «Камаро», но тут он отдернул руку от ключа зажигания.

— Ничего я не выиграл. Неужели ты думаешь, что я хотел вот такого?

— Да, — ответил, не глядя на него, Адам. — Да, я так думаю.

Ганси чуть не задохнулся от вспыхнувших одновременно боли и гнева.

— Не пори ерунды.

Адам все дергал, дергал, дергал неровную склейку браслета.

— Я тебе говорю, что ты можешь сказать: «Я тебя предупреждал». И: «Если бы ты ушел раньше, такого не случилось бы».

— Разве я говорил такое? А тебе вовсе незачем вести тебя так, будто случился конец света.

— Да, это конец света.

Между «Камаро» и дверями больницы остановилась «Скорая помощь». Она подъехала без сигнальных огней, но парамедики тут же выскочили из кабины и поспешили к задней двери машины, несомненно, чтобы вытащить пострадавшего. Ганси почувствовал, что у него в груди разгорается обжигающий огонь.

— Ушел из отцовского дома — и это для тебя конец света?

— Ты же знаешь, что я хотел, — сказал Адам. — И знаешь, что совсем не такое.

— Ты ведешь себя так, будто в этом я виноват.

— Ну еще скажи мне, что ты не рад, что все это произошло.

Что скрывать: он хотел, чтобы Адам ушел из дома. Но никогда, ни при каких обстоятельствах он не мог хотеть, чтобы это случилось любой ценой. Нет, Адам должен был не сбежать, а гордо, победителем уйти; иного он себе и представить не мог. И уж, конечно, он ни в коей мере не хотел, чтобы Адам смотрел на него так, как смотрел сейчас. И поэтому он сказал чистую правду:

— Мне очень горько, что все получилось именно так.

— Все равно, — огрызнулся Адам, — ты хотел, чтобы я навсегда ушел из дома.

Ганси старался никогда не повышать голоса (всякий раз, когда возникало такое желание, он слышал в голове голос матери: «Люди кричат, если им не хватает словарного запаса для того, чтобы сказать то, что нужно, шепотом»), но иногда ловил себя на том, что делает это помимо своей воли, и сейчас большим усилием заставил себя говорить спокойно.

— Но не так. По крайней мере, тебе есть куда уйти. Конец света… Адам, ну в чем у тебя проблема? Я имею в виду: неужели мой дом так отвратителен, что ты даже подумать не хочешь о том, чтобы там жить? Почему, если я желаю сделать для тебя что-то хорошее, ты воспринимаешь это как благотворительность? Как подачку. Ну так вот — я уже устал все время подстраиваться под твои принципы.

— Господи, Ганси, знал бы ты, как я устал от твоего покровительства! — выкрикнул Адам. — И не пытайся выставить меня дураком. Я, что ли, говорил о чем-то отвратительном? И не делай вид, будто не пытаешься выставить меня дураком.

— Такая уж у меня манера разговора. И мне очень жаль, что твой отец ни разу не объяснил тебе, что значит «отвратительно». Ему было не до того — нужно было колотить тебя головой о стену трейлера, чтобы ты пожалел о том, что родился на свет.

У обоих сразу перехватило дыхание.

Ганси понял, что хватил через край. Что сказал слишком много и слишком поздно.

Адам распахнул дверь.

— Чтоб ты сдох, Ганси! Чтоб ты сдох, — негромко, но яростно сказал он.

Ганси закрыл глаза.

Адам хлопнул дверью, а потом еще раз, потому что с первого раза замок не сработал. Ганси не открыл глаз. Он не хотел видеть того, что делал Адам. И не хотел знать, видел ли кто-нибудь, как один парень поругался с другим, одетым в джемпер Эглайонби и сидящим в ярко-оранжевом «Камаро». И тут же почувствовал отвращение и к своей школьной форме с изображением ворона на груди, и к своему шумному автомобилю, и каждому трех- и четырехсложному слову, которыми его родители небрежно обменивались во время разговоров за обеденным столом, и к безмозглому буяну, отцу Адама, и к матери Адама, считавшей главным, чтобы все было шито-крыто и внешне благопристойно, но отвратительнее всего, хуже всего ему казались последние слова Адама, вновь и вновь звучавшие в его сознании.

Он не мог этого выдержать — всего того, что сидело в нем.

В конце концов и Адаму он никто, и Ронану тоже никто. Адам только что грубо обругал его, а Ронан пренебрегает всеми возможностями исправить положение, которые он предоставляет ему. Ганси, в конце концов, всего лишь такой же парень, только с кучей денег и пустотой внутри, которая год за годом отъедает все больше и больше от его сердца.

Они непрерывно удалялись, уходили от него. А у него, похоже, не было никакой возможности уйти вместе с ними.

Ганси открыл глаза. «Скорая помощь» стояла на месте. А Адам исчез.

Для того, чтобы разглядеть Адама, ему потребовалось несколько секунд. Он уже удалился на несколько сот ярдов и шел через стоянку к дороге; рядом с ним маленьким голубым пятном болталась тень.

Ганси перегнулся через пассажирское сиденье, опустил стекло в дальней от себя дверце и завел Свина. Пока он объезжал участок перед больничным входом и выезжал на стоянку, Адам уже добрался до проходившего невдалеке от больницы четырехполосного шоссе с разделительной полосой. Там все еще было движение, но Ганси, оттеснив машины в первом ряду и вызвав хор возмущенных гудков, лихо вырулил туда, где шел Адам.

— Куда ты идешь? — крикнул он в открытое окно. — Куда тебе идти?

Конечно, Адам знал о его присутствии — звук мотора «Камаро» нельзя было не узнать, — но он ничего не ответил и продолжал идти.

— Адам, — предпринял еще одну попытку Ганси, — ну скажи хотя бы, что ты не возвращаешься туда.

Молчание.

— Ладно, пусть не «Монмут», — снова заговорил Ганси. — Но позволь хотя бы отвезти тебя туда, куда ты собрался.

Адам остановился. Неуверенно сел в машину и закрыл за собой дверь. Он не захлопнул, а закрыл дверь, и потому вынужден был сделать это еще дважды. В полном молчании Ганси встроился в поток машин. Слова рвались из него, просились на язык, но он продолжал молчать.

В конце концов Адам, не глядя на него, сказал:

— Какая разница, как ты говорил. Все равно получилось, как ты хотел. Все твое имущество собралось в одном месте, под одной крышей. Под твоим присмотром…

Но тут он осекся. Уронил голову на руки. Провел пальцами по волосам, а потом так вцепился в них, что костяшки побелели. Когда он с шумом втянул в себя воздух, звук получился настолько рваный, прерывистый, что стало ясно, что он с трудом удерживается от слез.

Ганси подумал, что мог бы сказать Адаму сотню всяких вещей насчет того, что все будет хорошо, что все случившееся только к лучшему, что Адам Парриш не был сам себе хозяином и до того, как познакомился с Ганси, и что он ни в коей мере не перестанет быть сам себе хозяином только из-за того, что сменит крышу, под которой живет, и что Ганси сам иногда ему завидовал, потому что Адам всегда был таким настоящим и правильным, каким Ганси не надеялся стать никогда. Но слова Ганси каким-то образом превратились в оружие очень неточного боя, и он сомневался, что ему удастся достичь того результата, на который хотелось бы надеяться.

Поэтому они молча поехали за вещами Адама, и когда в последний раз покидали стоянку трейлеров, его мать смотрела им вслед из окна кухни. Адам не оглянулся.