Глава 36
— Фишка дальше не идет! — голосом крупье объявил Ронан, вытягивая рычаг ручного тормоза. — Дом! Сраный дом!
В темноте сдвоенный трейлер семейства Парришей выглядел жутковатым серым ящиком, в котором светились два окна. В кухонном окне отодвинулась занавеска, там появилась голова — чтобы взглянуть на «BMW». Они с Адамом приехали вдвоем; Ганси приехал на «Камаро» из больницы на Фокс-вей, так что ему пришлось отогнать машину в «Монмут». Поездка получилась вполне приятной. Адам и Ронан были слишком ошарашены событиями дня, так что у них не было ни настроения, ни желания затевать привычную перепалку.
Адам перегнулся через спинку и взял с заднего сиденья свою сумку на длинной ручке, единственный подарок, который он согласился принять от Ганси, да и то лишь потому, что она была ему в общем-то не нужна.
— Спасибо, что подвез.
В окне, рядом с первым, появился еще один силуэт — видимо, отцовский. У Адама вдруг заныло в животе. Он покрепче сжал в кулаке лямку сумки, но не стал открывать дверь.
— Старина, не хочешь, не выходи, — сказал Ронан.
Адам на это ничего не ответил: какой смысл. Вместо этого он спросил:
— Разве у тебя на сегодня нет домашних заданий?
Но Ронан, будучи непревзойденным мастером всяческих шпилек, сам оставался невосприимчивым к ним.
— Да, Парриш. Надеюсь, что есть.
И все же Адам не выходил из машины. Отцовский силуэт двигался как-то слишком резко, и ему не нравилось это возбуждение. Но отсиживаться в машине было бы неразумно — тем более в этой машине, неоспоримо связанной с Эглайонби. Это восприняли бы как похвальбу своими друзьями.
— Как ты думаешь, Велка успеют арестовать до начала завтрашних уроков? — спросил Ронан. — Если бы успели, то можно было бы не делать задание по латыни.
— Я думаю, — ответил Адам, — что если он заявится в школу, то о домашних заданиях вспомнит в последнюю очередь.
Они немного помолчали, затем Ронан сказал:
— Надо птицу кормить…
Но вместо того, чтобы сделать какое-нибудь движение, он уставился на рычаг коробки передач, похоже, не видя его.
— Я все думаю о том, что было бы, если бы Велк сегодня застрелил Ганси.
Адам не позволял себе даже думать о такой возможности. Как только его мысли приближались к страшным событиям сегодняшнего вечера, он ощущал в себе что-то темное и болезненное. Ему было тяжело вспоминать, какой была его жизнь в Эглайонби до появления там Ганси. Те отдаленные воспоминания были тяжкими, исполненными одиночества и сводились по большей части к тому, как Адам поздними ночами сидел на ступеньках дома-прицепа, смаргивал слезы с глаз и думал: какого же черта я во все это ввязался? Тогда он был младше, но ведь только на год с небольшим.
— Но ведь этого не случилось.
— Да, — кивнул Ронан.
— Хорошо, что ты научил его этому удару.
— Но я ведь не учил его ломать себе пальцы!
— Такой уж он есть. Решил, что уловил суть, и хватит с него.
— Бездельник, — согласился Ронан и снова погрузился в свои мысли.
Адам кивнул, собираясь с духом.
— До завтра. Спасибо.
Ронан смотрел в сторону от дома, через темное поле. Его пальцы беспокойно ерзали по баранке; по-видимому, его что-то тревожило, но, имея дело с Ронаном, трудно было понять, то ли он продолжает думать о Велке, то ли переключился на что-то совсем другое.
— Выкинь из головы, старина. До завтра.
Тяжело вздохнув, Адам выбрался из машины. Снова приостановился, постучал костяшками пальцев по крыше, и Ронан медленно тронул с места. В небе светились жестокие яркие звезды.
Как только Адам успел поставить ногу на третью ступеньку лестницы, дверь распахнулась; упавший из домика свет осветил его снизу до пояса. На пороге стоял его отец, рассматривая сына сверху вниз.
— Привет, папа, — сказал Адам.
— Я те дам привет! — бросил отец. Он действительно уже был в ярости. От него пахло, как из пепельницы, хотя он и не курил. — Шляешься до полуночи! Надеешься, что ложь тебе с рук сойдет?!
— Какая ложь? — осторожно спросил Адам.
— Твоя мать была сегодня в твоей комнате и кое-что нашла. Сказать что, или сам догадаешься?
У Адама задрожали колени. Он изо всех сил старался как можно меньше посвящать отца в любые подробности своей жизни в Эглайонби, и ему на ум сразу пришло несколько вещей, которые могли бы не понравиться Роберту Парришу. Хуже всего было то, что он не знал, о чем именно идет речь. Он не смел глядеть отцу в лицо.
Роберт Парриш схватил Адама одной рукой за грудки и заставил поднять голову.
— Смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю! Платежный корешок. С фабрики!
— О…
Думай быстрее, Адам. Что ему хотелось бы услышать?
— Не понимаю, почему ты сердишься? — Он пытался говорить спокойным, ровным тоном, но уже понимал, что раз дело дошло до денег, выкрутиться вряд ли удастся.
Отец подтянул Адама к себе, так что их лица разделяли считаные дюймы, и Адам ощущал его слова чуть ли не явственнее, чем слышал их.
— Ты лгал своей матери насчет того, сколько зарабатываешь.
— Я не лгал.
Последние слова были ошибкой, и Адам понял это даже раньше, чем успел их произнести.
— Не смей лгать, глядя мне в глаза! — заорал отец.
Адам знал, что сейчас произойдет, но не успел прикрыть лицо рукой.
Удар отцовского кулака в скулу показался ему скорее громким, нежели болезненным: словно где-то в небольшом отдалении ударили молотком по гвоздю. Адам пошатнулся, его нога соскользнула со ступени, а отец не стал его удерживать.
Когда голова Адама соприкоснулась с перилами, перед его глазами вспыхнуло ослепительное зарево. В один короткий, как взрыв, миг он явственно увидел, из какого множества цветов складывается обычная белизна.
Потом череп начал заполняться болью.
Он лежал перед лестницей и совершенно не помнил той секунды, которая прошла между тем, как он ударился головой о перила, а потом оказался на земле. Лицо было облеплено пылью, во рту тоже ощущалась пыль. Адам лежал и пытался вспомнить, как делается вдох, как открываются глаза, как делается выдох.
— Прекрати, — утомленно бросил отец. — Вставай. Живо!
Адам медленно поднялся на четвереньки. Потом неловко выпрямился, стоя на коленях, а в ушах у него звенело, звенело, звенело… Он выждал, надеясь, что звон стихнет. И впрямь он сменился нарастающим визгом.
В отдалении, на дороге, он увидел стоп-сигналы «BMW» Ронана.
Ронан, да уезжай ты, наконец!
— Со мной эти игры не пройдут! — громыхнул Роберт Парриш. — И ты не отвертишься от разговора под дурацким предлогом, будто на ногах не удержался. Я всегда знаю, Адам, когда ты пытаешься надуть меня. Я не дурак. И не поверю, что ты зарабатываешь такую чертову прорву денег и выкидываешь их все на свою проклятую школу! А ведь то и дело слышишь, сколько нужно платить за электричество, сколько за телефон.
Отец никак не желал успокоиться. Адам видел это по тому, как он топал, спускаясь, по каждой ступеньке, по тому, как он, набычась, подал вперед плечи. Адам прижал локти к груди и втянул голову в плечи, продолжая надеяться, что уши прочистятся. Сейчас ему больше всего хотелось забраться к отцу в голову и подглядеть там, что же ему следует сказать, чтобы все же разрядить ситуацию.
Но, увы, он не был способен думать. Каждая его мысль в такт с очередным ударом сердца беспомощно разбивалась об утрамбованную землю перед домиком. В левом ухе стоял оглушительный шум. Оно горело огнем и ощущалось влажным.
— Лжец! — разорялся отец. — Ты все время врал, что в школе тебе платят, чтобы ты ходил туда. А о том, что зарабатываешь… — он приостановился, чтобы вытащить из кармана рубашки помятый клочок бумаги. Его руки тряслись. — …Восемнадцать тысяч четыреста двадцать три доллара за год!
Адам глотнул воздуха, но не нашел слов для ответа.
— Это еще что? — Отец подошел ближе. Вновь схватив Адама за воротник, он легко, словно щенка, поднял сына. Адам с трудом держался на ногах. Земля норовила вывернуться из-под него. Ему было совершенно необходимо как можно скорее найти слова, но он никак не мог этого сделать: что-то словно порвалось в нем.
— Частично, — прохрипел он. — А часть доплачиваю.
Отец снова что-то заорал, но, поскольку кричал он в левое ухо Адама, тот не услышал ничего, кроме нечленораздельного рокота.
— Не прикидывайся! — еще яростней заорал отец. А потом совершенно неожиданно отвернулся от Адама и крикнул: — А тебе чего надо?
— А вот чего, — прорычал Ронан Линч и всадил кулак в щеку Роберта Парриша. За его спиной стоял, освещая фарами клубы поднятой пыли, «BMW» с распахнутой водительской дверью.
Ронан, — произнес Адам. А может быть, только подумал. После того как отец снова выпустил его, он с трудом удерживался на ногах.
Схватив Ронана за рубашку, отец Адама швырнул его в сторону трейлера. Но Ронан мгновенно восстановил равновесие. Его колено вонзилось в живот Парриша. Отец Адама сложился вдвое и выбросил руку в сторону Ронана. Его пальцы, не причинив никакого вреда, скользнули по выбритой голове Ронана. Но это остановило его не более чем на полсекунды. Следующим движением Парриш боднул Ронана в лицо.
Правым ухом Адам кое-как расслышал, что мать вопит, требуя прекратить драку. В руке она держала телефон и махала им в сторону Ронана, будто рассчитывала таким образом остановить его. Но остановить Ронана сейчас мог бы только один человек, и мать Адама совершенно точно не знала его номера.
— Ронан, — повторил Адам. На сей раз у него не было сомнений в том, что он произнес это вслух. Собственный голос звучал для него странно, словно сквозь вату. Он сделал шаг вперед, и земля наконец-то ушла у него из-под ног. Вставай, Адам. Он поднялся на четвереньки. Небо выглядело точно так же, как и земля. Он ощущал себя изувеченным. Снова встать он не мог. Он мог только смотреть, как в нескольких футах от него его друг дерется с его отцом. У него остались одни глаза — без тела.
Драка была грязной. Однажды Ронан упал, и Роберт Парриш размахнулся, чтобы изо всей силы пнуть его в лицо. Ронан инстинктивно парировал удар предплечьями. Парриш нагнулся, чтобы освободить его лицо для своего удара. Рука Ронана взметнулась, как змея, и Парриш рухнул на землю рядом с ним.
Адам все еще пытался собраться с силами; его отец и Ронан колотили и пинали друг друга. На стенке трейлера заиграли красные и синие короткие вспышки, освещавшие поле мерцающим светом. Примчались копы.
Мать прекратила вопить.
Зато завыли сирены. Адаму позарез нужно было найти в себе силы встать, сделать несколько шагов, немного подумать, а потом остановить Ронана, пока не случилось чего-нибудь ужасного.
— Эй, сынок… — Перед Адамом присел на корточки полицейский. От него сильно пахло можжевельником. Адам подумал, что от такого запаха может и дух перехватить. — Ты как, в порядке?
Опираясь на протянутую руку полицейского, Адам с трудом поднялся. Поблизости другой полицейский отдирал Ронана от Роберта Парриша.
— В порядке, — пробормотал Ронан.
Полицейский убрал руку, но тут же снова поспешно подхватил Адама.
— Эй, парень, ты вовсе не в порядке. Ты не пьян?
Ронану, вероятно, задали тот же самый вопрос, потому что он принялся громко кричать. Его монолог состоял из множества ругательств и обещания «еще задать».
У Адама перед глазами то расплывалось, то прояснялось, то расплывалось, то прояснялось. Он лишь смутно видел Ронана.
— На него наручники надевают? — изумленно спросил он.
Быть того не может. Неужели он из-за меня попадет в тюрьму?
— Ты пьян? — повторил полицейский.
— Нет, — ответил Адам. Он все так же нетвердо держался на ногах; стоило ему лишь немного пошевелить головой, как земля начинала раскачиваться. Он понимал, что похож на пьяного. Ему необходимо было пересилить себя. Совсем недавно он прикасался к лицу Блю. Тогда ему казалось, что для него нет ничего невозможного, что весь мир плавно парит вокруг него. Он пытался вернуть в себе это ощущение, но оно казалось совершенно апокрифическим.
— Я не…
— Что ты не?
Не слышу на левое ухо, — подумал Адам.
Его мать стояла на крыльце и, прищурившись, наблюдала за ним и полицейским. Адам знал, о чем она думает, потому что она много раз говорила это вслух: «Ничего никому не рассказывай, Адам. Говори, что упал. Ты ведь тоже был отчасти виноват, правда? Мы сами между собой во всем разберемся, по-семейному».
Если Адам выдаст отца, вся его жизнь обрушится. Если Адам выдаст отца, мать никогда не простит его. Если Адам выдаст отца, то никогда не сможет вернуться домой.
На противоположной стороне площадки полицейский, нажимая Ронану ладонью на голову, запихивал его в полицейскую машину.
Адам хотя и наполовину оглох, отчетливо слышал голос Ронана:
— Я же сказал, что сяду. Думаете, я никогда прежде в машинах не ездил?
Адам никак не мог поселиться у Ганси. Он приложил столько сил, чтобы убедить себя, что уйдет из дома только на своих собственных условиях. Не на условиях Роберта Парриша. Не на условиях Ричарда Ганси.
Только на условиях Адама Парриша или вовсе никак.
Адам потрогал левое ухо. Оно было горячим на ощупь и болезненным; он не слышал звука от прикосновения своего пальца к ушной раковине, и поэтому само прикосновение казалось ему воображаемым. Вой в ухе прекратился и теперь… теперь не осталось ничего. Совсем ничего.
Ганси когда-то сказал: «Ты остаешься здесь только из гордости?»
— Ронан защищал меня, — сказал Адам. Его рот был таким же сухим, как и набившаяся туда пыль. Полицейский взглянул на него, и Адам поспешно продолжил: — От моего отца. Это все он. И мое лицо, и…
Мать не сводила с него взгляда.
Он закрыл глаза. Он не мог сказать это, глядя на нее. Даже с закрытыми глазами он ощущал себя так, будто падает, будто горизонт вокруг него стремительно сужается, а его голова вновь начинает кружиться. У Адама возникло тошнотворное подозрение, что отец невзначай умудрился серьезно повредить что-то у него внутри.
И тогда он сказал то, что никак не мог заставить себя сказать прежде. Он спросил:
— Могу я… могу я предъявить обвинение?
