Глава 32
Когда Блю по дороге из школы постучала в дверь «Завода Монмут», ей открыл Ронан.
— Что-то вас сегодня не видно на улице, — сказала Блю, чувствуя себя слегка смущенной. Как-никак она еще ни разу не бывала у них дома и сейчас, стоя на старой лестнице, чувствовала себя так, будто без права вторглась в чужие владения. — Я уж подумала, что, может быть, и дома никого нет.
— Ганси на празднике у своей матери, — сказал Ронан. От него разило пивом. — А Ноа помер к чертям собачьим. Зато Парриш здесь.
— Ронан, не держи ее в дверях, — сказал Адам, выглянув из-за плеча Ронана. — Привет, Блю. Ты, кажется, ни разу не поднималась сюда, верно?
— Да. Может быть, не…
— Почему? Заходи.
Замявшись на секунду, Блю вошла внутрь, и дверь захлопнулась за ее спиной. Оба мальчика пристально следили за ее реакцией.
Блю обвела взглядом просторное помещение. Оно походило на жилище безумного изобретателя, или одержимого ученого, или очень неаккуратного путешественника; после более короткого знакомства с Ганси она всерьез подозревала, что все это успешно сочетается в нем одном.
— А что у вас внизу? — спросила она.
— Пыль, — ответил Адам, откидывая ногой в сторону оказавшиеся прямо перед Блю грязные джинсы, из которых торчали трусы. — И бетон. И еще пыль. И грязь.
— И еще пыль, — добавил Ронан, направляясь к двум дверям, находившимся в дальнем конце помещения.
Тут и Ронан, и Адам застыли и, вывернув шеи, принялись осматривать помещение, как будто тоже оказались здесь впервые. Просторный зал, окрашенный в красноватые тона лившимися сквозь стеклянную стену лучами вечернего солнца, казался красивым, хотя и захламленным. На память Блю пришло то ощущение, которое она испытала, когда в первый раз листала ежедневник Ганси.
Впервые за много дней она вспомнила о видении, в котором его пальцы прикоснулись к ее лицу.
«Блю, поцелуй меня».
Она прикрыла глаза — буквально на половину вдоха, — чтобы выкинуть увиденное из головы.
— Пора кормить Лесопилку, — объявил Ронан (эта фраза не имела для Блю ровно никакого смысла) и исчез за одной из дверей, плотно закрыв ее за собой. Все равно оттуда донесся нечеловеческий пронзительный вопль, который Адам не стал комментировать.
— Сегодня нам, похоже, делать нечего, — сказал Адам. — Не хочешь просто посидеть здесь?
Блю посмотрела по сторонам — нет ли дивана. Если есть диван, то сидеть где-нибудь оказывается значительно проще. Посреди комнаты стояла незастеленная кровать, перед одним из сплошных, от пола до потолка, окон стояло очень дорогое с виду кожаное кресло (из тех, где кожаная обивка крепится блестящими медными болтами), и еще имелся стул, на сиденье которого громоздились какие-то бумаги. И никаких диванов.
— Скажи, Ноа?..
Адам покачал головой.
Блю вздохнула. «Возможно, — подумала она, — Адам был прав, когда говорил о местонахождении тела. Возможно, после того, как скелет унесли с силовой линии, он лишился энергии».
— Он здесь? — спросила она.
— Похоже на то. Но точно не знаю.
— Ноа, можешь воспользоваться моей энергией, — сказала она в пустое пространство. — Если нужно.
У Адама на лице застыло загадочное выражение.
— Очень смело с твоей стороны.
Она так не считала; если бы подобные поступки требовали от нее смелости, мать ни за что не брала бы ее на бдения у разрушенной церкви.
— Просто хочу сделать что-нибудь полезное. А ты тоже живешь здесь?
Адам покачал головой, глядя на лежавшую за окнами Генриетту.
— Ганси зовет. Ему нравится, когда все его имущество собрано в одном месте. — В этих словах явственно прозвучала горечь; после небольшой паузы он добавил: — Зря я так сказал. Он же не хочет ничего дурного. А мы… просто этот дом принадлежит Ганси. И все, что в нем есть, тоже принадлежит Ганси. Мне нужно быть с ним на равных, а если я буду жить здесь — точно не смогу.
— И где же ты живешь?
Рот Адама вдруг напрягся.
— В месте, предназначенном для жилья.
— Знаешь ли, это никакой не ответ.
— А то — никакое не место.
— Но здесь все равно жить не хочешь? — Она, запрокинув голову, рассматривала высокий потолок. В помещении пахло пылью, но добротной, старомодной, такой, которая ассоциируется с библиотеками или музеями.
— Да, — подтвердил Адам. — Когда я смогу жить самостоятельно, у меня будет место, которое я организую себе сам.
— Поэтому ты и пошел в Эглайонби.
Он посмотрел ей в глаза.
— Потому я и пошел в Эглайонби.
— Хотя ты вовсе не богат.
Он замялся с ответом.
— Адам, это меня нисколько не трогает, — сказала Блю. Если подумать, эти слова были не самыми подходящими к моменту, но когда Блю их произносила, они показались именно такими. — Знаю, некоторым это не все равно, а мне так никакого дела нет.
На лице Адама мелькнула непонятная гримаса, и он склонил голову в чуть заметном поклоне.
— Хоть я далеко не богат.
— Честно говоря… — сказала Блю, — я тоже не богата.
Адам громко расхохотался, а Блю отметила про себя, что ей начинает нравиться этот смех, которым Адам иногда разражается, а потом каждый раз сам как будто удивляется этому. И то, что это ей нравится, немного испугало Блю.
— О! Слушай! Иди-ка сюда. Тебе понравится, — воскликнул Адам.
По скрипевшему под ногами полу он направился мимо стола к застекленной дальней стене. Подойдя туда следом за ним, Блю ощутила легкое головокружение от высоты: громадные окна старого фабричного корпуса начинались в нескольких дюймах от пола, а первый этаж был намного выше, чем у нее дома. Адам, пригнувшись, рылся в штабеле составленных перед окном картонных канцелярских коробок.
В конце концов он выбрал среди них одну, на несколько дюймов отодвинул ее от окна и жестом предложил Блю сесть на пол рядом с ним. Она так и сделала. Адам немного поерзал и выбрал удобную позу, в которой его колено касалось колена Блю. Он не смотрел на нее, но что-то в его позе говорило о том, что он чувствует ее ощущение. Блю незаметно сглотнула.
— Тут всякая всячина, которую нашел Ганси, — сказал Адам. — Вещи, которые, по его мнению, не годятся для музеев, или недостаточно древние, или просто такие, с которыми он не хочет расставаться.
— Вся коробка? — удивилась Блю.
— Все эти коробки. Эта относится к Вирджинии. — Он наклонил ее, и содержимое, сопровождаемое изрядным количеством земли, посыпалось на пол между ними.
— Значит, это вирджинский ящик? А что же в других?
Он улыбнулся — совсем по-детски.
— Уэльс, и Перу, и Австралия, и Монтана, и другие странные места.
Блю извлекла из груды палку-рогульку.
— Еще один прут лозоходца? — Пусть ей самой никогда не доводилось пользоваться такими, но она хорошо знала, что некоторые экстрасенсы применяют их для обострения интуиции и с их помощью определяют направление к потерянным предметам, телам убитых или подземным источникам. Это была, так сказать, кустарная, предшествующая версия того хитрого прибора для измерения электромагнитного поля, которым пользовался Ганси.
— Похоже на то. А может быть, просто палка. — Адам продемонстрировал древнеримскую монету. Блю взяла ее и краем поскребла многовековую пыль, покрывавшую крошечную каменную собачку. У собачки не хватало задней ноги, на месте излома камень был заметно светлее шершавой поверхности.
— У нее голодный вид, — заметила Блю. Стилизованная собачка напомнила ей о врезанной в склон холма вороне со вскинутой головой и вытянутым туловищем.
Адам поднял камень с дыркой и посмотрел сквозь нее на Блю. Камень полностью скрывал остатки почти сошедшего ушиба.
Блю нашла такой же камешек и посмотрела сквозь него на Адама. Закатное солнце окрашивало его щеку в красный свет.
— Почему они оказались в этом ящике?
— Эти дырки проделала вода, — ответил Адам. — Морская. А нашли мы их в горах. Вроде бы он говорил, что они очень похожи на другие камни, которые он нашел в Англии. — Он продолжал рассматривать Блю через отверстие, и камень походил на странного вида монокль или увеличительное стекло. Блю увидела, как дернулся его кадык, а потом он протянул руку и прикоснулся к ее лицу.
— А ты красивая, — сказал он.
— Это все камень, — поспешно ответила она. Ее кожа словно горела; пальцы Адама касались самого уголка ее губ. — Все равно очень приятно слышать.
Адам осторожно взял камень из ее руки и положил на половицу между ними. Потом пропустил между пальцами прядку волос Блю.
— Моя мать любит говорить: никогда не делай комплиментов задарма, — сказал он, глядя на нее очень честными глазами. — Но этот, Блю, не будет стоить тебе ничегошеньки.
Блю, не глядя на Адама, теребила пальцами краешек подола.
— Даже и не знаю, что отвечать, когда ты говоришь такие вещи.
— Можешь, например, сказать, что хотела бы услышать что-нибудь еще.
Блю чуть ли не раздирало между желанием действительно подбодрить его и опасением, что подобные разговоры могут завести не туда.
— Мне нравится, когда ты говоришь такие вещи.
— Но?.. — вопросительным тоном добавил Адам.
— Я не говорила «но».
— Зато подразумевала. Я слышал.
Она посмотрела на его лицо — хрупкое и немного странноватое из-за ушиба. «В нем легко заподозрить смущение или неуверенность, — думала она, — но на самом деле он не такой. Ноа был таким. А вот Адам просто молчаливый. Но не потому, что ему не хватает слов, а потому, что присматривается к миру».
Правда, оттого, что она понимала это, ей было нисколько не легче ответить на вопрос: стоит ли говорить ему о той опасности, которая скрывается за поцелуем? С Ганси было гораздо легче, она просто сообщила об этом как бы между делом. Но ей меньше всего на свете хотелось сразу после настоящего знакомства отпугнуть Адама всякими громкими словами вроде «настоящей любви». Но если она ничего не скажет, то ему может взбрести в голову попытаться поцеловать ее, и тогда они оба могут влипнуть в неприятности.
— Мне нравится слушать от тебя такие вещи, но… но я боюсь, что ты полезешь целоваться, — призналась Блю. Ей сразу же показалось, что избранный ею путь никуда не годится. Когда он промолчал, она поспешно добавила: — Мы ведь совсем недавно познакомились. И я… я… я очень молодая.
Если она и намеревалась рассказать Адаму о предсказании, то уже к середине фразы утратила эту решимость, и все же она не могла понять, какая именно часть ее существа считала, что лучше было бы сознаться, чем так вот блеять. «Я очень молодая». Она поморщилась.
— По-моему… — Адам сделал паузу, чтобы подобрать слова, — это очень благоразумно.
Именно это слово Нив выбрала для Блю несколько недель назад. Она и в самом деле была благоразумна. Это ее раздражало. Ей казалось, что она из кожи выворачивается, чтобы выглядеть как можно эксцентричнее, и все же, когда доходило до дела, оказывалась благоразумной.
В комнате раздались приближающиеся шаги. Адам и Блю вскинули головы. Это был Ронан; он что-то нес под прижатой к груди согнутой рукой. Он очень осторожно опустился на пол, скрестив ноги, и тяжело вздохнул, будто только участвовал в продолжительном, полностью измотавшем его разговоре. На сердце Блю полегчало, однако в то же время она была немного разочарована тем, что его присутствие полностью исключало продолжение разговора о поцелуях.
— Хочешь подержать? — спросил Ронан.
Только тут Блю поняла, что Ронан принес живое существо. В первый момент она утратила дар речи от странной иронии ситуации — «вороненок» на самом деле держит у себя птенца ворона. Но тут же сообразила, что если промолчит, Ронан подумает, что она этого не хочет.
— Что ты делаешь? — спросила она, увидев, что Ронан отодвигает руку. — Я хочу.
Вообще-то она была не совсем уверена в этом — птица была не слишком привлекательной на вид, — но тут уже было дело принципа. Ей снова пришло в голову, что она старается произвести впечатление на Ронана лишь потому, что на него невозможно произвести впечатление, но тут же успокоила себя тем, что, по крайней мере, для того, чтобы заслужить его одобрение, ей достаточно всего лишь подержать в руках маленького птенца. Она протянула сложенные пригоршней ладони, и Ронан осторожно положил ей в руки вороненка. Птенец был совершенно невесом, и там, где к нему перед этим прикасался Ронан, кожица и перья казались влажными. Вороненок запрокинул непропорционально большую голову и, приоткрыв клюв, уставился на Блю и Адама.
— Как его зовут? — спросила Блю. Держать в руках птенца было страшновато и приятно — такая маленькая хрупкая жизнь, частый-частый пульс которой Блю отчетливо воспринимала своей кожей.
— Это она, — поправил ее Адам. — Лесопилка.
Вороненок шире открыл свой большой клюв и еще сильнее выпучил глаза.
— Она хочет к тебе, — сказала Блю, потому что желание птенца просто невозможно было не угадать. Ронан забрал птицу и погладил перышки на затылке.
— Ты похож на суперзлодея с фамильяром, — сказал Адам.
Лицо Ронана прорезала его обычная резкая улыбка, но сейчас он казался Блю добрее, чем она привыкла его воспринимать, как будто вороненок, которого он держал в ладони, был его сердцем, выставленным сегодня на обозрение.
Тут все услышали, как с противоположной стороны комнаты хлопнула дверь. Адам и Блю посмотрели друг на дружку. Ронан слегка пригнулся, как будто опасался удара.
Когда Ноа пристроился в промежутке между Ронаном и Блю, никто не сказал ни слова. Он выглядел точно таким, каким его помнила Блю, — с ссутуленными плечами, с руками, ни минуты не остающимися на одном месте. Извечное грязное пятно на лице оказалось точно на том месте, где была проломлена скула. Чем дольше Блю смотрела на него, тем яснее становилось, что она видит одновременно и его мертвое тело, и живое. И ссадина помогала ее сознанию воспринять это как действительность.
Адам первым нарушил молчание.
— Ноа! — сказал он и вскинул кулак в приветственном жесте.
Чуть подождав, Ноа стукнул костяшками пальцев по его кулаку. Потом потер ладонью шею.
— Я себя чувствую гораздо лучше, — сказал он, как будто не был мертв, а просто болел. Содержимое коробки так и валялось на полу; Ноа присел, принялся перебирать его и выудил нечто, похожее на кусок резной кости. Предмет, вероятно, был обломком какого-то более крупного изделия, но сейчас от него осталось только нечто, похожее на часть листа аканта и, возможно, полуразвернутого свитка. Ноа приложил его к горлу, как амулет. Он переводил взгляд с одного своего приятеля на другого, но при этом касался коленом колена Блю.
— Хотелось, чтобы вы знали, — сказал Ноа, опять прижав костяшку к кадыку, как будто это помогало ему выдавить из себя слова, — меня было… когда я… больше меня было… когда я был живой.
Адам пожевал губу, пытаясь придумать, что ответить. Блю подумала, что понимает, о чем говорит Ноа. Его сходство с кривовато улыбающимся лицом с водительских прав, которые нашел Ганси, было примерно таким же, как у фотокопии с настоящей картиной. И она не могла представить себе, чтобы тот Ноа, которого она знала, сидел за рулем этого навороченного «мустанга».
— Тебя и сейчас вполне хватает, — сказала она. — Я по тебе соскучилась.
Слабо улыбнувшись, Ноа протянул руку и погладил Блю по голове, как делал это раньше. Она почти не ощутила прикосновения его пальцев.
— Послушай, дружище, — сказал Ронан, — ты все это время отказывался давать мне свои конспекты и говорил, что я должен сам ходить на уроки. Но ведь и ты не ходил!
— Но ты ходил, правда, Ноа? — перебила его Блю, вспомнив о значке Эглайонби, который они нашли среди костей. — Ты ведь учился в Эглайонби.
— Учусь, — сказал Ноа.
— Учился, — поправил его Ронан. — Ты не ходишь на уроки.
— Ты тоже, — возразил Ноа.
— О тебе самом скоро будут говорить «учился», — вставил Адам.
— Погодите! — воскликнула Блю, вскинув руку над головой. Она почувствовала, что ей становится холодно, как будто Ноа высасывал из нее энергию. Ей меньше всего хотелось дойти до того «выпитого» состояния, которое она ощутила в церковном дворе. — В полиции сказали, что ты пропал семь лет назад. Это правда?
Ноа, моргая, растерянно и встревоженно уставился на нее.
— Я… я не могу…
Блю протянула ему руку и предложила:
— Держи! Когда я бываю с мамой на гаданиях и ей нужно сосредоточиться, она всегда берет меня за руку. Может быть, и тебе поможет.
После короткого колебания Ноа потянулся ей навстречу. Когда он положил ладонь на руку Блю, та даже вздрогнула — настолько холодна оказалась его рука. И не просто холодна, а будто пуста изнутри; кожа без заполняющего ее пульса.
Ноа, пожалуйста, не умирай до конца.
Он медленно, с трепетом выдохнул и сказал:
— Боже! — Его голос звучал немного не так, как прежде, он сейчас больше походил на голос того Ноа, которого она знала, Ноа, который считался одним из них. Блю знала, что не только она это заметила: Адам и Ронан тоже переглянулись.
Она смотрела, как вздымалась и опускалась грудь Ноа, как ровнее становилось его дыхание. Прежде она как-то не давала себе труда заметить, дышит ли он вообще.
Ноа зажмурился. В свободной руке, расслабленно лежавшей на носке мокасина, он так и держал резную косточку.
— Я помню свои отметки и даже даты, когда их получал. Семь лет назад.
Семь лет. В полиции не ошиблись. Сейчас они действительно разговаривали с мальчиком, который семь лет как умер.
— В том самом году Ганси зажалили шершни, — негромко сказал Адам. И процитировал: — «Ты будешь жить волей Глендура. На силовой линии умирает человек, который должен был жить, и значит, ты останешься жить, хотя должен умереть».
— Совпадение, — вставил Ронан, потому что это не было совпадением.
Ноа так и сидел с закрытыми глазами.
— Это было как-то связано с силовой линией. Я не помню, что именно он говорил: как и зачем.
— Разбудить его? — предположил Адам.
Ноа кивнул, не поднимая век. Вся рука Блю до плеча сделалась холодной и словно онемела.
— Да, точно. Мне было все равно. Всем этим занимался он, а я просто болтался с ним, чтобы было чем заняться. Я не знал, что он собирался…
— Это тот самый ритуал, о котором говорил Ганси, — сказал Адам Ронану. — Кто-то уже попытался его провести. С жертвоприношением, чтобы через него символически прикоснуться к силовой линии. Ноа, ты был жертвой, да? Кто-то убил тебя, чтобы добраться до силовой линии?
— Мое лицо… — негромко проговорил Ноа и, отвернувшись, прижался изуродованной щекой к плечу. — Не могу вспомнить, когда я перестал быть живым.
Блю пожала плечами. Стоял теплый вечер, лучи заходящего солнца озаряли ее собеседников, но она чувствовала себя так, будто в ее костях поселилась зима.
— Но из этого ничего не вышло, — сказал Ронан.
— Я почти разбудил Кейбсуотер, — прошептал Ноа. — Мы были очень близки к этому. Так что я погиб недаром. Но я рад, что он не нашел его. Он так ничего и не знает. Он не знает, где это находится. — Блю непроизвольно поежилась — и от прикосновения к ледяной руке Ноа, и от того страха, который нагнал на нее этот невнятный рассказ. Она между делом задумалась, не такое ли ощущение испытывают ее мать, ее тетушки и подруги матери во время гадания.
Держатся ли они за руки с умершими?
Она привыкла думать, что смерть — это нечто более постоянное или, по крайней мере, нечто очевидно непохожее на жизнь. Вот только Ноа не принадлежал ни к одному, ни к другому состоянию.
— Ладно, — сказал Ронан, — хватит ходить вокруг да около. Ноа, кто это сделал?
Рука Ноа, которую Блю держала в своей, ощутимо задрожала.
— Старина, я серьезно. Не темни. Я же не конспекты прошу. Я спрашиваю, кто проломил тебе голову.
В тоне, которым Ронан произнес эти слова, слышались и гнев, и достоинство, однако гнев был обращен и к Ноа; каким-то образом он делал и его виновным в случившемся.
А в голосе Ноа прозвучала обида.
— Мы были друзьями.
— Друг не стал бы убивать тебя, — сказал Адам, свирепея на глазах.
— Вы не понимаете, — прошептал Ноа. Блю испугалась, что он снова исчезнет. Ей было понятно, что это тайна, которую Ноа хранил все семь лет и которую и сейчас не хочет раскрывать. — Он был не в себе… Он все потерял. Сомневаюсь, что в нормальном состоянии он так… он вовсе не хотел… мы были друзьями, как… Ну, скажите, вы боитесь Ганси?
Мальчики ничего не ответили — в этом не было нужды. Чем бы Ганси для них ни был, эти отношения были пуленепробиваемы. Но Блю снова заметила, что на лице Адама проскользнула тень не то беспокойства, не то стыда. В том видении между ними что-то произошло, и это продолжало его тревожить.
— Давай, Ноа. Как его звали? — Это вступил в разговор Ронан — голова вздернута, взгляд пронзительный, как у его вороненка. — Кто тебя убил?
Ноа поднял голову и открыл глаза. Высвободив свою руку из пальцев Блю, он положил ее на свое колено. Вокруг, казалось, сразу похолодало. Вороненок попытался выбраться из горсти к Ронану на колени, и тот предостерегающе накрыл его другой ладонью.
— Но вы ведь уже знаете, — сказал Ноа.
