Глава 31

Едва ли не впервые Адам не радовался тому, что в Эглайонби неприсутственный день. Пятница была плановым днем консультаций. Ганси без всякого желания уехал к родителям — праздновать отложенный день рождения матери, Ронан закрылся у себя в комнате и пил в одиночку, так что Адам в отсутствие хозяина расположился за письменным столом Ганси в «Монмуте». В городских школах был обычный учебный день, но он надеялся, что Блю заглянет сюда после учебы.

Сейчас, когда в комнате больше никого не было, она подавляла своими размерами. Адама подмывало вытащить Ронана из комнаты — просто ради компании, — однако он понимал, что Ронан скорее всего таким неприглядным способом втайне от всех горюет по Ноа. Поэтому Адам сидел за столом Ганси и делал домашнее задание по латинскому языку, обращая при этом внимание на то, что свет со стороны застекленной стены ложится на дощатый пол не так, как обычно. Тени перемещались и словно цеплялись одна за другую. Адам обонял запах мяты, которую Ганси растил в горшке на столе, но улавливал и запах Ноа — сочетание дезодоранта, мыла и пота.

— Ноа, — сказал Адам, обращаясь в пустую комнату. — Ты здесь? Или отправился изводить Ганси?

Ответа не последовало.

Он посмотрел на тетрадь. Латинские глаголы казались бессмысленными, а сам язык — искусственным.

— Ноа, как ты думаешь, мы сможем что-то исправить? Что-то ведь сделало тебя таким, какой ты есть, из того, каким ты был прежде?

Под столом что-то громыхнуло, и Адам подпрыгнул от неожиданности. Лишь через пару секунд до него дошло, что на полу оказалась плантация мяты. Треугольный глиняный горшок разлетелся на куски; перед столом теперь громоздилась куча земли.

— Это ничего не даст, — спокойным тоном, не выдавая потрясения, сказал Адам. Впрочем, о том, что может что-то дать, он не имел никакого понятия. После обнаружения скелета Ноа Ганси позвонил в полицию и рассчитывал узнать что-нибудь еще, однако узнал крайне мало: только то, что Ноа пропал семь лет назад. Адам, как всегда, потребовал не говорить лишнего. На сей раз Ганси его послушался и не стал рассказывать полицейским о найденном «мустанге». Автомобиль должен был привести их к Кейбсуотеру, а этот вопрос был слишком деликатен для того, чтобы посвящать в него посторонних.

Когда в дверь постучали, Адам ответил не сразу, решив, что это опять Ноа. Но стук повторился, а после него раздался голос Деклана:

— Ганси!

Тяжело вздохнув, Адам встал из-за стола, задвинул под него кучу земли и лишь после этого направился к двери. Деклан был одет не в форму Эглайонби и не в костюм интерна, а в очень дорогой темный джинсовый костюм, в котором совершенно не походил на себя. Он казался гораздо моложе, чем Адам привык его воспринимать.

— Деклан, привет!

— Где Ганси? — вместо ответа резко спросил Деклан.

— Его нет.

— Вот только не надо…

Адаму совсем не нравилось, когда его обвиняли во лжи. Обычно он находил лучшие пути для того, чтобы добиваться своих целей.

— Он уехал домой на день рождения матери.

— Где мой брат?

— Его нет.

— А вот теперь ты врешь.

Адам пожал плечами.

— Ну, допустим.

Деклан шагнул было вперед, но Адам вытянул руку и, упершись в косяк, преградил ему дорогу.

— Ты выбрал не лучшее время. К тому же Ганси как-то сказал, что вам не стоит общаться без его присутствия. Мне кажется, он прав.

Деклан не отступил, а, напротив, навалился грудью на руку Адама. Адам же знал только одно: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Деклан вошел и встретился с Ронаном. Ронан пьян, а Деклан уже зол. В отсутствие Ганси обязательно случится драка. Только это сейчас и имело значение.

— Ты ведь не полезешь драться со мной, верно? — спросил Адам совершенно спокойным тоном. — Мне всегда казалось, что это Ронан задира, а не ты.

Это подействовало даже лучше, чем он рассчитывал. Деклан сразу отступил на шаг. Сунув руку в задний карман, он извлек оттуда сложенный вдвое помятый конверт. Адам сразу узнал эмблему Эглайонби на месте обратного адреса.

— Его вышибли, — сказал Деклан, сунув конверт Адаму. — Ганси обещал мне, что заставит его исправить отметки. Я поверил Ганси, а он подвел меня. Когда он вернется, передай ему, что его стараниями моего брата выгнали из школы.

Этого Адам уже не смог перенести.

— Вот уж нет, — сказал он, втайне надеясь, что Ронан слышит разговор. — Все это Ронан сделал своими собственными руками. Не знаю, когда вы оба, наконец, поймете, что никто, кроме самого Ронана, не может сделать так, чтобы он остался в Эглайонби. Когда-нибудь ему придется взяться за дело. А до тех пор вы оба попусту тратите свое время.

Впрочем, насколько бы ни был Адам прав, он со своим генриеттским акцентом никак не мог бы найти таких слов, которые такой тип, как Деклан, счел бы убедительными.

Адам расправил конверт. Ганси будет вне себя. На короткое, очень короткое мгновение Адам подумал было не отдавать письмо, пока не станет поздно, но тут же понял, что этого делать нельзя.

— Я позабочусь, чтобы он получил его.

— Его вышибают, — повторил Деклан. — Сообщи об этом Ганси. Не будет учиться в Эглайонби, значит, о проживании в «Монмуте» и речи быть не может.

Легче будет сразу убить его, — подумал Адам, потому что представить себе не мог Ронана, живущего под одной крышей со своим братом. Иногда он даже не мог представить себе Ронана, живущего где-то без присмотра Ганси. Но вслух коротко сказал:

— Я передам ему.

Деклан развернулся и сбежал по ступенькам, и через несколько секунд Адам услышал, как его автомобиль выехал со стоянки.

Адам открыл конверт и медленно прочел лежавшее в нем письмо. Тяжело вздохнув, он вернулся к столу и взял трубку телефона, стоявшего рядом с цветочным горшком, который теперь лежал, разбитый, на полу. Набрал по памяти номер.

— Ганси!

Ганси, находившийся в нескольких часах езды от Генриетты, уже полностью утратил интерес к событиям, происходившим на дне рождения матери. Звонок Адама полностью лишил его остатков хорошего расположения духа, и после того, как мать и Хелен погрузились в довольно напряженную, хотя и изысканно вежливую беседу, которая, как они обе пытались сделать вид, не имела никакого отношения к подаренной Хелен нестеклянной тарелке, его хватило совсем ненадолго. Немного послушав резкий, хотя и не доходящий до перепалки разговор, Ганси сунул руки в карманы и направился в отцовский гараж.

Как правило, оказываясь дома — в сложенном из котсуолдского известняка просторном особняке, находившемся неподалеку от Вашингтона, — он испытывал некий ностальгический уют, но сегодня у Ганси не хватало на это терпения. Все его мысли были заняты скелетом Ноа, плохими — нет, ужасными! — отметками Ронана и деревьями, разговаривающими по-латыни.

И Глендуром.

Глендур, лежащий в парадных доспехах, слабо светящихся во мраке гробницы. В видении, которое посетило Ганси в дупле, он казался совершенно реальным. Ганси касался запыленной брони, провел пальцем по острию лежавшего рядом копья, сдул пыль с кубка, сжатого в одетом в латную перчатку правом кулаке Глендура. Он подошел к голове и поднес руки с растопыренными пальцами к самому шлему. Именно к этому мгновению — когда будут сняты покровы и наступит пробуждение, — он стремился.

Но тут видение кончилось.

Ганси всегда казалось, что в нем обитают два разных человека: Ганси, который всегда держит себя в руках, способен разрешить любую, даже самую сложную ситуацию, вести разговор с кем угодно, и, наряду с ним, другой, куда более уязвимый Ганси, напряженный и неуверенный, до смешного серьезный, движимый наивными побуждениями. Сейчас второй Ганси проглядывал куда заметнее, чем обычно, и это ему не нравилось.

Он набрал код (день рождения Хелен) на цифровом замке гаража. Гараж, большой, как дом, выстроенный из камня и мощных брусьев, со сводчатыми потолками, был конюшней, где одновременно содержалось несколько тысяч лошадей, запрятанных под капоты автомобилей.

Дик Ганси II, как и Дик Ганси III, питал сильную слабость к старым автомобилям, но в отличие от Дика Ганси III старший Ганси приводил все свои автомобили в идеальное состояние. Этим занимались мастера-реставраторы, отлично знавшие такие термины, как rôtisserie и «Баррет-Джексон». По большей части автомобили, входившие в коллекцию, были сделаны в Европе, многие имели правый руль и были снабжены инструкциями на разных языках. Но, что важнее всего, каждый отцовский автомобиль был в том или ином роде знаменит: какими-то в прошлом владели знаменитости, какие-то использовали в кино, каким-то довелось попасть в аварии, в которых участвовала та или иная историческая личность.

Ганси устроился в «Пежо» цвета ванильного мороженого, которым владел то ли Линдберг, то ли Гитлер, то ли Мэрилин Монро. Откинувшись на сиденье и поставив ноги на педали, Ганси перебрал визитные карточки, лежавшие в его бумажнике, и набрал телефон мистера Пинтера, куратора учебной работы. Слушая гудки и ожидая ответа, он вывел вперед свою собранную и пробивную ипостась, которая, как он хорошо знал, всегда находилась где-то поблизости.

— Мистер Пинтер? Прошу простить меня за то, что я беспокою вас в нерабочее время, — сказал Ганси. Он выложил всю пачку своих банковских карт на «торпеду» возле руля. Отделка автомобиля наводила его на мысль о кухонном миксере матери. Рычаг коробки передач выглядел так, будто им, когда его не используют для перехода с первой на вторую скорость, можно сбивать вкусные безе. — Это говорит Ричард Ганси.

— Мистер Ганси… — проговорил Пинтер. Он очень медленно, протяжно произносил гласные, и Ганси представил себе, как он пытается сопоставить имя с внешностью ученика. Пинтер был чрезвычайно аккуратным и преданным своему делу человеком. Ганси называл его «крайним традиционалистом», а Ронан — «ходячей моралью».

— Я звоню по поводу Ронана Линча.

— А-а… — На этот раз Пинтеру не потребовалось ни секунды, чтобы понять, о ком идет речь. — Знаете ли, я не вижу смысла в подробностях обсуждать причины неизбежного исключения мистера Линча…

— При всем моем уважении к вам, мистер Пинтер, — перебил его Ганси, отлично понимая при этом, что такое поведение противоречит сказанному, — должен заметить, что вы, возможно, не до конца представляете себе именно тонкие и важные подробности конкретной ситуации.

Почесывая затылок кредитной картой, он принялся описывать плачевное эмоциональное состояние Ронана, мучительные последствия от приступов лунатизма, признанные достоинства проживания в помещении «Завода Монмут» и те шаги, которые он предпринял за то время, которое Ронан прожил вместе с ним. Ганси закончил свой монолог утверждением, что Ронан Линч, вне всякого сомнения, достигнет больших высот, как только ему удастся заделать кровоточащую в его сердце пробоину в образе Ниэла Линча.

— Я далеко не убежден, что предстоящие успехи мистера Линча будут относиться к тем сферам, которые воспитывает Эглайонби, — сказал Пинтер.

— Мистер Пинтер! — возразил Ганси, хотя в общем-то был, скорее, согласен с собеседником. Покрутил ручку стеклоподъемника. — Эглайонби славится чрезвычайно разнообразным и непростым контингентом учеников. Это была едва ли не главная причина из тех, которыми руководствовался мой отец, выбирая школу для меня. — На самом деле все ограничилось четырьмя часами поиска в Гугле и убедительным телефонным разговором с отцом, но этого Пинтеру совершенно не требовалось знать.

— Мистер Ганси, я тронут заботой, которую вы проявляете по отношению к вашему дру…

— Брату, — перебил его Ганси. — Должен сказать, что я отношусь к нему именно как к брату. А для моих родителей он — сын. В самом полном смысле этого слова. Духовном, практическом и финансовом.

Пинтер промолчал.

— Во время прошлого посещения Эглайонби моему отцу показалось, что школьная библиотека имеет пробелы в разделе истории мореплавания, — сказал Ганси. Он задумчиво сунул кредитную карточку в вентиляционное отверстие, чтобы узнать, далеко ли она пролезет, и с трудом успел перехватить ее, прежде чем она канула в потроха машины. — Он сказал тогда, что на заделывание этой дыры должно, пожалуй, хватить… э-э… 30 тысяч долларов.

В голосе Пинтера вдруг прорезался звук.

— Не уверен, что вы хорошо представляете себе, почему мистер Линч практически лишен перспективы в Эглайонби. Он грубо нарушает правила школы и, похоже, полностью пренебрегает учебными занятиями. Мы делали ему серьезные послабления, именно потому, что учитывали крайне тяжелые обстоятельства, через которые ему пришлось пройти, но, похоже, он забыл, что учеба в Академии Эглайонби — это привилегия, а не обязанность, к которой нужно принуждать. С понедельника его следует считать уволенным.

Ганси подался вперед и уперся лбом в руль. Ронан, Ронан, что ты натворил…

Он быстро собрался с мыслями.

— Я знаю, что он наделал много глупостей. Знаю, что его уже давно следовало бы исключить. Но дайте мне возможность довести его до завершения учебного года. Я смогу заставить его успешно сдать экзамены.

— Мистер Ганси, он уже давно пропускает уроки.

— Я могу заставить его успешно сдать экзамены.

Последовало долгое молчание. Ганси слышал, как в трубке тихо играла музыка — вероятно, по телевизору.

В конце концов Пинтер сказал:

— Он должен сдать все экзамены не ниже, чем на «В». И не иметь ни одного нарушения, иначе он будет исключен из Эглайонби окончательно и безоговорочно. Другого шанса у него не будет.

Ганси выпрямился и беззвучно выдохнул.

— Спасибо, сэр.

— И не забудьте о тех недостатках, которые ваш отец нашел в нашем библиотечном фонде по истории мореплавания. Я прослежу за этим.

И Ронан имеет глупость считать, что ему нечему учиться у Пинтера! Ганси мрачно улыбнулся приборной панели, подумав, что давно не был в таком дурном настроении, как сейчас.

— Мореплавание и корабли всегда составляли важную часть нашей жизни. Благодарю вас за то, что согласились поговорить со мною в неурочное время.

— Желаю вам хорошо провести выходные, мистер Ганси, — ответил Пинтер.

Ганси нажал кнопку окончания разговора и бросил телефон на «торпеду». Закрыв глаза, он беззвучно произнес грязное ругательство. Ганси уже протащил Ронана через семестровые экзамены. Наверняка он сможет сделать это еще раз. Обязан сделать.

«Пежо» качнулся — кто-то опустился на пассажирское сиденье. Ноа, — подумал Ганси, и у него перехватило дыхание.

Но тут раздался голос отца:

— И тебя тоже влечет к этой французской красотке? Рядом с нею твой драндулет, выкрашенный как для боя быков, кажется совсем несуразным, согласен?

Ганси открыл глаза. Отец провел рукой по «торпеде», а потом поднес пальцы к глазам — нет ли пыли. Прищурившись, посмотрел на Ганси, будто рассчитывал одним взглядом определить состояние умственного и физического здоровья сына.

— Прекрасная машина, — ответил Ганси. — Но не в моем духе.

— А я удивляюсь, что ты смог доехать сюда на своей развалюхе, — сказал отец. — Почему бы тебе не взять снова «Сабурбан»?

— Мне нравится «Камаро».

— Воняет, как в бочке с бензином.

Ганси представил себе, как его отец, заложив руки за спину, ходит вокруг «Камаро», стоящего перед гаражом, принюхивается и разглядывает сколы краски.

— Отличная машина, папа. Уникальная.

— Сомневаюсь, — сказал отец, впрочем, вполне дружелюбно. Ричард Ганси II очень редко позволял себе иной тон. Твой отец — просто очаровательный человек, — говорили Ганси посторонние. — Всегда улыбается. Никогда не поддается раздражению. Изумительный характер. Последним качеством он был обязан тому, что коллекционировал всякие старинные курьезы, заглядывал в трещины в стенах и имел тетрадь, в которой были перечислены все события, происшедшие 14 апреля, с самого начала веков. — Ты не знаешь случайно, зачем твоя сестра купила за три тысячи долларов эту кошмарную бронзовую тарелку? Может быть, она за что-то рассердилась на твою мать? Или это просто шутка такая?

— Она думала, что маме понравится.

— Но это же не стекло.

Ганси пожал плечами.

— Я предупреждал ее.

Некоторое время они сидели молча. Потом отец сказал:

— Не хочешь прокатиться?

Ганси не испытывал такого желания, но без возражений отыскал ключ зажигания и повернул его. Мотор завелся сразу, ровно и спокойно, совсем не как «Камаро».

— Четвертый бокс. Открыть, — четко проговорил его отец, и ворота перед машиной сразу начали открываться. Заметив удивление на лице Ганси, он пояснил: — Я недавно установил голосовое управление. Единственный недостаток в том, что если громко кричать снаружи, откроются самые близкие к тебе ворота. А это, конечно, большой недостаток безопасности. Я еще работаю над этим. Несколько недель назад сюда пытались забраться. Но не смогли пройти дальше передних ворот. Там установлена система с датчиками веса.

Ворота гаража открылись, и оказалось, что выезд загораживает «Камаро», припаркованный прямо перед боксом. Рядом с серьезным, сдержанным и постоянно улыбающимся «Пежо» Свин казался приземистым, дерзким, грубо угловатым. Ганси вдруг ощутил вспышку безудержной любви к своему автомобилю. Его покупка была наилучшим решением за всю жизнь.

— Никак не привыкну к этой штуке, — сказал отец Ганси, окидывая Свина неприязненным взглядом.

Однажды Ганси случайно услышал, как его отец сказал: «Совершенно не могу понять, почему он так привязался к этой машине?», а мать ответила: «О, я-то как раз отлично это понимаю». С тех пор он несколько раз думал о том, как бы напомнить матери об этом разговоре, так как ему было интересно узнать ее мнение о том, почему же он купил эту машину. Анализируя причины, заставляющие его мириться с «Камаро», Ганси всякий раз начинал тревожиться, однако он знал, что это чувство в какой-то степени сродни тому, что он испытывал, сидя сейчас в идеально отреставрированном «Пежо». «Автомобиль служил оберткой для своего содержимого, — думал он, — и если он будет выглядеть изнутри так же, как любой из автомобилей, находящихся в этом гараже, выглядит снаружи, то он утратит всякий мир с самим собой. Снаружи он в значительной степени походил на своего отца. А изнутри он хотел бы выглядеть, скорее, как «Камаро». Что было, можно сказать, ближе к Адаму».

— Как дела в школе? — спросил отец.

— Прекрасно.

— Какой любимый предмет?

— Всемирная история.

— Учитель хороший?

— Вполне годится.

— А как твой друг-стипендиат? Не оказалось, что учиться здесь гораздо труднее, чем в городской школе?

Ганси повернул зеркальце заднего вида так, чтобы оно отражало потолок.

— У Адама все идет отлично.

— Наверное, он умный парень.

— Он гений, — твердо ответил Ганси.

— А что ирландец?

Ганси не мог заставить себя что-нибудь убедительно солгать насчет Ронана, тем более всего через несколько минут после разговора с Пинтером. Сейчас это было бы слишком тяжелым бременем для Ганси-младшего. Поэтому он ответил невнятно:

— Ронан есть Ронан. Ему очень тяжело без отца.

Ганси-старший ничего не спросил насчет Ноа, и Ганси сообразил, что не может вспомнить, чтобы он когда-нибудь им интересовался. Больше того, он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь упоминал Ноа в кругу своей семьи. Еще он подумал, связывалась ли уже полиция с его родителями по поводу найденного трупа. Если не связывалась, то, наверное, и не будет. Полицейские дали Ганси и Блю карточки с кучей телефонных номеров различных юристов, но Ганси был уверен, что им обоим если и потребуется помощь, то от совсем других специалистов.

— Как твои поиски силовых линий?

Ганси на мгновение задумался, много ли говорить и в какой форме?

— Знаешь, у меня есть неожиданные достижения. Генриетта выглядит многообещающей.

— Значит, дела идут неплохо? А твоя сестра говорит, что ты погружен в меланхолию.

— Меланхолию?! Хелен просто идиотка.

Отец щелкнул языком.

— Дик, надеюсь, ты это сказал не всерьез. Надо же выбрать такое слово…

Ганси выключил зажигание и взглянул в глаза отцу.

— Она же купила на мамин день рождения бронзовую тарелку.

Ганси-старший негромко хмыкнул; этот звук означал, что Ганси-младший нашел весомый довод.

— В общем, пока что ты доволен жизнью и занят по уши, — подытожил отец.

— О! — воскликнул Ганси, забирая телефон с «торпеды». Голова у него была целиком забита проблемами. Как вбить в мозги Ронана все то, что он пропустил за последние месяцы, как вернуть Ноа к его прежнему состоянию, как убедить Адама уйти из родительского дома, невзирая даже на то, что Генриетта теперь вовсе не кажется безнадежным тупиком, какую шпильку подпустить при следующей встрече с Блю… — Да, дел у меня хватает.