Глава 16

Ночью после гадания Ганси проснулся от совершенно незнакомого звука и потянулся за очками. Можно было подумать, что кого-то из его квартирантов убивает, скажем, опоссум, или наступил решающий момент в ожесточенной кошачьей драке. Представить себе подробности он не сумел, однако не сомневался, что дело связано со смертью.

Ноа с жалким, перекошенным от продолжительных страданий лицом стоял на пороге своей комнаты.

— Прекрати этот кошмар, — сказал он.

Комната Ронана была неприкосновенной, и все же Ганси уже второй раз за одну неделю распахнул дверь туда. Он обнаружил там, что лампа горит, а Ронан в одних трусах, согнувшись, сидит на кровати. Полгода назад Ронан сделал себе сложную черную татуировку, которая занимала большую часть его спины и заходила на шею, и сейчас одноцветные линии, резко выделявшиеся в тусклом свете наводящей клаустрофобию лампочки, казались самым реальным, что имелось в комнате. Татуировка была необычной, одновременно и привлекательной, и зловещей, и каждый раз, глядя на нее, Ганси обнаруживал в узоре что-то новое. Нынче в чернильной расщелине между порочно-красивыми цветами, там, где раньше видел косу, он обнаружил клюв.

Помещение вновь огласил резкий неприятный звук.

— Что еще за чертовщина? — весело осведомился Ганси. Ронан, как обычно, сидел в наушниках, и Ганси, наклонившись, сдвинул их вниз, ему на шею. Теперь и ему стало слышно негромко завывавшую музыку.

Ронан поднял голову. От его движения жутковатые цветы уползли под острые лопатки. На коленях он держал еще не оформившегося вороненка, запрокинувшего голову с широко раскрытым клювом.

— Мы вроде бы договорились о том, что означает закрытая дверь, — сказал Ронан. В руке он держал пинцет.

— Мне тоже казалось, что мы ясно решили, что ночью надо спать.

Ронан пожал плечами.

— Может быть, тебе и надо.

— Этой ночью не получается. Меня разбудил твой птеродактиль. Почему он так орет?

Вместо ответа Ронан сунул пинцет в пластиковый пакетик, который лежал перед ним на простыне. Ганси не очень-то хотелось точно знать, что за серая субстанция оказалась в пинцете. Услышав шорох пакета, вороненок снова издал устрашающий звук — скрежещущий визг, перешедший в бульканье, когда подношение попало ему в клюв. Ганси одновременно почувствовал и сострадание к птенцу, и тошноту.

— Знаешь, так не пойдет, — сказал он. — Тебе придется как-то заставить его замолчать.

— Ее нужно кормить, — ответил Ронан. Вороненок заглотнул следующую порцию. На этот раз пища больше походила на картофельный салат из вакуумной упаковки. — Всего-навсего каждые два часа в первые шесть недель.

— А ты не мог бы держать ее внизу?

Ронан приподнял птенца на ладони.

— Как скажешь.

Ганси не нравилось, когда кто-то взывал к его доброте, особенно если в это время ему приходилось бороться с желанием лечь и уснуть. Конечно, о том, чтобы выставить птенца за дверь, не могло быть и речи. Вороненок был крохотный и несуразный. Ганси не мог понять, то ли он очень мил, то ли очень уродлив, и его тревожила мысль о том, что он может быть и таким, и этаким одновременно.

Ноа произнес из-за его спины жалобным голосом:

— Мне не нравится, что оно тут живет. Оно напоминает мне о…

Как это часто с ним бывало, он не закончил фразу, но Ронан тут же ткнул в его сторону пинцетом.

— Эй, парень! Убирайся из моей комнаты.

— Заткнитесь, — приказал обоим Ганси. — И тебя, птица, это тоже касается.

— Лесопилка.

Ноа удалился, а Ганси остался. Несколько минут он смотрел, как вороненок глотал серую слизь, а Ронан сюсюкал над ним. Это был не тот Ронан, которого Ганси видел последнее время, но и не тот Ронан, которого он знал с детства. Он наконец-то понял, что в наушниках завывали ирландские волынки. Ганси не мог припомнить, когда Ронан в последний раз слушал кельтскую музыку. Музыку Ниэла Линча. Между прочим, он тоже скучал по харизматичному отцу Ронана. Но куда больше ему недоставало того Ронана, который существовал, пока был жив Ниэл Линч. Мальчик, сидевший перед ним с хрупким птенцом в руках, казался ему компромиссом между тем и этим.

Через некоторое время Ганси спросил:

— Ронан, что имела в виду гадалка? Днем. Насчет твоего отца?

Ронан не поднял головы, но Ганси видел, что мышцы на его спине напряглись, вздулись, будто на него внезапно взвалили груз.

— Такой вопрос только Деклан мог задать.

Ганси ненадолго задумался.

— Нет. Нет, думаю, что это не так.

— Она просто дрянь, вот и все.

Ганси снова задумался.

— Нет, мне так не кажется.

Ронан нащупал плеер, лежавший рядом с ним на кровати, и выключил его. Когда он вновь заговорил, его голос звучал ровно и сухо.

— Она — из тех паразиток, которые лезут прямо в голову и все там перемешивают. Она сказала это только потому, что знала, что из-за этого возникнут проблемы.

— Например?

— Например, то, что ты стал задавать такие вопросы, какие я мог бы ожидать от Деклана, — сказал Ронан. Он протянул птице еще одну порцию серой массы, но та лишь смотрела на него остановившимся взглядом. — А я — вспоминать о вещах, которые хотел бы выкинуть из головы. Такие вот дела. Помимо всего прочего. Кстати, что у тебя с лицом?

Ганси печально потер ладонью подбородок. Кожа ощутимо казалась шершавой. Он знал, что его уводят от темы, но не желал сопротивляться.

— Растет?

— Чувак, ты что, и впрямь затеял бороду отпускать? Я думал, ты шутишь. Знаешь, бороды вышли из моды в XIV веке, или когда там жил Пол Баньян. — Ронан оглянулся на Ганси через плечо. Он гордился неукротимой щетиной, которая отрастала на его лице уже к концу дня. — Брось это дело. Ты выглядишь так, будто у тебя лишай.

— Это ни в какие ворота не лезет! Она не растет. Я на всю жизнь останусь ни мужчиной, ни мальчишкой.

— Если будешь повторять всякие глупости, вроде «ни мужчиной, ни мальчишкой», считай, все пропало, — сказал Ронан. — Старина, не вешай носа из-за ерунды. Яйца нальются еще немного, и борода полезет. Вырастет, как какая-нибудь чертова мочалка. Ты ешь суп, а картошка остается на бороде. Как у терьера. А у тебя на ногах волосы растут? Никогда не обращал внимания.

Ганси не удостоил ответом ни одну из этих реплик. Тяжело вздохнув, он оттолкнулся от стены и указал пальцем на вороненка.

— Я иду спать. Постарайся, чтобы эта тварюшка молчала. Ты меня очень обяжешь.

— Чем могу! — ответил Ронан.

Ганси вернулся к кровати, но не лег. Он потянулся было за тетрадью, но ее не было на месте; он забыл ее у «Нино» в тот вечер, когда там случилась драка. Подумал, не позвонить ли Мэлори, но не смог придумать, о чем его спросить. Он ощущал в себе нечто, похожее на ночь, такое же голодное, вожделеющее и черное. Он подумал о черных дырах глазниц рыцаря-скелета на карте Смерти.

На оконном стекле жужжало насекомое — жужжало и билось; по звуку было понятно, что насекомое довольно крупное. Он подумал, что «ЭпиПен» находится очень далеко, в бардачке автомобиля, слишком далеко для того, чтобы можно было им воспользоваться, если возникнет такая необходимость. Скорее всего это была муха, или жук-вонючка, или долгоножка, но, лежа в кровати, он постепенно уверился в том, что это могла быть оса или пчела.

А может быть, и нет.

Впрочем, глаза он все же открыл. Ганси осторожно выбрался из постели, наклонился, чтобы взять туфлю, валявшуюся на боку. Осторожно подкравшись к окну, он принялся искать источник шума. На полу за его спиной элегантным чудовищем лежала тень телескопа.

Хотя жужжание затихло, ему хватило нескольких секунд, чтобы отыскать насекомое: оса, дергаясь на ходу из стороны в сторону, ползла по узкой деревянной перекладине в раме окна. Ганси не шевелился. Падавший с улицы свет обрисовывал смутную тень ножек насекомого, его изогнутого тельца, тончайшего острия жала.

В его голове сосуществовали два сюжета. Один реальный: оса карабкается по деревяшке, не имея никакого представления о том, что он стоит рядом. Второй ложный, всего лишь возможность: оса взвивается в воздух, находит кожу Ганси и вонзает в нее жало, которое благодаря его аллергии оказывается смертоносным оружием.

Когда-то, давным-давно, по его коже ползали шершни, и их крылышки трепетали, даже когда его сердце остановилось.

В горле у него встал тугой комок.

— Ганси!

Голос Ронана, раздавшийся у него за спиной, прозвучал так странно, что Ганси не сразу узнал его. Он не обернулся. Оса расправила крылышки и, похоже, собиралась взлететь.

— Ну, старина! — воскликнул Ронан. Потом послышались три очень быстрых, почти неразличимых шага, пол скрипнул, словно раздался выстрел, и у Ганси из руки выхватили туфлю. Ронан оттолкнул его в сторону и ударил подошвой туфли по окну с такой силой, что, казалось, мог высадить и стекло. Когда безжизненное тельце осы свалилось на пол, Ронан отыскал его в темноте, и раздавил еще раз.

— Ну, старина… — повторил Ронан. — Ты что, совсем дурак?

Ганси не знал, как описать свои ощущения, когда он видел, что смерть ползет в нескольких дюймах от него, знал, что через несколько секунд может превратиться из «многообещающего ученика» в «медицина здесь бессильна». Он повернулся к Ронану, который картинно держал осу за сломанное крылышко, чтобы Ганси случайно не наступил на нее.

— Что тебе было нужно? — спросил Ганси.

— Что? — удивился Ронан.

— Ты же вышел зачем-то.

Ронан бросил крохотный трупик в корзину для мусора, стоявшую у стола. Корзина была переполнена смятыми бумажками, и оса вывалилась наружу, так что ему пришлось наклониться и подыскать ей место получше.

— Я уже и не помню.

Ганси стоял и ждал, когда же Ронан скажет что-нибудь еще. Ронан еще немного помахал убитой осой, и когда наконец снова заговорил, то не поднял глаз на Ганси.

— Правда, что ты уезжаешь с Парришем?

Такого вопроса Ганси совсем не ожидал. И не знал толком, что сказать, чтобы не расстроить Ронана. Лгать ему он не мог.

— Скажи сначала, что ты слышал, а я скажу, где правда, а где нет.

— Ноа сказал мне, что ты уезжаешь и Парриш едет с тобой.

Ганси уловил в его голосе нотку ревности и потому ответил холоднее, чем мог бы. Он старался не играть в любимчиков.

— А что еще Ноа должен был сказать?

Ронан с видимым усилием шагнул назад, стараясь взять себя в руки. Никто из братьев не любил демонстрировать никаких проявлений, кроме намеренных, даже если эти намерения были жестокими. Вместо ответа на вопрос он спросил:

— Ты не хочешь, чтобы я тоже поехал?

У Ганси что-то сжалось в груди.

— Я взял бы с собой всех вас.

Лунный свет превратил лицо Ронана в странный барельеф, суровый портрет, исполненный скульптором, забывшим вложить в свою работу сострадание. Ронан проделал свой «вздох курильщика», с силой вобрав воздух ноздрями и медленно выпустив его сквозь решетку зубов.

Выдержав паузу, он произнес:

— Еще одна ночь. Что-то такое…

На этих словах он осекся и ничего больше не сказал. Такие остановки у Ганси ассоциировались с тайнами и угрызениями совести. Такие остановки случаются, когда ты подвигаешь сознание признаться, но рот в конце концов предает тебя.

— Что?

Ронан пробормотал что-то невнятное. Качнул зачем-то мусорную корзину.

— Так, что за «что», Ронан?

— Все эти штучки с Лесопилкой, и гадалкой, и только что с Ноа; и мне просто кажется, что приближается что-то странное.

Ганси не удалось скрыть раздражения.

— От «странного» мне нет никакого толку. Я не знаю, что значит «странное».

— Я и сам не знаю, старина. Да, со стороны это похоже на бред. Даже и не знаю, как тебе ответить. Я имею в виду странное, как твой голос на диктофоне, — ответил Ронан. — Странное, как дочь гадалки. И все это, похоже, нарастает. Сам не понимаю, что я говорю. Я думал, что хоть ты-то мне поверишь.

— Я даже не знаю, во что ты призываешь меня поверить.

— Оно начинается, старина, — сказал Ронан.

Ганси скрестил руки на груди. Ему было хорошо видно черное крылышко мертвой осы, втиснутой среди скомканных бумажек. Он ждал от Ронана продолжения, но тот лишь сказал:

— Если я еще раз увижу, что ты разглядываешь осу, я позволю ей убить тебя. Пошло бы оно все…

Не дожидаясь ответа, он повернулся и ушел в свою комнату.

Ганси медленно поднял свою туфлю, которая валялась там, где бросил ее Ронан. Выпрямившись, он обнаружил, что Ноа покинул свою комнату и стоит рядом с ним. Его озабоченный взгляд перескочил с Ганси на мусорную корзину. Трупик осы скользнул на пару дюймов ниже, но его все еще можно было разглядеть.

— В чем дело? — спросил Ганси. Что-то во встревоженном лице Ноа напомнило ему об окружавших его испуганных лицах, о шершнях, облепивших его, о голубом, как смерть, небе над ним. Когда-то, давным-давно, ему выпал еще один шанс, и со временем бремя необходимости оправдать его делалось все тяжелее.

Он отвернулся от Ноа к застекленной стене. Даже сейчас Ганси казалось, что он способен ощутить давящее присутствие ближних гор, будто пространство, отделяющее его от них, было чем-то вещественным. Это ощущение было столь же мучительным, как и мысленные видения спящего лика Глендура.

Ронан был прав. Что-то нарастало. Пусть он не нашел линии или сердцевины линии, но что-то происходило, что-то начиналось.

— Не выбрасывай ее, — сказал Ноа.