Глава 11

За час и двадцать три минуты до того времени, когда должен был зазвонить будильник, чтобы разбудить Блю в школу, она проснулась от звука закрывавшейся входной двери. В окно спальни просачивался серый предрассветный свет, в котором к стеклу жались расплывчатые тени листьев. Блю постаралась не слишком переживать из-за потерянных часа и двадцати трех минут сна.

На лестнице послышались шаги. Блю уловила звук голоса матери.

— …Ждать тебя.

— Кое-что лучше делать по ночам. — Это сказала Нив. Она вроде бы говорила тише, чем Мора, но ее голос все же звучал резче и сильнее разносился вокруг. — Все-таки Генриетта — это такое место, согласна?

— Я не просила тебя рассматривать Генриетту, — громким сценическим шепотом ответила Мора. Реплика прозвучала так, будто она защищала город.

— Попробуй, не рассмотри ее, — возразила Нив. — Она же вопит… — Окончание фразы заглушил скрип ступенек.

Следующие слова Моры, которая тоже начала подниматься по лестнице, было не очень-то легко разобрать, но говорила она что-то вроде: «Я предпочла бы, чтобы ты не впутывала Блю в это дело».

Блю затаила дыхание.

— Я всего лишь говорю тебе о том, что выяснила. Если он тогда же исчезнет, значит… значит, возможно, они связаны между собой. Разве ты не хочешь, чтобы она узнала, кто он такой?

Заскрипела следующая ступенька. «Ну почему они не могут поговорить, не прыгая по этой скрипучей лестнице?!» — возмущенно подумала Блю.

— Не понимаю, каким образом это может хоть кому-то облегчить жизнь, — резко бросила Мора.

Нив чуть слышно проговорила что-то в ответ.

— Ничего сложного тут быть не могло, — сказала мать. — Достаточно было набрать его имя в поисковике и…

Блю навострила уши. Вроде бы мать давно уже не употребляла местоимений мужского рода, не считая нескольких реплик о Ганси.

Впрочем, решила Блю, немного подумав, Мора имела в виду отца Блю. На эту тему Блю много раз заводила разговоры, но ей так и не удалось выжать из матери хоть какую-нибудь информацию — только ничего не содержащие шуточки (Санта-Клаус. Грабитель банков. Он давно уже летает в космосе), которые к тому же никогда не повторялись. В мыслях Блю рисовала себе выразительную героическую персону, которой пришлось исчезнуть из-за причин, скрытых в трагическом прошлом. Возможно, в связи с программой защиты свидетелей. Ей нравилось представлять себе, как он украдкой рассматривает ее сквозь ограду и гордится своей незнакомой дочерью, которая с мечтательным видом сидит под буком.

Блю обожала своего отца, хотя никогда его не видела.

Где-то в глубине дома закрылась дверь, и снова воцарился ночной покой, который так трудно нарушить. Немного выждав, Блю протянула руку к перевернутой пластиковой корзине, заменявшей ей ночной столик, и взяла оттуда тетрадь. Немного помедлила, прижав ладонь к прохладной кожаной обложке. На ощупь обложка напоминала всегда прохладную гладкую кору бука, который рос за домом. И точно так же, как при прикосновении к буку, Блю ощутила одновременно спокойствие и волнение, умиротворенность и стремление действовать.

«Генриетта, это такое место», — сказала Нив. И тетрадь в этом согласна с нею. А вот для чего это место, так сразу и не догадаешься.

Блю не собиралась засыпать, но все же уснула и проспала еще час и двенадцать минут. И снова ее разбудил не будильник. Она проснулась потому, что в голове мелькнула мысль: «Сегодня Ганси придет, чтобы узнать будущее».

На фоне ежедневной суеты, сопровождавшей сборы в школу, разговор Моры и Нив уже казался не столь многозначительным, как ночью. Но тетрадь сохранила свою магию. Сидя на краю кровати, Блю дотронулась до одной из вклеенных вырезок.

Она захлопнула тетрадь. Ей казалось, будто внутри нее сидит огромная, ужасно любопытная Блю, и что она вот-вот вытеснит маленькую, более благоразумную Блю, в которой возникла. На долгое мгновение она замерла с тетрадью на коленях, ощущая под пальцами прохладную кожаную обложку.

Благодеяние.

Если бы ей светило что-нибудь такое, что она попросила бы? Чтобы не было причин тревожиться из-за денег? Узнать, кто ее отец? Получить возможность путешествовать по миру? Видеть то, что видит ее мать?

В ее сознании вновь прозвенела мысль:

Может быть, окажись она перед спящим королем, она попросила бы короля спасти жизнь Ганси.

— Блю, надеюсь, ты проснулась! — крикнула снизу Орла. Действительно, чтобы успеть на велосипеде в школу, Блю должна была довольно скоро выйти из дому. А через несколько недель сделается так жарко, что эти поездки перестанут доставлять удовольствие.

Может быть, надо будет попросить у спящего короля автомобиль.

Не то чтобы Блю ненавидела школу; она просто воспринимала ее как… как однообразную рутину. Ее там не обижали; ей потребовалось не так уж много времени, чтобы обнаружить, что, чем страннее она будет выглядеть внешне, чем яснее и раньше она даст понять другим школьникам, что она не такая, как все, — тем меньше вероятности, что ее будут дразнить или игнорировать. Оказалось, что к тому времени, когда она добралась до старших классов, собственная ненормальность и способность искренне гордиться ею сделались для нее сильным оружием. Сделавшись «крутой», Блю могла бы без труда завести сколько угодно друзей. И даже пыталась. Однако ее ненормальность все же создавала проблему: все остальные-то были нормальными.

Так что в качестве близких друзей оставалась родня, школа являлась рутиной, от которой никуда не деться, Блю же оставалось втайне надеяться, что где-то все же существуют странные люди вроде нее самой. Пусть даже не в Генриетте.

«Не исключено, — подумала она, — что Адам тоже странный».

— БЛЮ! — снова взревела Орла. — В ШКОЛУ!

Прижимая к груди тетрадь, Блю направилась к выкрашенной в красный цвет двери в конце коридора. По пути она миновала вспышку активности в телефонной/швейной/кошачьей комнате и яростную битву за ванную. Комната, в которую вела красная дверь, принадлежала Персефоне, одной из двух лучших подруг Моры. Хотя дверь была приоткрыта, Блю все же негромко постучала. Персефона спала помалу, но беспокойно; ее полуночные вскрики и топот ног убедительно свидетельствовали о том, что ей не суждено делить комнату с кем бы то ни было. А также о том, что она спала при каждом удобном случае. Блю совершенно не хотела будить ее.

— Можно. В смысле, открыто, — раздался слабенький голосок Персефоны.

Толкнув дверь, Блю увидела, что Персефона сидит за карточным столиком перед окном. Люди, когда их спрашивали, прежде всего вспоминали волосы Персефоны: длинную волнистую платиновую гриву, ниспадавшую почти до колен. Кое-кто помимо волос иногда припоминал ее одежду — сложные пышные наряды или множество забавных оборок. Тех же, кому удавалось глянуть чуть дальше, приводили в замешательство ее глаза, поистине черные зеркала с невидимыми на темном фоне зрачками.

Персефона как-то странно, по-детски, держала в руке карандаш. Увидев Блю, она нахмурилась, выпятив губки.

— Доброе утро, — сказала Блю.

— Доброе утро, — эхом откликнулась Персефона. — Еще очень рано. Мои слова не работают, так что я постараюсь по возможности пользоваться теми, которые найдутся у тебя.

Она неопределенно взмахнула рукой. Блю истолковала этот жест как приглашение отыскать место, куда можно сесть. Большая часть кровати была завалена необычными вышитыми легинсами и клетчатыми, на манер пледа, колготками, но она все же сумела пристроить зад на краешке. В комнате стоял знакомый запах, напоминавший не то апельсины, не то детскую присыпку, а может быть, новый учебник.

— Плохо спала? — поинтересовалась Блю.

— Плохо, — откликнулась Персефона. И тут же спохватилась: — О, это, впрочем, не совсем так. Придется мне все-таки пользоваться собственными словами.

— Чем занимаешься?

Одним из обычных занятий Персефоны была ее бесконечная диссертация на степень доктора философии, но поскольку для этого процесса требовалась дикая музыка и частые перекусывания, она старалась не углубляться в эту работу во время утренней суеты.

— Да так, мелочами, — досадливо ответила Персефона. А может быть, задумчиво. Разницу определить было трудно, а Блю не любила задавать лишних вопросов. У Персефоны был любовник или муж, который не то умер, не то уплыл за моря, — когда дело касалось Персефоны, дознаться подробностей было непросто — и она, похоже, скучала по нему или, по меньшей мере, обращала внимание на его отсутствие, что само по себе было примечательно для Персефоны. Но, опять же, Блю не любила задавать лишних вопросов. От Моры Блю унаследовала нелюбовь к таким зрелищам, как плачущие люди, и потому всегда старалась избегать в разговорах таких поворотов, какие могут привести к слезам.

Персефона повернула лист бумаги так, чтобы Блю смогла увидеть написанное. Там оказалось всего лишь слово «три», написанное три раза тремя разными почерками, а ниже, на расстоянии в несколько дюймов, Персефона записала рецепт торта с банановым кремом.

— Все важное повторяется трижды? — осведомилась Блю, повторив одну из любимых фраз Моры.

Персефона подчеркнула в рецепте слова «столовая ложка» рядом с «ванили».

— Или семь раз, — произнесла она странным, потусторонним голосом. — Очень много ванили. Можно подумать, что это опечатка.

— Можно подумать, — повторила Блю.

— Блю! — крикнула Мора. — Ты еще здесь?

Блю промолчала, потому что Персефона терпеть не могла визгливых звуков, а ответный крик в ответ матери получился бы как раз таким. Вместо этого она сказала:

— Я кое-что нашла. Ты никому не скажешь, если я тебе это покажу?

Конечно, вопрос был глупым. Персефона очень редко рассказывала что-нибудь кому-нибудь, даже если речь шла не о секретах.

Когда Блю протянула тетрадь Персефоне, та спросила:

— Я должна ее открыть?

Блю всплеснула руками. Да, и немедленно. Она в нетерпении раскачивалась на кровати, пока Персефона с ничего не выражающим лицом перелистывала страницы.

— Ну, и?.. — спросила наконец Блю.

— Очень мило, — вежливо ответила Персефона.

— Это не мое.

— Я вижу.

— Кто-то забыл это в «Ни…». Постой, а почему ты так решила?

Персефона перебрасывала страницы взад-вперед. Ее тоненький детский голосок звучал так тихо, что Блю приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова.

— Сразу видно, что тетрадь мальчика. К тому же ему потребовалась целая вечность, чтобы отыскать все это. А ты уже нашла.

— БЛЮ! — яростно заорала Мора. — Я БОЛЬШЕ НЕ СТАНУ ПОВТОРЯТЬ!

— Как, по-твоему, что мне с этим делать? — спросила Блю.

Как и сама Блю прежде, Персефона провела кончиками пальцев по разнокалиберным наклейкам. Блю поняла то же самое, что и Персефона: если бы тетрадь принадлежала ей, она просто переписывала бы туда нужную информацию, но не стала бы вырезать и клеить. Фрагменты были интересными, но не такими уж необходимыми; того, кто составлял эту тетрадь, увлекала сама охота, процесс поиска. Эстетические особенности тетради не могли быть случайными — она представляла собой произведение искусства в академическом смысле этих слов.

— Что ж, — сказала Персефона, — прежде всего тебе стоило бы выяснить, чья это тетрадь.

Блю пожала плечами. Этот ответ лежал на поверхности; именно его можно было бы ожидать от Моры или Каллы. Конечно, она и сама знала, что тетрадь нужно вернуть ее законному владельцу. Но ведь, если просто так, это же неинтересно!

— И еще, — добавила Персефона, — я думаю, что тебе стоило бы выяснить, так ли это на самом деле, согласна?