Парашютист Аки Икар-Иона
Он снова погрузился в молчание. Вася начал грести.
— Парашют-то подцепи, — очнувшись, попросил Аки Икар-Иона. — Жалко ибо… Сам сшивал, много дней и ночей труждался на машинке.
Вася принялся грести в другую сторону и, нагнувшись, поймал ткань.
— Там за стропу возьми… — сказал Аки Икар-Иона.
Вася перебирал мокрую ткань, наконец поймал веревку, подтянул к себе, подумал и отдал ее в руки парашютисту.
— Добре, — откликнулся тот.
И медленно лодка пошла к острову. Вода стекала со спасенного. Он молчал, сотрясаемый сильной дрожью. На берегу их ждала Валя. Когда лодка ткнулась в землю, Аки Икар-Иона привстал, оглянулся.
— Илья пророк, с нами твоя сила! — возгласил пилот.
Валя все еще была голой. Вася зачерпнул воды, умыл потное лицо.
— Приплыли, — сказал он.
Парашютист встал и ступил на землю, стараясь не глядеть на Валю.
— Вальчонок, — укоризненно сказал Вася, — ну ты бы прикрылась.
— Так свобода теперь, Фасечка, — отозвалась Валя. — Ты и сам голый. А у нас жа равные теперь права и правила.
Вася хотел возразить, но только засмеялся:
— Хых!.. Хы-хы-хы… Хы-хы-хы…
— Так ты меня на остров доставил, мил человек? — спросил парашютист.
Вася смеялся.
— Чего же тут смешного? — вопрошал парашютист, все еще трясясь. — Ч-чуть Богу душу не отдал. Все по грехам м-моим. Вылупил зенки… Вот и свершилось грехопадение-то.
— Да ты скидывай одежу-то, — сказала Валя, приближаясь к нему. — На солнце быстро согреешься. Давай.
Но парашютист отшатнулся.
— Не подступай ближе! — вскликнул он.
Валя замерла.
Парашютист снял шлем, откинул назад мокрые длинные волосы и рухнул на колени, перекрестился, воззвал:
— О прехвальный и пречудный пророче Божий Илие, просиявый на земли равноангельским житием твоим, пламеннейшею ревностию по Господу Богу Вседержителю, еще же знамении и чудесы преславными, таже по крайнему благоволению к тебе Божию преестественно восхищенный на огненней колеснице с плотию твоею на небо, сподобльшийся беседовати с преобразившимся на Фаворе Спасителем мира, и ныне в райских селениих непрестанно пребываяй и предстояй Престолу Небесного Царя! Услыши нас, грешных и непотребных, в час сей предстоящих пред святою твоею иконою и усердно прибегающих к ходатайству твоему.
Услышав это, и Валя встала на колени. Один Вася на острове стоял и не молился. Да еще кролик, пытавшийся залезть на дуб, — он вставал на задние лапы и передними перебирал по коре, пробовал подпрыгивать. Наверное, ему вверху чудились какие-то кроличьи кущи.
А парашютист продолжал в том же духе:
— О святый пророче Божий Илие, моли о нас Человеколюбца Бога, да подаст нам, рабам Божиим, мне, Виктору… — Он покосился на Валю и спросил: — Тебя-то звать как? — И продолжал: — Валентине… А тебя?.. И Василию…
— Бернардика упомяни, отче, — попросила Валя.
Парашютист вздрогнул, оглянулся.
— Тут еще кто-то?
— Ага.
И он упомянул и Бернарда:
— И еще Бернардику… сиречь Бернарду дух покаяния и сокрушения о гресех наших, и всесильною Своею благодатию да поможет нам пути нечестия оставити, преспевати же во всяком деле блазе, и в борьбе со страстьми и похотьми нашими да укрепит нас; да всадит в сердца наша дух смирения и кротости, дух братолюбия и незлобия, дух терпения и целомудрия, дух ревности ко славе Божией и о спасении своем и ближних доброе попечение. Отврати от нас предстательством твоим праведный гнев Божий, да тако в мире и благочестии поживше в сем веце, сподобимся причастия вечных благ во Царствии Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, Ему же подобает честь и поклонение, со Безначальным Его Отцем и Пресвятым Духом, во веки веков. Аминь.
Он встал и оглянулся на Васю.
— А ты почему остолопом стоишь? Не перекрестился даже? — сурово спросил он.
— Хых!..
— Да на тебе и креста нету, — заметил парашютист. — А на ней? — спросил он, кивая в сторону девушки.
— Так посмотрите и увидите, — сказал Вася.
— Это прелесть, искус, непотребство, — откликнулся парашютист. — За что и наказан.
— Да какое непотребство? — спросил Вася. — Крласота-а-а… И я ее, что ли, сотворил?
— Человек без одежды приходит, отче. Одежду придумали люди, — сказала Валя.
И Вася восхищенно взглянул на нее.
— Вы нудисты? — спросил парашютист.
— Мы анархисты, отче! — тут же откликнулась Валя.
Вася нахмурился. Зря она так сразу в лоб, кто его знает, что это за человек, чей агент.
— Час от часу не легче, — отозвался парашютист, настороженно озираясь.
— Да не бойся, отче! Ху-ууугу! — воскликнула Валя радостно. — Теперь жа все по-другому!
— В смысле? — спросил он и даже посмотрел на Валю, но тут же отвернулся.
— По любви, — сказала Валя. — Правда, Фасечка?
Тот кивнул.
— Отче, ты разве не слышал? Сегодня первый день, когда все по-новому, — добавила Валя. — Отныне и во веки веков. Аминь.
Парашютист поднял брови, схватил мокрую бороду в кулак и начал выжимать из нее воду.
— Новая-новая эра, отче! — восклицала Валя, пританцовывая.
— Но я вас попросил бы все-таки прикрыть срам-то, — сказал парашютист, размахивая руками, чтобы быстрее согреться.
— Вот опять! — сказал Вася. — Так человек, выходит, срам и есть?
— Человек… это человек, — отозвался парашютист. — И у него имеются срамные места.
— Губы, — подхватила Валя, прикасясь к губам, — и срамные губы, — добавила она, дотрагиваясь до черного курчавого паха. — А их жа цалуют тоже.
Парашютист крякнул, мотнул головой, как пес, разбрызгивая воду.
Вася махнул Вале, призывая идти к дубу. Она пошла за ним. А парашютист приблизился к воде и схватился за край парашюта, начал тянуть его.
— Чего ты его «отче» кличешь? — спросил Вася, натягивая штаны.
— Так он жа отче, — удивленно отозвалась Валя, надевая майку и морщась. — Ай!.. больна-а-а… Все погорело, вся кожа…
— Откуда ты знаешь?
— Так видно жа. Я сразу распознала. Отче. Сны увидала над ним, как рой такой прозрачных пчелок, всё про книги, звонницы, каких-то зверей с улыбками, вот про одного медведя точно, он по дереву наклоненному шел с такой улыбочкой, что ли, ага, и луна ярко так светила.
Одевшись, они попили теплого еще чая.
— Надо подогреть чайку, — сказал Вася и принялся ломать сучья.
— Помогай! — крикнул Аки Икар-Иона.
— Иди, — сказала Валя, — а я тута…
Вася вернулся к парашютисту и взялся за мокрую ткань.
— Хых!.. Как бурлаки… Или эти: бабка за дедку, дедка за репку…
Парашют был тяжел. Наконец они вытащили его на остров и растянули для просушки. Парашют покрыл половину острова.
— То лебеди, то воздухоплаватели, — проговорил Вася.
Аки Икар-Иона стащил куртку, свитер. Подумав, снял и рубаху. Вася узрел на его волосатой груди большой крест, который тут же накрыт был мокрой бородою.
— Хых… А Валя говорит, вы священник, — сказал он.
Парашютист кивнул.
— Аэромонах… А твоя тут голая скачет.
Он согревался под лучами сильного солнца.
— Идитя чай пить! — крикнула Валя.
Аэромонах взял рубашку и попросил помощи Васи. Тот ухватился за один конец, и вдвоем они начали выкручивать рубаху с такой силой, что она уже затрещала. Аэромонах надел ее. А обувь, кроссовки, снял и оставил на солнце. И босиком пошел за Васей к костерку у дуба.
— Вальчонок, ты угадала, — сказал Вася, подходя к костру. — Он не только священник, но аэромонах.
Валя всатала и поспешила к аэромонаху.
— Батюшка, благослови.
— Господь благословит! — отвечал аэромонах, крестя ее и подставляя руку.
Валя тут же лобызнула ее.
Вася снимал кастрюлю с огня. Валя обернулась к нему.
— Подойди под благословение-то, — позвала она Васю.
— Хых!.. — просмеялся Вася.
— Фася!
Он помотал головой.
— Ну Фасечка, это жа первое благословение первого утра первого года, — напомнила Валя. — И отче — первый священник.
Аэромонах покачал головой.
— Какое-то новое летосчисление?
— Ху-ууугу! — радостно откликнулась Валя. — Все новое!.. Токо вот кожа болит по-старому. Спалила на солнце.
Вася налил чая в стакан и подал его аэромонаху.
— Ого, — проговорил аэромонах, — где-то я такие уже видел.
— В поезде, — ответил Вася.
— Наверное…
Аэромонах прихлебывал горячий чай.
— Откуда вы летите? — деловито поинтересовался Вася.
— С Чуриловской горы, — ответил аэромонах. — Это… километров пять отсюда… Чудный был взлет. Гоги все никак не отремонтирует мотор после первого сокрушения, вот-вот, мол, и все никак. Ну я, грешник, и не утерпел, так решил, своим ходом, с Божией помощью. И полетел ведь! А как к воде приблизился… Водное зеркало коварно. Меня знатоки упреждали. Тут характер восходящих потоков меняется. С утра бывает как бы провал… Да ведь как оно сияло. Ну чистое золото. А в нем этот остров, древо… Любо было зреть сие. А в таких прелестях и таится опасность. — Он смущенно кашлянул. — Так и вышло. И был наказан и низвергнут, аки денница, восставший на Господа. Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своем: «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему». Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней… Все по слову пророка Исайи.
Валя перекрестилась, во все глаза глядя на аэромонаха, на его загорелое лицо с крупным носом с горбинкой, лоб, прорезанный морщинами, голубые глаза навыкате. Что-то было в его лице львиное.
— Какой же это ад? — спросил Вася беспечно. — Это остров Гангко.
— Аха, батюшка, и тута нету законов, — добавила Валя.
Аэромонах внимательно посмотрел на нее, потом перевел глаза на Васю.
— Почему это нет законов? — спросил он.
— А Фася их отменил.
— Мы сделали это вдвоем, — поправил ее Вася.
— Ну да, у нас все равное. А вы, батюшка, первый наш гость. Кушайте хлебушек. Он хоть черствый, но от сердца.
— Это я вижу, — сказал аэромонах, на миг прикрывая выпуклые свои ясно-голубые глаза. — Так вы… туристы?
— Калики, — сказала Валя, — страннички… — И она запела: — Начинали калики наряжатися / Ко святому граду Иерусалиму. / Сорок калик их со каликою / Становилися во единой круг, / Оне думали думушку единую, / А едину думушку крепкую…
Аэромонах схватил от неожиданности бороду в кулак, дернул, как будто проверяя действительность на явь-сон. Он ждал, не продолжит ли Валя, но та молчала, прихлебывая свой чай.
— И… куда же вы? — спросил аэромонах. — Неужели…
— Про Елисейские Поля слыхал? — спросила тут же Валя.
Он посмотрел на нее.
— Так это же… — начал он.
— Деревня такая, — сказал Вася. — Есть Ясная Поляна. А есть Елисейская Поляна. Даже Париж есть свой — на Урале. И не только Париж, но еще Лейпциг, Берлин. Все в честь побед в войнах с наполеоновскими армиями.
— А-а-а, — протянул аэромонах с облегчением.
— Фася, — сказала Валя с упреком, — но те в настоящем Париже.
— А уральский что, не настоящий? — возразил он.
— А дядя Птицелов в котором был?
— Откуда я знаю, Вальчонок. Может, он нам свой сон рассказывал. У меня бывают сны с продолжением. Как сериал, хых, хы-хы, мыльная опера.
— Вижу, вы люди веселые, — сказал аэромонах. — Иногда и устанешь от дней и ночей таких, какие есть. Хочется чего-нибудь и выдумать. Остров…
— А это не выдумка, — возразил Вася. — Остров — вот он.
— Ну сегодня это остров, а через два дня, если погода такая продержится, вода спадет и остров обернется пастбищем.
— Каким еще пастбищем?! — воскликнула Валя. — Это жа первый остров токо для любви. И без границы. Правда, Фася?
— Да. Мы отменили сегодня все границы вообще. И армии. Министерства там. Полиция. Все вне закона.
Аэромонах закашлялся.
— Церковь тоже упразднена, — безжалостно продолжал Вася.
— А в голове, Фасечка?! — встревожилась Валя. — Ты жа говорил?..
— В голове и в сердце пусть остается, — снова согласился Вася.
— Ху-ууугу! — воскликнула радостно Валя. — Во как, батюшка! Будь нашим первым священником!
— Священники нам не нужны! — отрезал Вася.
— Ну Фа-а-ся, — гнусаво затянула Валя. — Ну пускай будет один-единственный.
— Да зачем он тебе?
— Для службы, пения.
— Хых!.. Ты и сама поешь. И служи сама. Ну ты сама посуди, — Вася постучал себя по лбу, — если церковь у тебя в голове, куда еще и священника?
Валя посмотрела на аэромонаха.
— Где он там разместится со своим шлемом, парашютом? — спрашивал Вася. — Честное слово, как ребенку приходится на пальцах все объяснять. Смешно же. Зачем тебе посредник? Напрямую и молись, если уж так хочется.
— Мне нужно там порядок наводить, — пробормотала Валя. — Одна я не управлюсь.
Аэромонах с большим интересом слушал, переводя выпуклые большие глаза с Вали на Васю.
— …И я люблю ладан, мирру эту… Чтоб пахло. И чтоб луч солнышка сквозь те курения шел.
— Это наркомания, — сказал Вася с убеждением.
— А куда вот Одигитрию поставить? — спрашивала Валя озабоченно. — Нет, Фасечка, одну небольшую церковку надо оставить. Поставить.
Вася махнул рукой.
— Темная ты, Вальчонок! Для церковки твоей нужен поп. А в каждом попе сидит инквизитор. Какая же это анархия будет? Свобода?
— Ну во-о-т! — разочарованно ответила Валя, отворачиваясь и устремляя взгляд вдаль.
Вася взял у нее пустой стакан и налил наконец и себе чая, прихлебнул.
— Ребята, — проговорил аэромонах, — вы это все здесь… серьезно или меня разыгрываете?
Вася и Валя посмотрели на него удивленно.
— Хых!.. Ну да, отмахали столько верст… вон руки стер! — воскликнул Вася, протягивая руки. — Зубы обломал… — Он показал сломанный зуб. — Чтобы театр в эфире устроить. Хы-хы-хы… хыхы-хи-ха-хиии…
— Батюшка, мы не знали, что ты сюда прилетишь, вот те крест, — сказала Валя и перекрестилась. — Токо трахаться начали… Фася попросил. А то все я к нему липла. Он вчера мне девственную плевру эту… ну, целку порвал. И мы поженилися. И сегодня снова захотелося. Мне не очень, а Фасечке очень сильно. Я и легла.
— Блаженны нищие духом, — пробормотал аэромонах.
— Мы-то не знали, — продолжала Валя, — а Семьдесят Второй все знал. Вот что ты прилетишь. И нас обвенчаешь. Обвенчаешь, батюшка? В первый-то день первого года?
— Вас?
— Аха, нас с Фасечкой. Мы же тоже тебе посланы. Хто ж ба тебе спас?.. Ты ж ба потонул, как я. Я плавать совсем не способна. А ты?
— Плавать-то я умею, — ответил аэромонах. — Но под сим парусом и в одежде и вправду потонул бы.
— Ху-ууугу, отче! — воскликнула Валя и хлопнула в ладони.
— Но ведь тут, может, вы и были причиной сокрушения, — сказал аэромонах. — Кто знает? Как расценить? Ведь вроде бы простое дело, а? Кто чья причина? Велика же мудрость устройства всего мира, о чем еще Иову было сказано.
— А причина проста, — сказала Валя, — чтоб нам здеся обвенчаться.
— Дело-то это не скорое, ребята… — проговорил аэромонах расслабленно.
Он сел, прислонясь спиной к шершавой коре дуба.
— Да… дуб… — Он гладил ладонью кору, гядел вверх, позевывая. — А я сам чуть было… дуба не дал…
Вася смеялся. Валя тоже… Как вдруг они увидели, нет, спрева услышали — храп, мощный, забористый, словно гудение органа или какое пение хора. Глядь — а парашютист спит. Вася снова начал смеяться, но Валя прикрыла ему рот ладонью. Аэромонах спал, сотрясая храпом древо и воздух.
— Ладно, — сказал Вася, — пока он спит, я сплаваю вон к той рощице. А то все уже сучья сухие обломали, на чем будем обед варить?
— Я, Фасечка, с тобою.
— Да сиди здесь, думаешь легко тебя таскать?
— Так в лодке жа…
— А лодка что — на моторе? Я же раб… раб на галере!.. — воскликнул Вася и засмеялся. — И чего тебе? Тут же святой отец. Ты же хотела его в свою церковь. — Вася постучал себя по голове.
— Святые отцы, Фася, так просто не шатаются.
— Хых, да он же с неба упал!
— Фася, перестань… Ладно, останусь. Сны у него хорошие, чистыя.
— Вот-вот, постереги его сны. Потом мне расскажешь.
И Вася уплыл, вернулся через час с дровами.
Аэромонах все еще спал, разинув рот. Вася посмотрел на его зубастую пещеру в зарослях усов и каштановой ярой бороды.
— Ну что? Дрыхнет?
…Очнулся аэромонах уже под вечер.
— Ха! — всхрапнул уже с открытыми глазами, встряхнул гривой, озираясь.
Глаза его после сна были особенно яркими, ясными, резко очерченными.
Он перекрестился.
У догорающего костра стояла кастрюля с преющей пшенной кашей, поджаренный хлеб лежал на сучьях.
— Спал?! — воскликнул аэромонах. — И все проспал!.. Ах ты, Господи. Обо мне же там у нас уже тревога. Где моя куртка?
— Вот, — сказала Валя, подавая куртку. — Почти высохла.
Аэромонах схватил куртку и полез в боковой карман, вынул мобильный телефон. Но тот не работал.
— Надо идти, — сказал он.
— Хых, по водам? — спросил Вася.
Аэромонах взглянул ясно на него.
— Ты же меня перевезешь? Водогребщик?.. Есть один добрый такой стих у Твардовского: мол, перевозчик-водогребщик, отвези меня домой…
— Но ты, отче, покушай сперва, — сказала Валя, протягивая ему ложку.
— Да, спасибо, там Гоги — алтарник и наш механик, а к тому же и повар, уже наготовил.
— В монастыре?
— Нет, здесь церковь, приход, я там служу. Гоги так, прибился к приходу, в работниках. Наверное, с ног сбился… Но трапезу с вами я разделю.
Он встал, прошел к реке и умылся, шею протер, расчесал бороду пятерней, волосы закинул назад. Вернувшись, он встал против тлеющего костра и начал читать молитву:
— Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь, — и с этими словами он перекрестил обгорелую кастрюлю, хлеб.
Втроем они сели вокруг кастрюли. Ложку Вася себе вырезал из полена, у остальных были алюминиевые, взятые у Птицелова.
— Да! — спохватился аэромонах. — А где же ваш третий?..
— Бернард? — спросила Валя. — Так во-о-н гуляет.
Все посмотрели на дальний край острова.
— Не вижу… То есть… там что-то такое… Зверушка?
— Новозеландец, — сказала Валя с гордостью и позвала: — Бернардик, Бернардик!
И кролик услышал ее, встал на задние лапы, навострил уши — и в одном сквозила дыра.
— Иди сюда, Бернардик! — крикнула Валя.
И кролик опустился на передние лапы, помешкал еще и вдруг запрыгал к ним. Валя счастливо рассмеялась, захлопала в ладоши. Аэромонах снова сильно подергал себя за ярую бороду.
— Кхм, чудны поистине дела Твои, Господи, — проговорил он. — Я тоже немного странствовал и кое-что видел. Но, оказывается, не все.
Валя подхватила кролика, стала его ласкать, щекотать за ушами, а потом протянула аэромонаху.
— Благослови, отче, Бернарда.
Вася с интересом взглянул на аэромонаха. И тот спокойно перекрестил кролика, поймал взгляд Васи и сказал:
— Ибо тварь Божия.
Валя дала кролику хлеба, каши.
— Помой руки, — потребовал Вася.
— Чиво? Фася? Он жа чистый.
— Бегает брюхом по земле.
— Он не брюхом, а лапками.
Они еще пререкались некоторое время, и наконец Валя уступила, сходила к реке. После этого все приступили к обеду или, скорее, уже к ужину. Но аэромонах много не ел, так, несколько ложек да кусок хлеба поджаристого. А Вася с Валей налегали на кашу и очистили всю кастрюлю.
— Иди помой, чай будем варить, — сказал Вася.
— Чиво это я? — возразила Валя.
— Я свое отработал, — напомнил Вася.
— Ты-ы? — спросила гнусаво Валя, накручивая темный локон на палец. — Как?
— Так. За дровами плавал. Дрова рубил. Костер разжигал. Это моя мужская работа. А твоя — кастрюли мыть.
— Так у нас жа анархия свободная или нет?
— Анархия — значит безвластие и ненасилие. Власти и насилия нет. Но обязанности по справедливости и совести — есть, — сказал Вася. — Совесть наш второй закон.
— А первый? — поинтересовался аэромонах.
— All you need is love, — пропел Вася.
Аэромонах глядел на него изумленно.
— Хм, хм… вот не думал, что так-то полетаю… А владыка все пеняет мне на сию страсть к воздухоплаванию. Ему донесли. Но вон какие встречи в полетах случаются…
— Я костер и сама могу разжечь, — сказала Валя.
Голос у нее снова был таким гнусавым, нищенским. Вася поморщился, слушая ее.
— Так и разжигала бы. И за дровами плавала бы. Чего же?
— А я и хотела! Так ты не взял!
Вася возмущенно пыхнул синевой глаз на аэромонаха.
— Ну, Аки Икар-Иона! Рассудите нас.
