Странники древних времен

— Странники древних времен скитались в беспредельном, — ответил туманно Вася. — Так и сказано в десятой заповеди: забудь о времени, о суждениях, найди радость в бесконечном, там и поселись!

— Хм. Кстати, чьи это заповеди? Никогда не слышал.

— Смотрителя сада шиповника. Одет в рубище, но за пазухой нефрит. Это про него пословица. Он любил отрепья, заплатки, сандалии, подвязанные веревкой, шляпу из тростника, такой же плащ и выглядел, как неказистый шиповник, пока тот не зацветет, а потом и даст плод. Вообще там приврали на самом деле его биографы, что, мол, он был смотрителем сада лаковых деревьев. Ведь он сам говорил, что лаковое деревце срубают, ибо оно полезно, ибо все знают, как полезно быть полезным, и никто не знает, как полезно быть бесполезным. Это и заставило меня усомниться, что он мог занимать такую должность. А недавно я увидел его во сне, и он был смотрителем шиповника. Шиповник никто не срубает.

— Но он же все-таки полезен?

— Ну да… Но это уж точно ему не вредит, как лаковому деревцу.

— Мне и вправду все это напомнило шиповник, такие одинокие кустики тут встречаются… Правда, не сады, — признался Митрий Алексеевич.

Вышла Валя с тазиком, спросила, куда вылить воду, хозяин указал дымящимся чубуком на кусты в сторонке. Возвращаясь от кустов, Валя попросила Васю:

— Пойдем, подержишь, пока я ему жопу помою.

— Лучше это сделать на улице, — посоветовал Митрий Алексеевич.

— И его надо вообще посадить в клетку в конюшню, — сказал Вася.

— А если б тебя самого в клетку-то? — возмутилась Валя.

— Так я не дрищу в башне! — воскликнул с негодованием Вася.

Валя вынесла кролика. И сразу откуда-то вымахал Конкорд, он молча бежал к своему красному знакомцу с надорванным ухом. Да Митрий Алексеевич на этот раз вовремя кликнул высоким голосом птицы. И Конкорд вмиг свернул и отбежал за угол, глядя вверх.

— Хых, хы-хы, — просмеялся Вася. — Бегающая соната!

— Сатана! — крикнула Валя.

Митрий Алексеевич предложил ей взять тазик со свежей водой и отвел ее в конюшню, где были загон для коз и загончик поменьше для козлят, которых надобно было держать отдельно. Здесь Валя и отмыла своего Бернарда. Митрий Алексеевич сказал, что в самом деле кролика можно посадить в ящик, пока не минует расстройство. Он принес вместительный ящик из картона с какими-то полустершимися надписями и цифрами, постелил на дно сена. Но Валя опасалась, что Конкорд достанет его там. Тогда Митрий Алексеевич ответил, что можно отнести ящик во флигель и там закрыть. Так и поступили, хотя Валя печалилась и все переживала.

— Ну это же кролик, а не кавалер! — воскликнул в сердцах Вася.

— Ушко у него порватое, — вздыхала Валя. — И холодно там.

А погода и впрямь испортилась, над полями, над кронами, над водами поползли сивые тучи, задул резкий северный ветер.

— Ничего, у него отличный заячий тулупчик, — напомнил Вася, — у новозеландца твоего.

Когда они снова уселись в проветренной комнате и приступили к прерванной трапезе, за окном замелькали белые пушинки.

— Снег, — сказал Митрий Алексеевич.

— Опа! — откликнулся Вася.

— Вот видишь, — подхватила Валя.

— Хых, как будто я виноват, а не козы. А я даже не козел. Это он тоже в ответе за произведенный эффект. У него есть имя? — спросил он у Митрия Алексеевича.

Тот кивнул и ответил:

— Старик.

— А у козы? — заинтересовалась Валя.

— Мэри.

— Хых-хы-хы, — засмеялся Вася. — Класс. Старик и Мэри. Это вы их так назвали?

— Нет. Прежний хозяин.

— Тут не скотный двор, а литературная гостиная, — заметил Вася. — То-то у меня и возникают все время какие-то…

— Видения? — спросила Валя.

— Подозрения насчет всего… насчет этой реальности.

— Ну, — откликнулся Митрий Алексеевич, — если обратить взор, к примеру, вверх, ночью, то увидишь целые тома письмен. Я имею в виду созвездия. Что ни созвездие, то библиография. Сказания, мифы, романы, стихи. То же и люди. Их имена, фамилии. Твоя фамилия?..

Вася заерзал.

Митрий Алексеевич усмехнулся.

— Фуджи, — влезла Валя.

— О-о-о! — удивился хозяин. — В самом деле?

Вася подумал и кивнул, начиная густо краснеть. Но Митрий Алексеевич как будто не замечал этого.

— Тут масса ассоциаций…

— Зззз! — прозвенела Валя, махая ложкой.

— Ты чего? — спросил Вася.

— Осы почудилися.

— Так вот откуда дальневосточная, как я понимаю, грусть, — проговорил Митрий Алексеевич, глядя на Васю внимательно.

— Ну да, это известная байка, — напомнил суть разговора Вася, — про мир как книгу… Я бы хотел, в таком случае, конечно, спросить у автора: у него что, желчь в печенке? Или соседи вечно заливают сверху? А может, сосед слева все время долбит перфоратором в ухо? Тут бы, кстати, я его понял, ибо, как сказано в двадцать девятой заповеди Шиповника, у того, кто применяет машину, дела идут механически, у того, чьи дела идут механически, сердце становится механическим, и он утрачивает целостность чистой простоты.

— Трудно себя представить персонажем, — заметил Митрий Алексеевич. — Лучше отвлечься на уже известных персонажей… Ну вот, например…

— «Бродяги дхармы», — подсказал Вася.

— Это кто?

— Как кто, Джек Керуак, апостол автостопа! — с возмущением и некоторой гордостью воскликнул Вася.

— Мм, нет, лучше что-то отечественное… Да вот, хотя бы «Преступление и наказание». Да, именно. Зачем там так все устроено? Что ни эпизод, то морока, страницы ноют, как больные зубы с оголенными нервами, то холод их пронзает током, то жар. Зачем это?

Валя при этих словах машинально потрогала щеку, прислушиваясь… Вася так вовсе сморщился и тут же спросил:

— Зачем мне выбил зуб Зык-Язык этот, зараза?! Вот дерьмо-то какое! Прлоклятье.

— У Достоевского все устроено ради одной цели — передать эту боль всем, наверное… Ну, обобщая, можно сказать, мол, мир болен, будьте деятельны и бдительны. Он посылает удар током читателю. Надеется, видно, на ответную вспышку: дескать, что же нам делать, раз все так мерзко?

— Хых, а кто узнает, что мне Зык-Язык вышиб зуб? — спросил Вася.

— Я узнал, — ответил Митрий Алексеевич. — Кстати, можно было бы съездить в поселок, у меня там знакомый парень стоматолог. Да надо теперь ждать погоды… И так дорога непролазная была, а теперь еще и снега подкинуло…

— Подкинул автор, хых, хы-хы, — засмеялся Вася. — Вот Вальчонок знает его имя. Правда, Вальчонок?

Она смотрела на Васю, не понимая.

— Ну, твой Семьдесят Второй?.. Поинтересуйся, на черта он вышиб мне зуб-то? И вообще все это затеял, зараза…

— Мир как тело, если тело теряет способность чувствовать боль, оно либо уже мертво, либо скоро умрет.

— Вальчонок, ты расскажешь наконец про Семьдесят Второго? — настаивал Вася.

Валя глядела в сторону, делая вид, что не слышит.

После обеда Вася налил в пустые консервные банки из-под шпрот воды и соды, вскипятил раствор и промыл хорошенько банки, попросил три батарейки. Они нашлись, одна была в столе, а две в электрическом фонарике. Последовательно соединив батарейки, к положительному полюсу источника присоединил консервную банку, пробив ее гвоздем для лучшего контакта и сунув в отверстие проволоку.

Валя и Митрий Алексеевич с молчаливым почтением наблюдали за Васей. Он иногда исподлобья взглядывал на них, шмыгал конопатым носом и улыбался, сквозя прорехой в зубах. Затем порезал ржавыми садовыми ножницами две другие банки и обрезки положил в раствор соды для стирки, прокипяченный вместе с гашеной известью; потом распотрошил одну батарейку, вынул из нее угольный стержень, соединил его проводом с отрицательным полюсом и опустил в раствор в банке. И стал ждать.

Процесс добычи олова начался. На угольном стержне оседало олово. Вася блаженно щурился и лыбился. Потом он попросил какой-нибудь металлический лоток. Митрий Алексеевич долго искал и наконец обнаружил нечто продолговатое. Вася счистил туда со стержня губчатое олово, поставил лоток на плитку, и вскоре олово превратилось в небольшое чистое пятно. Когда все остыло, Вася извлек оловянную медальку.

— Вуаля! Как говорлят на Елисейских Полях! — воскликнул он, демонстрируя зрителям плод своего искусства.

— Браво, — сказал Митрий Алексеевич.

— Фасечка!.. — Валя задохнулась от восхищения.

— Этого нам хватит, чтобы все припаять, — заявил торжествующий Вася.

Он снова водрузил на стол потроха компьютера, включил настольную лампу, опять накаливал конец скрепки, зажатой плоскогубцами, совал его в содовый раствор и в олово.

Валя с надеждой посматривала на черный прямоугольник экрана, суливший так много, а пока лишь отражавший внутренности этого дома в раскисших, заброшенных и заросших уже кустами и молодыми березками и осинками полях, точнее — башни со старыми железными кроватями, стульями с высокими спинками, с изразцовыми птицами на печке и живыми птицами — в самом деле живыми? — с живыми птицами за сеткой. И мастеровитого, как оказалось, Васю Фуджи, непонятного Митрия Алексеевича и Валю, беглянку ленивую да хорошо поющую какие-то совсем фантастические, но в общем понятные песни. А на улице уже неслась настоящая метель. Где-то гремело железо. Снежинки были крупные, как обычно весной. Они залепляли стекла окон и тут же таяли.

Вася еще не успел все закончить, как вдруг лампа погасла.

— Видно, обрыв, — меланхолично проговорил Митрий Алексеевич.

— Вот зараза! — воскликнул Вася. — Чуть-чуть осталось.

Митрий Алексеевич вставил обратно батарейки и начал светить Васе. Вскоре тот все закончил. Но что толку?

— А как жа… как жа… дипслей? — спрашивала Валя.

Она была крайне разочарована. Черный прямоугольник обманул ее ожидания. Вместо сказочных далей он отражал все то же: внутренности башни, печку… А где же Новая Зеландия?

— Фасечка, а де Новая Зеландия? — спросила Валя нетерпеливо.

— Хых, хы-хы-хы, — смеялся Вася горько. — На этой великой равнине произошел облом. Картинки отменяются.

— И Елисейские Поля? — с обидой вопрошала Валя.

— Ну… вообще я могу вам представить, так сказать, умственные картинки, — вдруг сказал Митрий Алексеевич.

Валя и Вася посмотрели на него.

Митрий Алексеевич кашлянул в кулак.

— Мне довелось там побывать.

— Во Франции? — спросил Вася, собирая компьютер.

— Да, там, в гостях у галлов.

— Во Франции? Дядечка? — эхом повторила Валя, глядя на него во все глаза.

— Да. Прямо на Елисейских Полях.

— Фасечка! Слышал? — спросила Валя.

Митрий Алексеевич взялся было за кисет, трубку, но оставил все и прилег на свою койку, заложив руки за голову. Валя пододвинула соседний стул и, поставив на него ноги, обхватила колени. Вася еще завинчивал шурупы. Птицы молчали. За окнами летел снег. От печки шло покойное здоровое тепло.

— Ну, в качестве замены, — пробормотал Митрий Алексеевич и начал свой рассказ.