Олово

Олово. Г-о-о-спода моего… олово… олово… олово. — Вася словно пробовал на вкус это слово. — Олово… олово… олово… Олово-олово-олово-олово-олово… хых, хы-хы… Олово-волово-словово… Вол слова из олова. Тьфу, это меня Вальчонок заразила… Олово легкое, как алюминий, а слово должно быть крепче. Но… золотой век прошел. И серебряный тоже. И советский медным тазом накрылся. И настал век олова… хых-хы-хы… И куда-то идут оловянные солдатики… И плывут.

Да, в той сказке так все и было. Солдатики лежали в коробке, похожие друг на друга, и только один был своеобычен — одноногий, не хватило олова мастерам датским, видно стырили. Однажды его забыли возле картонного замка. Так он вырвался из своей казармы-коробки. За что и поплатился. В замке он увидел танцовщицу и влюбился в нее. Утром его нашли и поставили на окно, он выпал, был подобран другими мальчишками, которые усадили его после дождя в бумажный кораблик и отправили в плаванье. Замечательная там была крыса. Еще одна служительница Обло-Лайи. Заметив солдатика в лодке, орала: где, мол, твой паспорт?! Где паспорт? Потом он попал в брюхо рыбы, рыбу поймали, и нож кухарки освободил солдатика… Да тут злой мальчишка взял да и швырнул его в печку, солдатик стал плавиться… И ветер подул да и занес в огонь ту бумажную танцовщицу, как бабочку. Вот и все. А потом кухарка вымела с углями и комочек олова да почерневший кусочек брошки.

— Мне бы тот комочек, — пробормотал Вася, пробуя соскрести с цоколя лампочки немного олова.

Но олово было размазано, и тогда он решил прикладывать раскаленный конец скрепки прямо к этому пятнышку на цоколе. Аспирин он развел в воде.

А сказка была отличная, любимая в детстве Васей. Особенно ему нравилось, как солдатик плыл и как крыса орала про паспорт. Уже и тогда это вызывало его фирменный смех. Какие вообще паспорта в сказках? И зачем оловянному одноногому солдатику паспорт? Бумажка какая-то, где написано, что он действительно солдатик из олова. А подростком он прочитал про одного мореплавателя-одиночку, смастерившего себе паспорт и выдавшего его самому себе посреди просторов океана. Как же его звали? И куда он плыл?

Вася щелкнул зажигалкой, зажал скрепку с отогнутым концом плоскогубцами и поднес ее к пламени. Когда конец скрепки раскалился докрасна, он быстро приложил его к оловянной кляксе на цоколе лампочки и потом к микросхеме, вынутой из компьютера материнской платы.

— Но мне-то теперь… — бормотал Вася, уже слегка шепелявя из-за обломанного зуба, — как… как быть?.. Зараза… Корабль угнали.

Вдруг примолкнувшая Zaragoza в клетке на подоконнике бурно запела. Вася бросил взгляд и дернулся, как если бы прикоснулся к оголенным проводам. За окном маячил чей-то силуэт. Вслед за зарянкой на окне запели и все птицы. Вася замер. Это был силуэт человека. Даже скорее тень. А сам человек стоял где-то сбоку от окна. И медленно отошел дальше. Тень пропала. Вася перестал дышать, прислушиваясь. Кто это мог быть? Первая мысль — Эдик! Но что же он не приблизился к окну, не заглянул сюда? Может, Зык-Язык?.. И что дальше? Вася ждал. Но никто больше не появлялся. Наконец он осторожно встал и вплотную подошел к окну, посмотрел влево, вправо. На солнечной земле прыгали воробьи. Среди кустов ходили две козы и бегали перепачканные апрельской грязью козлята. Вася перешел к другому окну. Но и обзор из него ничего не дал. Вася передернул плечами. Он еще некоторое время прислушивался, проводя языком по губам, но ничего кроме щебетанья и пересвиста птиц не слышал. Зарянка Zaragoza умолкла. Вася с любопытством смотрел на нее. Вот уж она точно знала, кто это был.

Птицы успокоились.

Устав прислушиваться и бояться собственных вздохов, Вася вспомнил о плеере, взял его, нажал кнопку, тот включился. Вася смотрел на крошечный дисплей, выбирая папку с музыкой, нашел «Charles Ives — Piano Sonata No.2, „Concord, Mass.“ Herbert Henck (piano)», еще раз посмотрел в окно и вставил маленькие наушники в уши, а плеер сунул в карман.

Музыка и пение — лучшее средство от страха, любил повторять его приятель Джек Королек, ну Женька Корольков, рок-музыкант с большим уже брюхом и вечно замасленными длинными волосами. Хотя ведь как раз музыка в «Сиянии» или других страшилках и нагоняет жути. Вот пение — да… Если со стороны не смотреть. А то: поет кто-то беспечно, а из-за угла выползает Оно.

Вася покосился на окно и попытался сосредоточиться на микросхемах.

Пианино, ну или там фортепиано еще можно послушать, когда по клавишам бежит Джон Леннон… Не сам, конечно, а его пальцы. Вася мгновенно вообразил маленького Джона Леннона, идущего в своем белом прикиде, с длинными волосами и бородой, по черно-белой клавиатуре, как по тому знаменитому переходу на Эбби-роуд.

…Сейчас по клавишам ходил кто-то другой. Как его звать? Ives. Charles. Чарльз. Музыка звучала утомительно. Вася уже хотел вынуть наушники, но вдруг наступила пауза. И снова пианист заиграл. Сейчас он играл нервно. Кажется, это вторая часть? Митрий говорил что-то о Готорне… что это был кумир Мелвилла. Ну а «Моби Дика» будущий мореплаватель Вася Фуджи любил, конечно. И теперь ему что-то вспоминалось из «Моби Дика»… скрип снастей, напряжение канатов, всплески и крики чаек и постукиванье деревянной ноги капитана Ахава по палубе. И этот кораблик приближался по музыкальным волнам к чему-то, может к центру циклона мелвилловских слов, озаренному странным белым светом… Вася до сих пор помнит это место, находящееся где-то дальше и левее Японии, если смотреть из Москвы. Но кораблик Чарльза Айвза так туда и не попал. После очередной паузы началась третья часть. Здесь царило умиротворение, как если бы в старом каменном доме сидели люди в креслах и на стульях с высокими спинками, тихо о чем-то переговаривались и глядели в открытые окна на фонтаны и сад. Наконец началась и четвертая часть. Это было как будто продолжение того же сидения перед окнами. Но, похоже, один из этих восседающих то и дело порывался встать и выйти. И он действительно подымался, подходил к окну, глядел, сжимая и разжимая пальцы… И вдруг заговорил… Речь его была порывиста, взбалмошна… Он замолчал. И потом вышел, взяв шляпу. Шел, погрузившись в свои помыслы. Да, он хорошо шагал… И вдруг зазвучала дудка… то есть, наверное, флейта. Это было неожиданно и в то же время почему-то предсказуемо. Словно именно к этому и стремился он — выйти и услышать флейту. И он ее услышал. И снова погрузился в свои раздумья, превратившиеся вскоре как будто в волны или прозрачные капли. Может, он уже был на лодке и сидел, не трогая весла.

Вася очнулся, вытащил наушники. Что и говорить, музыка была странной. Он не ожидал, что дослушает до конца, и время — такое долгое в начале — так быстро пройдет. Было ощущение какой-то ямы или, наоборот, горы. И разрыва, то есть молчания, пространства. Как это может быть? Но что-то явно произошло в эти сорок с лишним минут. На самом деле минут было больше. И не минут, а часов, дней и ночей, наверное даже — лет. И в то же время минут было много меньше сорока с лишним. Скорее всего, времени не было. Вася потирал нос, пытаясь разобраться в происшедшем…

На улице послышались голоса. Он глянул в окно. Это вернулись с экскурсии Валя и Митрий Алексеевич.

Клацнул ключ в замке. Первой вошла Валя с кроликом на руках. Васе померещилось, что кролик улыбался.

— Фасечка! — воскликнула Валя. — Там такая церковь! Старая-престарая, а под нею могильник!

— Склеп, — подсказал, входя и вешая шляпу на гвоздь, Митрий Алексеевич. — Фамильный склеп.

— Там они все похоронены! И даже буковки все сохранились, кто где, где сам этот барин, а где его женка, сынок, дочка… А когда мы подходили, там три птицы танцевали! Фасечка, зачем ты с нами не пошел?!

— Журавли, — сказал Митрий Алексеевич, оглаживая подбородок, на котором уже темнела и серебрилась крошечная бородка. — Ну что, как, хватило олова?

— Нет, — сказал Вася.

— Да?.. Что же делать?

— Не знаю… если только где тут завалялся старый радиоприемник…

— Только действующий.

— Хм… вот дерьмо-то… зараза… А… например, там, старого радиатора нет?

— Старый радиатор?.. Подожди, а ведь в конюшне валялся.

Они отправились в конюшню. Заодно Митрий Алексеевич выпустил на волю Конкорда. Тот молча махнул хвостом и выбежал на улицу. Из хлама Митрий Алексеевич извлек радиатор и сказал, что, кажется, от «жигуленка».

— Теперь нужна паяльная лампа, — сказал Вася.

Митрий Алексеевич покачал головой и развел руками.

— Увы…

— В печку его не засунешь, — рассуждал Вася. — Если только разломать… Стоп. А консервные-то банки имеются в наличие?

— Банки? Пустые?

— Ну да.

— Я их обычно плавлю в печке, — сказал Митрий Алексеевич. — А что?

— Да они же луженые. Против коррозии. Можно нацедить с помощью батареек олова.

— Ну, тогда придется налечь на консервы, у меня хороший запас, — сказал Митрий Алексеевич.

Они вернулись в башню. Валя, конечно, стояла возле сетки и что-то говорила примолкнувшим птицам.

— Да, ну и что, как тебе соната Чарльза, слушал? — спросил Митрий Алексеевич, увидев плеер.

Вася кивнул.

— Ну, не Джон Леннон, — ответил он. — Но… лучше.

Митрий Алексеевич поднял брови.

— Вот как?

— Скучнее он, это точно. И слушать тяжело как-то… зараза, — отвечал Вася, почесываясь. — А в итоге — лучше, хых, хы-хы, хы-хы-ы-ы-ы…

— Ху-уугу! — воскликнула Валя. — Так вот и на службе, Фасечка. Стоять — страсть как долго, а как выстоял — ох, легко и радостно, будто крылья выросли.

— Особенно эта флейта. Мне «Моби Дик» вспомнился, ну, там во второй или какой?… части… — говорил Вася.

— Генри Торо играл на флейте. Выстроил хижину на озере, ловил рыбу, читал «Илиаду», которую у него спер прохожий солдат, и иногда играл на флейте.

— Мне и мерещилась лодка, что ли… А еще… Тут, когда вы вот ушли, к окну подходил кто-то.

— Ну, может, какой охотник, птица-то летит. Или так кто-то… Хотя здесь только летом народ и бывает, едут специально и по реке плывут туристы. Многие хотят увидеть имение Кургузова, поискать сундучок Гаврилы Журавеля.

— И эта ваша… Zaragoza распелась, — сказал Вася, глубоко синея глазами. — Такое впечатление, что как его увидела, так и запела… Тут и остальные подключились. Они всех так привечают?

— Мм… нет, — ответил Митрий Алексеевич, мгновенно как-то впадая в меланхолию, устремляя взгляд куда-то мимо всех и всего.

— Ой, Фасечка, — проговорила Валя, — я ж бы померла со страху.

— Не пора ли готовить обед?.. С консервами? Протопим печку, а то в башне прохладно уже.

— Это… — пробормотал Вася, — Митрий Алексеевич… Тут у нас имеется счет в банке…

И он достал банку из-под кофе, попытался открыть пальцами, но крышка сидела плотно, и тогда он подцепил ее отверткой и достал мобильник и деньги, завернутые в целлофан.

Митрий Алексеевич усмехнулся и велел закрыть счет в банке.

— Молодец, дядечка, — одобрила Валя, лучисто глядя на него. — Так и в учении, мол, кто приветил калик перехожих, тот самого Христоса приветил.

Вскоре в печи изразцовой гудело пламя, по башне распространялся запах дыма и уже ощутимо веяло теплом. Митрий Алексеевич достал настоящий чугунок, налил туда воды, положил очищенной картошки и поставил на электрическую плитку.

— А зачем в чугунке? — спросил Вася.

— Потом чугунок поставлю прямо в печь, и будет картошка по-царски. Со шпротами. Огонь живой никакое электричество не заменит.

— Ху-уугу! — подтвердила Валя.

Еще через полчаса Митрий Алексеевич и в самом деле взял чугунок ухватом, открыл железную дверцу и поставил с краю его, золотистое пламя кинулось лизать черный бок.

— Пойду пока козам корм задам, — сказал он и вышел.

— Фасечка, — сказала Валя, — дядечка Митрий какой добрый, правда жа?

— Ну да, — откликнулся он.

— Только знаешь… я его боюся.

Вася посмотрел на нее.

— Чего его бояться?

Валя навела на Васю свои карие глаза.

— Фасечка, вот когда мы тех журавликов-то встретили и они побегли да взлетели… Он, Митрий, вскричал… знаешь чиво?

— Ну?

— Ой, Фасечка, страсти… Не знаю прям, как и вымолвить.

— Да ладно тебе, говори уже.

— Он, Фасечка так и крикнул в полный голос… крикнул: «Аллах амбар!»

— Хых-хы-хы… — засмеялся Вася. — Круто!

— Я чуть… чуть не обоссалась со страху, — призналась Валя.

— Хых-хы-хы, — смеялся Вася.

— Не, но как жа? А? Он жа крест поставил? И вдруг как гаркнет: «Аллах, говорит, амбар!..» Я аж присела. Чиво это? Церковь, что ль, амбар Аллаха? Или чиво?

— Аллах акбар, вот как, — сказал Вася. — Это всем детям уже известно, что означает: Аллах велик. Ну бог. Только на их языке.

— Фасечка! Ты чиво?

— Что? Ну включи свое семьдесят второе воображение.

— Фасечка! — Валя потянулась к нему, норовя ладонью прикрыть ему рот. — Не говори, не надо.

— Так там точно церковь или мечеть? — спросил Вася.

— Церква, Фася, церква как есть взаправдашняя. Даже и с крестом на кумполе… деревянным. Митрий Алексеевич сам вырубил из дуба вместо украденного. Сюда эти… мордодеры приезжали. Тут у него бывает настоящая война.

Вернулся Митрий Алексеевич, достал чугунок, поставил его на вычерненную углем дощечку на столе, снял крышку. Картошка бронзово запеклась. Запахло вкусно. Сверху картошку посыпал поджаренным луком, вскрыл три банки шпрот, спросил, достаточно ли будет. Или еще надо?

— Да куда, куда, дядечка! — воскликнула Валя. — Обожремся! Морды лопнут! Рыло в раму не влезет даже с мылом.

— Это необходимо для работы компьютера, — заметил Митрий Алексеевич.

Валя вытаращила на него светло-карие глаза, захлопала ресницами, пытаясь вникнуть в суть сказанного.

— Шпроты? — переспросила она. — Маслице это?..

Вася смеялся уже.

— Да, залить масла в черный прямоугольник и пустить туда рыбок!.. Жаль, Билл Гейтс не слышит нашего разговора… Кстати, вспомнил, вот еще один к вашему Пирожкову, тоже отстегивает миллионы беднякам в Африке. Точнее — миллиарды долларов. Поганый пиндос, ничего не скажешь.

— Да, не все бизнесмены тупые тугие кошелки… Кстати, Айвз тоже был деловым человеком, — заметил Митрий Алексеевич.

— Да ну? — не поверил Вася.

— Работал поначалу клерком в страховой компании, а музыку сочинял по ночам. Потом дела его пошли в гору, и он сам возглавил страховую компанию. И так и не оставил свой бизнес. Будто наперекор герою своей «Конкорд сонаты»… говорившему… да вот буквально следующее… — И Митрий Алексеевич ловко извлек из небольшого плотного строя книг на полке темно-зеленый томик, полистал его, но вдруг хлопнул себя по лбу. — О нет, постойте, это же не здесь. Не в «Уолдене». Про бизнес у него в другом месте, так… так… В «Жизни без принципа», — точно. Ну, это только в инете можно найти. У нас кое-как издают Торо. То ли ленятся, то ли боятся. В общем, он говорит… он там примерно следующее… Что, дескать, нет ничего на свете бессмысленней бизнеса, что даже преступление не так противоречит поэзии, чем бизнес… как бизнес, да.

— Это кто, Айвз?

— Да нет, Генри Торо, которого бизнесмен Айвз сделал героем своей знаменитой сонаты.

— Ой, вот это картошечки, мм, корочка хрустящая, — замурлыкала Валя.

Но вскоре великолепный обед был испорчен самым неприятным образом. Первая неладное почуяла Валя: сморщила нос, повела им из стороны в сторону.

— Фу… чиво это…

Даже подозрительно взглянула на Васю.

Вскоре и Вася уловил неприятный запах.

— Ого, кажется, птички испортили воздух — все вместе или кто-то? — полюбопытствовал он у Митрия Алексеевича.

Митрий Алексеевич озирался и вдруг остановил взгляд на кролике, пригревшемся у изразцовой печки.

— По-моему, не стоило давать ему молока. Козье молоко слишком жирное, — проговорил он.

Вася посмотрел на Валю.

— Ну вот, Вальчонок, это все ты.

Валя не хотела вставать из-за стола.

— Фася, хватит тебе.

— Ну ты же козу доила? И всем хвалилась, даже Бернарду. Вот и получай.

— И чиво?

— Да как… убирать надо.

— Я доила…

— Хых-хы-хы… А убирай кто — Айвз? Билл Гейтс?

Валя насупилась, склонила упрямо голову.

— Фася…

— Что Вася? Ты же его потащила в лодку. Его собратья уже, одичалые и веселые, шныряют по рощам, как настоящие анархисты, хы-хы-хы, хы-хы-хы-хы-ы-ы…

Митрий Алексеевич улыбался. Валя старалась сохранять обиженный и серьезный вид, но уже и сама хихикала.

— А он, зараза, пригрелся у буржуазной печки, — продолжал сквозь смех Вася, — и не хочет следовать заветам вождей, хы-хы-хы… Дух спонтанности и разнообразия! Так говорил тебе Мюррей Букчин. И твои собратья спонтанно рванули в поля. А ты? Ладно, Букчин и там Боб Черный. Но как ты мог забыть сорок восемь заветов Шиповника?.. А я тебе их напомню, засранец. Сиди и слушай. Первое: разве придется от чего-то зависеть, если оседлал сущность природы? А ты даже не оседлал сущность козы! Второе: слепому не познать красоты орнамента, а глухому звуков колокола и барабана. Но бывают глухи и слепы разумом, как ты. Да, зачем пил молоко козы? Третье: Высочайший правил народом Поднебесной и однажды отправился к учителям на горе, да на юге от реки Фыншуй в глубоком уединении забыл про свою Поднебесную. Вот что такое самозабвенный анархизм, а ты не можешь забыть дармовое тепло. Четвертое: вас заботит, что большое дерево не приносит пользы? Так пересадите его в бесплодную местность, в широкую степь, чтобы около него блуждали в недеянии и спали под ним в скитаниях. И оно не погибнет раньше времени ни от топора, ни от секиры, ибо, не принося никому пользы, оно не приносит и вреда. А ты выбрал изразцовую печку и общество каннибалов и пожирателей всего, что движется. Тут любому придет мысль о кроличьей пользе, хых! Хых!

— Фасечка, что ты говоришь?!

— Пусть внимает мудрости тысячелетий, — безжалостно ответил Вася, пыхая синевой глаз. — На каком завете я остановился?.. Да. Теперь пятое: свирель земли — это все ее отверстия, как у свирели человека, а свирель вселенной — это тьма ладов, и каждый звучит сам по себе, и все вещи поют безо всякого насилия. Почему же ты, дурной кролик, не хочешь бегать в лесах и петь?

— Фасечка! Ты чиво? Чиво с тобой?.. Кролики не поют.

— Откуда мы знаем? — спросил Вася, взглядывая откуда-то свысока, наверное, с вершин тысячелетий, на Валю. — Когда умирают, тонко кричат. Это их песнь смерти. Значит, должна быть и другая, жизненная.

— Может, все-таки пока его почистить слегка? — предложил Митрий Алексеевич, откидываясь на спинку стула. — И убрать за ним?

— Фася…

— Вальчонок, я, что ли, его приемная мать?

— Ох… ну ладно… — Валя встала и попросила тряпку.

Митрий Алексеевич нашел какую-то старую футболку. Валя терла тряпкой пол. Вася посоветовал отмывать водой. Митрий Алексеевич дал ей старый тазик с водой и, прихватив кисет и трубочку с зажигалкой, вышел на улицу. За ним последовал и Вася.

Валя бубнила что-то, отмывая тряпкой пол. Потом взялась за кролика.

— Валька очень ленивая, — сказал Вася.

Митрий Алексеевич задумчиво взглянул на него сбоку, пустил клуб дыма.

— Но козу доила ловко, — заметил Митрий Алексеевич. — Сначала не получалось, а потом взяла свое память рук, пальцев. Она же деревенская?

— Ну да, — сказал Вася. — Хотя… хых, кто знает, на каких кругах вселенной ее деревня…

— Она мне сказала, что вы держите путь… на Елисейские Поля? — спросил Митрий Алексеевич.

Вася махнул рукой.

— Да ну.

— А… если не секрет, куда на самом деле?

Вася испуганно взглянул на Митрия Алексеевича.

— Да… так… попутешествовать прлосто, — пробормотал он, картавя.

Митрий Алексеевич кивнул.

— Это понятно. Но в любом путешествии есть точка А и точка Б, так ведь?