Сундук птиц с Серебряной горошиной
Глаза Васи сине пламенели.
— Ой, жалко Гаврилку, — сказала Валя. — Нехристь та бабенка!
— Да небось постилась и молилась день и ночь, — возразил Вася. — Как и вся Россия-то, а? Вся Святая Русь постилась, молилась, жгла свечки, сидя верхом на рабах. Как это, а?
— Ну, не вся, — возразил Митрий. — Тот же Даргомыжский, когда царь вольную крестьянам дал, отпустил своих крестьян на самых льготных условиях, простив им все долги.
— Долги! — воскликнул Вася, почесывая под сердцем, зияя прорехой в зубах. — Хых-хы-хы… Кто кому здесь должен?! Да все эти ротенберги-сечины-абрамовичи-тимченко-ковальчуки просто должны выходить по воскресеньям на паперть с мешком и раздавать пачки долларов и евро, чтобы расплатиться за века. Ведь нефть и прочее — наша кровь и кровь наших дедов и прадедов, прлоклятье! А в чем их талант? Они умеют торговать этой древней кровью! Кровь Земли принадлежит землянам, всем, а не могучей кучке, организовавшей пункты по выкачиванию крови. Хватит уже потрошить Землю, распылять ее сияющие потроха на виду у оборванного и голодного человечества. Ведь все в руках клоунов… Хоп! А сейчас из рукава я достану бомбочку… Бац! Трах! А сейчас мы организуем концлагерь. Опа! Добро пожаловать. А сейчас мы сыграем в войнушку для защиты наших ценностей, Иисуса Христа, или Мухаммеда, или памяти отцов. А сейчас снова поделим матушку…
— Кого? — с испугом спросила Валя.
— Землю, — ответил Вася.
— Даргомыжский не был миллиардером, — откликнулся Митрий с улыбкой и встал из-за стола. — Ладно, пора на мою ферму.
Валя захотела пойти с ним, а Вася снова уселся с отверткой перед компьютером. Он откручивал винтики, посматривая на черный экран, в котором отражались печь с изразцами, солнечное окно, клетка с Zaragoz’ой. Голоса птиц за сеткой сопровождали это странное кино. Вася покрутил головой в поисках Бернарда. Но вскоре кролик сам припрыгал к нему, сел рядом, косясь оранжевым глазом.
— Хых, — усмехнулся Вася. — Только тебя там и не хватает…
Он посмотрел на экран, привстал, потом просто немного наклонил его и наконец увидел отражение кроличьих ушей.
— Ничего не хочешь сказать? — пробормотал Вася. — Ну… поблагодарить за чудесное спасение от французского метода или американского — током в ухо и задницу?.. Знаешь, — продолжал он, усаживаясь и снова берясь за отвертку, — у меня есть какое-то подозрение, что он и нас задумал как-то так ликвидировать… Ведь, наверное, так просто чеченская резня, да и любая другая, не проходит, зараза. Тебя должно или тошнить, или тянуть обратно… Вот в чем дерьмо-то… А может, все вместе — и тошнотища, и тяга. Ружье-то у Эдика имеется… Но мы, Бернард, все-таки обманем этого пса Обло-Лайя, хых, хы-хы… И знаешь как? А ты подумай, пошевели своими новозеландскими мозгами… Да не ушами! — воскликнул он, увидев, как кролик задвигал ушами. — Хых-хы-хы-хы… Хых-хы-хы-хы… — Вася зашелся смехом.
Кролик, впрочем, не поддержал его. Но Вася от смеха не мог ничего делать, уронив отвертку, он сгибался и разгибался, хватал воздух, вытирал глаза. Бернард поводил ушами, поглядывая на Васю, а может, и не на Васю, а на экран, на эту черную дыру, сквозь которую ведь можно и на остров Новая Зеландия пропрыгнуть.
Вася перестал смеяться и снова приступил к осмотру внутренностей компьютера. Тут он вспомнил свой разговор с Бернардом и продолжил его.
— Ну хорошо, я скажу тебе. Есть такая солдатская премудрость… хотя это и фантастическое словосочетание… Мудрый не станет никогда солдатом. А если это и случится, он будет потом раскаиваться всю жизнь. Ну, если действительно хоть чуть соображает. Так вот… Говорят так, мол, снаряд не попадает дважды в одну воронку. Сечешь, ушастый?.. А ты слушай, я объясню… Ого, сколько пыли тут… Как после бури в Сахаре или где там… Может, из-за этого все и навернулось… Посмотрим, посмотрим… Так вот… В нашем случае снаряд, хоть и мыслящий, как говорится, но все же снаряд. И больше он сюда не воткнется. Вот и все. А мы пока отсидимся, переждем, если хозяин Митрий Торо не выставит… Ну, не долго. Так… с недельку. А то ведь половодье пойдет на спад? И границы снова обозначатся. Знал бы ты, Бернард, как я ненавижу границы. Пока они есть, никто и нигде не свободен. Это обманка свободы, пшик, хоть в России, хоть во Франции. Эпоха рабства продолжается. Мы, Бернард, чтоб ты знал, живем на планете рабов и каннибалов… Апчхи!.. А-а-апчхи!.. Фуй… Пойду-ка на улицу продую…
И Вася понес коробку вон из помещения. Кролик остался наедине с птицами.
На улице к Васе подбежал Конкорд и заглянул в лицо разноцветными глазами.
— Привет, — сказал ему Вася.
Конкорд помалкивал.
— Такое впечатление… что… у тебя, пес, обет молчания… Или ангина? Хых-хы…
Вася дунул в потроха компьютера и резко отвернулся от облака пыли. Потом снова дунул. Пес разумно отбежал в сторонку. Вася еще раз продул компьютер и вернулся в башню. Там он обнаружил, что Бернард прохаживается по столу.
— Эй, ты чего, сэр? Ну, это совсем не к лицу кролику с таким именем…
Бернард покосился на него оранжевым глазом и перепрыгнул на подоконник к клетке с Zaragoz’ой. Он тянулся к прутьям темным носом со светлыми пятнышками. Черноглазая птичка с яркой грудкой сидела на жердочке, покачиваясь, повернув клюв к гостю в красной шубе. Вася сел, наблюдая за ними. Он как-то забыл о своем деле.
— Как будто мне это когда-то снилось, — пробормотал он, почесывая переносицу, потом щетину на щеке, ухо. — Такой подоконник… клетка… кролик… Солнечный двор… Хых, хы-хы… Что еще надо?.. А этот Птицелов озабоченный какой-то, с тоской…
Вернулись Валя с Митрием. Щеки у Вали раскраснелись, глаза блестели. Она поставила на стол банку с пенящимся молоком.
— Фасечка! На, пей… — Тут же она обернулась к хозяину. — Ведь можно жа? Дядечка?
Тот кивнул. И Валя налила полный стакан молока в металлическом подстаканнике.
— Фасечка, это почти все я сама надоила!
— И себе налей, — сказал Митрий. — Да и мне…
— А Бернардику?
— Ну и ему.
И вскоре все пили козье молоко. Васе не очень понравилось, он морщил нос, принюхивался и в конце концов спросил, можно ли отдать свою порцию Конкорду.
Митрий кивнул, добавив, что и он поначалу не любил это молоко и вообще хотел сбыть коз, доставшихся от прежнего владельца, тоже смотрителя, занемогшего и вынужденного переехать в город к дочке, но после привык: полезное питье и сытное. Вася пошел и налил молока в какую-то плошку у крыльца и позвал пса. Тот молча подошел и быстро вылакал плошку, взглянул на Васю, облизнул бородку, усы.
— А что это за порода? — спросил Вася, вернувшись.
— Конкорд? Как меня заверили знатоки, шти-хель-хаар. Все еще произношу по слогам. По-русски: немецкая легавая.
— Конкорд, а ни звука из турбин, — пошутил Вася.
— Да, он молчун… Не знаю, в чем дело. Можно подумать, что он был чем-то сильно удивлен… Наверное, пропал на охоте. И прибился ко мне. А насчет турбин… — Митрий улыбнулся, допил молоко и утер губы. — Назван он не в честь самолета… Но я думал, тут все понятно. Это же город, штат Массачусетс, родина Торо. Да и еще там жили Эмерсон, Готорн…
— Не знаком, — отозвался Вася.
— Ну, насчет Торо… это странно, наверное, — сказал Митрий. — У него есть совершенно анархистская по духу вещь, «О гражданском неповиновении». Неужели не читал?
Вася мотнул головой, снова колдуя над компьютером.
— Ах да, ты что-то говорил насчет его веры… Но ведь Толстого-то ты все же принимаешь? А Толстой способствовал как раз переводу «О гражданском неповиновении» на русский и изданию в Англии.
— Раз Толстой не верит в воскресение мертвых, значит, он атеист, — заметил Вася. — То ли атеист, то ли… А можно посветить?
— Да, конечно.
Митрий принес лампу, нашел удлинитель, щелкнул выключателем, светя в нутро компьютера. Вася согнулся над чревом с проводками, деталями.
— Все-таки рекомендую обратить внимание… Ну, например, он там в самом начале дает емкую программу развития гражданского общества… Говорит, что хорошее правительство — то, что правит как можно меньше. А лучшее — то, что не правит вовсе.
Вася быстро взглянул на него, ярко синея глазами в свете лампы.
— Да? Он так говорил?
— Именно.
— Круто, — одобрил Вася.
— …И предлагает свою мирную революцию, — продолжал Митрий. — Не платить налоги, а если ты на службе государственной, так просто не служить, и все.
— А с церковью что?
— Церковный налог он прекратил уже платить и не ходил туда.
— Молодец, — похвалил Вася.
— Ох, а я-то уж так соскучилася, — подала голос Валя. — По запаху-то ладанному ладному, вкусному. По свечечкам. По Одихитрии. По солнышку…
— Да вон тебе солнце, — ответил Вася, указывая отверткой на окно.
Валя покачала головой.
— Не-а, Фасечка. То солнышко по-другому светит… сквозь стеклышки в вышине, а вечером так через крест разноцветный над входом… ай, как красиво, все разноцветное… в воздухе… на плитах. И кадят отцы. Все так хорошо, так сладко. Поют… и я начинаю петь потихонечку, пританцовывать… Ну, бывает, шикнут, дернут… Отойду в самый укромный уголок за Казанскую и там стою, пока никого рядом… И они мне что-то всё отвечают.
— Кто?
— Старички и старушки вот древлие, Фасечка.
— Хых! Хы-хы-хы… Вы не обращайте внимания, Дмитрий Алексеевич. Семьдесят второе воображение у нее включилось.
— А чиво ты, Фасечка?
— Ну и чего они тебе говорят?
— Как?.. Ничего, — ответила Валя, разводя руками. — Я их сны начинаю видеть. Вот как в солнечный луч попадет если… так и вижу.
— Да что? — потребовал точности Вася.
Валя потупилась и ничего не говорила.
— Не придумала еще?
Валя молчала, улыбалась, не разжимая губ.
— В церковь-то сходить можно, — вдруг сказал Митрий. — Тут недалеко.
Валя вскинула голову.
— Как?! Правда, дядечка?
— Да. Антон Федорович и церковь тут построил, довольно оригинальную, с колоннами, склепом в подполе.
— Кто же туда ходит? — удивился Вася.
— Да кто, птицы залетают… Вот и мы можем пойти.
— Только без меня! — воскликнул Вася.
— Что так?
— Да боюсь… начнется несварение, хых, хы-хы-хы… — Вася утерся рукавом, весело глядя на Митрия и на Валю.
— Ой, дядечка, пойдем-пойдем-пойдем, — стала канючить Валя.
— Хорошо, — согласился Митрий, вставая. — Кстати, а можно минут за сорок получить представление и о Конкорде, и о Торо.
— Как?
— Да вот плейер, если, конечно, не разрядился, наушники. А там «Конкорд соната» Айвза. Как раз посвящена и Торо, и Эмерсону, и Готорну… Они там, так сказать, собственной персоной, представлены музыкально. Первый — философ Эмерсон, второй — писатель Готорн. Потом отец и дочь Олкотты. И, наконец, Торо. Четыре части.
— Это классика? Классическая музыка?
— Фортепианная.
— О, нет, я пас… не люблю это замогильное дерьмо…
Митрий поскучнел и бесцветно поинтересовался, что же он любит — Киркорова, Баскова?
— Раннего Егора Летова, Гребня, Джона Леннона…
— Гребень — это тот, который блеет?
— Это у него такой прикол.
— Да нет, я без критики. Как-то услышал, и мне даже понравилось, как бекас. Но… он же не атеист? Вон, про серебро Господа и пел. Или тоже такой прикол?
— Хоп! — вдруг согласился Вася. — Давайте Торо за сорок минут. А еще нет ли паяльника с оловом?
— Увы… — ответил Митрий и развел руками.
— Ну а… скрепка, зажигалка, старая лампочка?.. Да, и пассатижи?
— Скрепка… в смысле?
— Не духовно-патриотическая, — ответил Вася.
— Да, сейчас многие обычные слова звучат как-то странно, — согласился Митрий.
— Как ругательства, — подтвердил Вася. — Дерьмо, зараза, проклятье, скрепка, хых, хы-хы-хы… А ведь ясно, что за скрепки у Морозки. Заморозки! Да подвинчиванье гаек. Скрепками он и будет знаменит. Мне нужна канцелярская. Хотя и от духовно-патриотических канцелярщиной разит?! Хых, хы-хы-хы…
Митрий нашел плоскогубцы, отдал зажигалку, долго искал канцелярскую скрепку, пока не обнаружил одну на каком-то документе в папке.
— А старых лампочек нет, я их выбрасываю, — сказал он. — Зачем они вообще-то?
Вася ответил, что на каждой лампочке есть немного олова, на цоколе, где контакты. Тогда Митрий дал ему сразу три новые лампочки. Еще Вася попросил несколько таблеток аспирина — вместо канифоли; аспирин был сразу найден.
Потом Митрий порылся в шкафчике и нашел пыльный плеер с наушниками. Плеер разрядился. Подключив зарядное устройство к розетке, он пошел к выходу, стащил с гвоздя свою фетровую шляпу.
— А далеко церковь? — спросил Вася. — Может, лучше закрыть меня на замок?.. Вдруг припрется кто… Хотя снаряд и не прилетает в одну воронку дважды, хых, хы-хы…
Митрий согласился повесить замок. Валя хотела взять Бернарда. Митрий сказал, что тогда придется запирать Конкорда. Вообще эти шти-хель-хаары очень своенравны. Валя ответила, что Бернарду, конечно, тоже хочется посмотреть храм. Она взяла кролика и спросила его об этом прямо:
— Ну тебе ведь интересно жа, да, да? Шустик?
— Что-то новенькое, — пробормотал Вася.
Бернард задвигал усами, посматривая по сторонам, заработал передними лапами, но грудь Вали, ее вздымание — вверх-вниз — успокаивало, и он присмирел.
— Ну вот, — сказала Валя.
И они вышли, клацнул замок. Стало тихо. Нет, птицы все щебетали, перелетая с ветки на ветку мертвой березы. Это выглядело необычно… Хотя ведь и в лесу, бывает, они садятся на сухие деревья. Но тут было что-то другое. Береза вообще странное, по сути, дерево. Черное и белое. День и ночь. Серебряный какой-то день…
— «Се-э-э-ре-э-э-бро-о-о Го-с-пода мое-э-э-э-го», — проблеял Вася, подделываясь под Гребенщикова. — А у меня олово. Оно мне надо. Олово.
