Посмотрел на ладонь, кривя губы
По реке шла моторка. Вася встал.
— Не ходи, Фасечка, — попросила перепуганная Валя.
Он только посмотрел на нее и пошел дальше, прячась за деревья, вытягивая шею. Валя схватила Бернарда, готовая вскочить и пуститься наутек. Она следила за удалявшимся Васей, пока тот не скрылся…
Моторка уже шла мимо сломанной березы.
И начала удаляться. Вася вскоре появился. Опустился на свое место. Валя жадно глядела, ожидая вестей.
— Они, дерьмо, зараза, — проговорил Вася. — На такой фиолетовой лодке с мотором. Точнее, там один…
— Кто?
— Эдик. Борис Юрьевич, наверное, на джипе рыщет. Обложили со всех сторон.
— Ой, Фасечка…
— Придется по ночам по реке двигаться, — сказал Вася. — А днем отсиживаться где-нибудь в чащобе. Рано утром будем готовить завтрак, да побольше наваривать, чтоб на весь день хватило. Холодное есть, конечно, не подарок… Но ничего, потом… На Елисейских Полях закажем жаркое.
Поев, Вася наказал Вале сидеть тихо на месте и отправился на разведку, проверить, нельзя ли подъехать неожиданно к лагерю, не подходит ли к лесу какая-нибудь дорога. Примерно через час он вернулся и сообщил, что дороги нет, но зато есть другое…
— Чиво, Фасечка?
Вася не хотел рассказывать, но Валя не отставала. И, заметив, что все равно они ночевать здесь больше не будут, он поведал об обнаружении следов черных копателей. Валя, конечно, сделала большие глаза. Она не знала, кто это такие. Вася объяснил, что это одержимые, которым земля представляется кунсткамерой, ну кладовкой или, лучше сказать, погребом, набитым всякой всячиной, — хозяин, скупой рыцарь, помер, ключи утеряны, карты сгорели, и вот они рыщут. И тут разрыли то ли окоп, то ли могилы… Да и не забросали землей, так оставили.
— И чиво там? — осторожно спросила Валя.
— Ну черепа, кости, дырявые каски. Если что-то такое было, они все забрали. За что хоть сотню рублей выручить можно. Или чего недостает в коллекции. У меня был один знакомый копатель. Харон натуральный. Торговал на автостраде в палатке копченой рыбой и ходил в военной форме, ну, там, в берцах, в бушлате и зимой в цигейковой солдатской шапке со звездочкой, а летом в пилотке. У него это со школы еще. Ищет прах солдат. Сообщает родным. Профессионал, его приглашают отовсюду, был он на юге, в степях, жил в палатке, получал триста рублей в день. То есть деньги-то ему как раз и побоку. И все-таки он не черный копатель, а скорее белый, хых. Недавно я его встречал. Ему уже лет сорок. Такой высоченный детина, половины передних верхних зубов нет. В ушанке с рубиновой звездочкой. Мы пили кофе, разговаривали под рев машин на трассе. Ну, конечно, свернули на любимую тему раскопок. Он похвалился, что в болоте отыскали «Тигра» — немецкий танк с экипажем. Белов признался, что, когда начинает копать, уже зная, что это захоронение, его дрожь бьет. Сильная. Вот интересно. Чего так волноваться? Страх прикосновения к смерти? Или чувство святотатства? Я слышал, многие фронтовики даже протестуют… Пусть как есть. Ну да. В глухих лесах герои лишь хвоей присыпаны. Он рассказывал. Их же надо похоронить по-человечески? Родным дать знать, если есть какая зацепка. Просто народ наш одурел в двадцатом веке, отупел от боен. Двадцатый век весь на костях и крови. Вот и наплевать даже фронтовикам. А на Кощея не наплевать, который их сотнями тысяч гробил. Готовы целовать прокуренные мощи. Эксперимент удался на славу. Вон какой угар вокруг Морозко, внука Кощеева… И в глазах Белова есть что-то такое… тоже потустороннее. В одной книжке я читал, что обычно человек стремится достичь такого пункта в своей жизни, который максимально далек от похоронной сферы с ее грязью, гнилью, всем скверным, человек просто изо всех сил изничтожает следы и знаки смерти, ну. А Белова туда тянет… Вот — загадка-то, Вальчонок. И рубиновая звездочка на его шапке горит как знак смерти, след праха, будто знак египетского жреца, служителя какого-нибудь там некрополя в Долине мертвых. И так-то человека нелегко разгадать. А когда он приближает еще к себе смерть, то и вовсе становится тайной за семью печатями. Да, вот его глаза и были совершенно непроницаемы, большие, выпуклые, серо-карие. Наверное, у всех этих копателей такие. Мне и Морозко с такими глазами представляется. Только не карими, а синими. Он тоже копатель. Откапывает какой-то труп прошлого, откапывает… Колдует, украшает инеем гнилые глазницы, серебрит проеденные мышами брови. А его надо просто похоронить.
— Владимира Ильича Ленина? — сообразила Валя.
— Его — в первую очередь…
Весь день они пробыли в этом лесочке, спали, ели холодную кашу с консервами, запивая холодным горьким чаем. Валя просила рассказать об Индии и других странах, в которых бывал Вася. И он рассказывал. Про Тибет: вошел он в жилище у подножия гор и спросил у темнолицей женщины, как называются эти горы. Та ответила, что Солнечные, или Горы, На Которые Опирается Солнце. Он поинтересовался, ходят ли они туда? «Да, мы иногда туда поднимаемся», — ответила эта смуглая женщина, взглядывая сквозь маленькое окошко своего каменного закопченного жилища на снежные вершины.
А по дороге в Индию вот что случилось: поезд остановился, и он вышел, осмотрелся. Это была горная долина. Прогуливаясь, оказался возле землекопов, присел передохнуть… и вдруг заметил в земле что-то такое… взял, очистил, а это была половинка двойной золотой маски.
Валя здесь обеспокоенно спросила, куда же он ее дел. Вася ответил, что мир снов свободен от власти чистогана. Скорее всего, он просто положил эту штуку обратно или отдал землекопам. «Индийским черным копателям?» — уточнила она. Вася усмехнулся и продолжил рассказы.
На лодке он и еще кто-то приплыл к плавучим зеленым островам, там правили пятеро раджей, и они восседали на изукрашенных драгоценностями тронах, а позади стояли слоны. Накрытые вышитыми попонами.
Тут Вася сказал, что и Борису Юрьевичу снилось похожее. Но у него было интереснее, Некрасов спасал фермеров и в лодке вез их к острову, на котором нельзя было разжигать костры. А наш фермер и в Индии — или где это было у Бориса Юрьевича? — остается самим собой. Взял кто-то и запалил костер. «Поэтому, — проговорил Вася поучительно, поднимая палец вверх и оглаживая свою рыжую редкую бороденку, — и мы не будем зажигать».
Валя просила рассказывать дальше. Она лежала с кроликом в коконе одеял и сладко слушала.
«И ночью мы оказались на залитой солнцем земле среди людей в чалмах, в голубых накидках, — неспешно говорил Вася. — Я сразу решил, что это Пакистан или Афганистан. Но чуть позже нам стало известно, что мы в Индии. Прилетели. Или приехали. Или перенеслись. Мимо по дороге сновали автомобили, шоферы были в чалмах и фесках, простоволосые. Попадались прохожие в европейской одежде: французы, англичане, — туристы. Мы свернули с оживленной улицы и направились к сумрачному корявому лесу…»
Тут Валя спросила: «Как наш?» Вася ответил, что нет, тот лес был по-настоящему древен, а это значит, там росли не елки с березами, а мощные платаны и всякие пальмы, перевитые лианами. Русскому лесу недостает этого древнего измерения. Человечество все-таки вышло из теплого леса.
«Ну вот. Постояли и пошли опушкой, спустились в долину и начали подниматься по склону».
Валя поинтересовалась, с кем был Вася. Он ответил, что с какой-то женщиной… или девушкой. «А как ее звали?» Вася не помнил.
«Нам повстречалась группа подростков, они смеялись и что-то говорили друг другу. Мы взошли выше. Девушка первая увидела и воскликнула: „Как красиво!“ Я встал рядом. Внизу текла в красноватых отсветах река, но в том-то и дело, что вода в ней никуда не двигалась. И в то же время это была река, не озеро. Зрелище захватывающее, величественное. На берегу виднелось некое сооружение, какой-то храмовый комплекс в виде стены и гробницы. Мы направились туда и, приблизившись, увидели на стене очертания какой-то царицы. Стена тускло горела золотом».
В другой раз он пытался проехать на велосипеде в Париж: мост был на ремонте, а другая дорога слишком крута и грязна. Тогда он просто разогнался и взлетел… Велосипед с грохотом и звоном упал, а он вскоре оказался на площади в Париже. Правда, возможно это был Лондон. Или Париж или Лондон. И тут появились солдаты, люди побежали. А он не успел — прямо на него солдат вскинул винтовку. Выстрел. Он падает. Но, кажется, жив. Он лежал и с ужасом следил за солдатами и офицерами, ходившими и добивавшими раненых на поле… Да, это было какое-то поле уже где-то далеко и от Лондона, и от Парижа. Воздух был горячим. Дрожали в стороне силуэты пальм. Наверное, это уже была Африка. И к нему приблизился солдат, склонился. И тут-то он понял, что лежит в виде книги. «Смотрит!» — отрывисто бросил офицер, отстраняя солдата и поднимая книгу, раскрывая…
Валя спросила: и что же такое было дальше? Вася просмеялся и ответил, что, может, вот это все и было, то, что есть. Валя широко раскрыла глаза, силясь понять. Вася объяснил, что он имеет в виду лагерь, лесок, разлившуюся реку, кролика этого, кастрюлю, закопченный чайник. Валя возразила, что это же все взаправдашнее: чайник — чайник, а не кучка букв. Вася ответил, что лучше бы все и было нагромождениями и полями, проводами букв. По крайней мере, тогда можно рассчитывать на какой-то смысл происходящего. А так, кто его знает? Может, все напрасно, ибо бессмысленно? Неплохо было бы, обернись все сном, тогда есть надежда проснуться.
Валя хлопала глазами, поглаживая кролика.
Вася уже рассказывал о Германии. Город стоял на балтийском побережье. Его пригласили на экскурсию в центр искусств. Там много было всяких картин, костюмов, скульптур. Были павильоны. Например, павильон «Сосны». Распорядитель щелкнул тумблером и посыпался снег. Спросил, будет ли он смотреть гербарий? Появилась девушка с папками, села и начала раскрывать папки на коленях. А он и смотрел на колени. «Ах, вам, наверное, неинтересно!» — воскликнула она и ушла. Распорядитель попросил поторапливаться. Он вышел и отправился по улице, которая привела его в конце концов на сельскую дорогу. Там были холмы или предгорья, домик…
— Фасечка, — проговорила Валя, — она красивая была?
— Обычная немка.
— А я думала, тебе такое не снится, — сказала Валя.
— Почему?
— Ну… Хуу-гу!.. — выдохнула свое Валя. — Мало ли. Мюсляй…
— Что Мюсляй?
Но Валя так и не захотела продолжить.
К вечеру лагерь уже был собран. Солнце садилось, освещая далекие облака над лесом. Валя тут же сравнила их с теми, что Вася видел из оконца той женщины в каменном домике: Горы, На Которые Опирается Солнце. Вася медлил с выходом к реке. Они так и не слышали, вернулся ли Эдик на моторке. Может, и вернулся, когда они спали днем. А может, ушел дальше. И будет где-то ночевать. На моторе-то он может летать туда-сюда…
Наконец Вася решился и, подхватив лодку, двинулся к реке. Валя с мешком, взятым у Татьяны Архиповны, — следом. Вася сначала нес лодку сбоку, а как вышел из леса, положил ее на голову. Когда приблизился к воде, вверх сорвались утки, так что от неожиданности лодку он уронил. Озирался очумело.
— Утачки! — воскликнула Валя.
Вася заругался. Оставив лодку, он сходил за рюкзаком и веслами. Валя ждала его с Бернардом на руках. Все-таки было еще слишком светло. Вася даже подумывал, не вернуться ли под прикрытие деревьев. Но вечерняя река выглядела безмятежной, звала в путь. И, погрузив свои пожитки в лодку, они отчалили…
Оттолкнувшись от грязного берега, Вася не выдержал и засмеялся.
— Хорошо все оставлять позади! — воскликнул он. — Самое счастье.
Но радость омрачала обожженная рука. Несмотря на лечебную народную процедуру, красная полоска пересекала ладонь. Но пока еще Вася мог грести этой рукой. И лодка шла в синеватой и слегка розовой воде. Валя запела:
— Проспали, продремали / Небесное Царство! / Прошел наш век ни за что! / Чем-то нам будет / …… подъявиться? / Чем-то нам будет / …… оправдаться? / Поднесем мы ……. Три да-а-ра, / Три-и-и да-а-ара потайные: / Первые да-а-ры — / Ночное моле-э-нье; / Другие да-а-ры — / Пост, воздержание; / Третьи да-а-ры — / Любовь, добродетель…
— Ага, — бормотал Вася, налегая на весла, — добродетели, фермера разорили… Хотя с молением по ночам и постами и получается, хых, хы-хы…
— Уж и нонече на сем свете / Все книги сга-а-сли; / Одна книга не уга-а-сла: / Святое его Евангелие. / Уж и чтет эту книгу / Иван да Креститель; / Он чтет ее, а сам плачет…
— Повеселее бы чего-нибудь, Вальчонок.
Валя помолчала и снова запела:
— Сходила Царица Небесная со кругов небесных, / Становилася Царица Небесная у ворот сиротскиих, / Говорила Царица Небесная с сиротами, со вдовицами, / С благочестивыми девицами, со юницами: / «Никуда вы не ходите, — ни в пир и ни в беседушку, / Ни в мирскую суету, на гуторенье. / Сошью я вам ризы белые со ангельми, / Если мало вам того, сошью венцы златые / С херувимами, серафимами, со властию, / Если мало вам того, я сойду к вам сама, / Буду с вами лик ликовать, во век царствовать».
— Ну и веселье, — сказал Вася. — Сиротское.
— А как же, — ответила Валя, — как же, Фасечка? Такую-то речь слышать? Токо там не так, не сошью, а сошлю надо. Мартыновна всегда поправляла. А у меня снова: сошью да сошью. Ну будет ли Царица Небесная шить чего-то? Мне Мартыновна талдычила. А вот посылочку отправить может. Ну а как тетеньку эту на креслах я повидала, снова за старое: сошью да сошью. Ох-ма, не переможешь.
Вася греб, глядя на Валю, сидевшую к нему лицом и спиной к носу, и на реку, все сильнее густевшую, синевшую и уже черневшую — и Валя темнела, и река.
— Откуда ты такая свалилась, — говорил он, — cо своей Мартыновной.
— Мартыновна не свалилась, а поднялась, — тут же ответила Валя.
— Ага, конечно, это разумеется, как же иначе… кто спорит. Я сам, как закемарю, сразу поднимаюсь, переношусь куда-ниудь… в Карлскрун. А ты, по-моему, постоянно кемаришь. Хотя, когда я тебя слушаю и вижу, то тоже как будто впадаю в такой… транс.
— Куда это, Фасечка? Карл… скрал… хи-хи…
— Карлскрун? В Швеции. Город такой.
— Ты и та-ам был?
— Ну а то.
— Расскажи, Фасечка.
— Да что рассказывать… Ну, слушай. Мне то и дело снится один берег реки какой-то. Может, это та самая река Снов из летописей и есть. Там всегда что-то такое… необъяснимое, короче. Опасность. Но и какая-то надежда на что-то такое. Как будто вот-вот что-то скажут или покажут, и все станет ясно. И там то тростники с камышами выше головы, и я брожу в лабиринтах, то вдруг выходишь к каким-то зданиям. Как и в тот раз. Вышел. Просторное такое каменное здание с пустыми окнами. Внутри запустение, осколки стекла, обломки кирпичей, пыль. В одном из помещений смотрю — полки со сложенной одеждой, синяя и серая одежда, то ли больничная, то ли арестантская. Что это? Заброшенная больница? Тюрьма? Никого. И тут — какие-то голоса. Прохожу… Внутренний балкончик. А на нем два старика в синей одежде, в пижамах этих беседуют под облезлым потолком. Тут я врубаюсь, что должен переодеться и присоединиться к ним. Вот дурак-то. Сразу так и сомлел. Но внезапно позади какое-то движение. Оборачиваюсь. И кого там вижу?
— Кого, Фасечка? — завороженно глядя на гребущего в расстегнутом полупальто, в вязаной шапке на макушке Васю, спросила Валя.
— Два мальчика… — Вася придержал одно весло, а другим подгреб. — Д-ва. Стоят, смотрят. А те старики вдруг обозлились. Стали размахивать руками, кричать. То ли на меня, то ли на тех мальчиков. Схватились за камни. Они буквально взбесились, вот дерьмо-то, зараза. И швыряются камнями в мальчиков. Досталось и мне по башке. Я нагнулся, прикрыл голову руками, крикнул им, чтоб поосторожней были, мол, я-то тут при чем?
Вася замолчал, гребя и глядя на правый берег, с которого звонко стекала вода в реку. Потом продолжил:
— И тут мальчики-то эти хвать меня за руки, а я думал, что сам взял их за руки, и мы поднялись в воздух и вылетели из этого здания — я оглянулся с высоты на дырявую крышу здания, на кроны, берега реки. Мы поднимались выше. Вскоре появились звезды…
— Ху-угу! — воскликнула Валя.
Вася посмотрел на нее, слегка улыбаясь.
— И я почувствовал, что на самом деле лечу лишь благодаря моим спутникам, вот, это из их ладошек в мои перетекает такая сила. А ведь пацанчики, лет по десять, а то и по семь. Так-то обычно я сам летаю… А тут обрадовался. Потому что понял: наконец-то смогу преодолеть все ограничения и забраться в самые выси!
— Выше того каменного истукана?
— Ну да. Хотя в тот раз я и так выше него поднялся, но сдуру заколебался, замешкался, испугался чего-то… Хых! И в этот раз что-то пошло не так, Вальчонок!
— Да?
— Ну. С моей стороны не было ничего. Никаких мыслей, сожаления там, вообще ничего. Но неожиданно мы полетели по дуге, по дуге и — хоп! — попали на крышу небоскреба.
— Высоко?
— Очень! Я озирался. Всюду такие же высотные дома. Те пацанчики отпустили мои руки и побрели по крыше. А я увидел на перекрестке внизу гигантский памятник. Кому? Я вглядывался, пытаясь разгадать. Ведь тогда и узнаю, где нахожусь, в каком городе, в какой стране, на каком континенте. Но и памятник всматривался в меня. И поднял длань и указал на крышу. Хых-хы-хы-хы! — Вася смеялся. — Тогда-то я и смекнул, Вальчонок, что нахожусь в Швеции. Хотя и зовут меня Вася Фуджи, а не Нильс. В детстве я, конечно, был фанатом этой книжки про гусей. Потом появился «Ариэль» Беляева. Я стащил бабкин зеленый зонтик и прыгнул с обрыва на Москве-реке. Ну и сломал зонтик к чертям и левую ногу.
— А я про гусей-лебедей помню, — сказала Валя.
— Ну хотя бы мультик про Нильса смотрела?
— Не-а! У нас телек батька утюгом разбил. Так долго и не было никакого.
— Утюгом? Жесть! А что ему не понравилось? Какое-то это было время? Горбачев? Ельцин?
Валя молчала. Слышно было, как хлюпает вода под веслами.
— Один чувак иконы топором рубил. А твой — телевизор, как икону. Новый иконоборец?
Валя перекрестилась.
— У него эти… глюки пошли. Поехало все.
— Белая горячка? — сообразил Вася.
Валя кивнула.
— Мне такие попадались… в одном месте их много. Забавные вообще-то. Один спрашивал, как там насчет татар. Слышно, мол, окраины Москвы уже поджигают. Он на полном серьезе думал, что сейчас время Ивана Грозного. Хых! Ну а посмотреть современный телек — там же у всех белка. А Морозко? У него на уме девятнадцатый какой-то век. Ум быстрый, да не туда повернут.
Некоторое время они молчали. Вася греб.
Уже было темно. Светились первые звезды. И где-то впереди залаяли собаки. Вася перестал грести. С весел звучно падали капли. Лодку разворачивало течением, кружило… Собачий лай вроде бы смолк.
— Деревня, что ли…
Вася снова взялся за весла. Вскоре они почувствовали запах дыма. А потом в ночи мелькнул огонек, другой. Они приближались к деревне.
— Может, высадиться на другой берег и пехом обойти? — вслух рассуждал Вася. — Да все это тащить…
И они поплыли дальше. Вася старался держаться противоположного берега. А собаки все равно их учуяли и подняли лай. Вася налегал на весла, чтобы быстрее миновать деревню. Послышались голоса. Музыка. И вскоре они увидели костер на берегу, уже на окраине деревни. Вася перестал грести, приказал Вале нагнуться и сам пригнулся, вперяя взгляд в языки огня, искры и пятна лиц. Голоса людей были задорными, женские — визгливые. Раздавались взрывы смеха.
— Ну… пронеси нас… пронеси… — шептал Вася. — Мимо… мимо…
