Может, и Бернард
Никто же не знает, как на самом деле смеются кролики.
— Мы его ищем за тридевять земель, — сквозь смех говорил Вася, — а он тут отдыхает…
Он зажег спичку для верности, чтобы при свете увидеть кролика. Вдруг это вообще не кролик? Огонек спички освещал настоящего красного кролика. Ну, сейчас он казался просто черным. Огонек спички отражался в глазу кролика. Наверное, и оба этих человека отражались, тот, что держал спичку, и та, что склонялась, нависала сверху, нежно поглаживая мою шерстку. Ее-то я и ждал. Но вообще-то просто здесь было укромно, а в мешке еда.
— Он разорвал рюкзак, — сказал Вася, светя себе спичкой внутри шалаша. — И добрался до наших запасов.
— Умничка, Бернардик! — тут же похвалила действия новозеландца Валя.
— Буханку погрыз, — продолжал Вася. — Крупу рассыпал… зараза.
— Молодчина, — одобрила Валя.
— Как мы это будем есть?
— А что?
— Но мы же не кролики!..
— Но мы же должны его кормить. Пускай это и доедает.
— Самим бы хватило, — пробормотал Вася. — Ну а не хватит… Хых…
Каннибал.
Валя не поняла, что Вася имеет в виду, оборвав свою реплику. Она все ласкала бедняжку. Да, натерпелся здесь страху. Летал Лохматый, ухал. Но в укрытие побоялся залететь, только ударил крыльями по верху, пыхнул глазами. Жуть. Если бы немного промедлил — оказался бы в его когтях. А когти крепчайшие. Как он ими скрежетнул по суку, перелетев на дерево…
Вася колебался, разводить ли им сейчас костер или нет.
— Мне совсем-совсем не холодно, — сказала Валя.
— А поесть горячего? — отозвался Вася. — Целый же день без крошки.
— Ну, покушаем хлебушка, — сказала Валя. — Покушаем, да, да, Бернардик?
Тот помалкивал благоразумно.
— Но опасно, конечно, вот дерьмо-то… зараза… — бормотал Вася. — И не знаю, что делать. Это из-за твоей выходки. Так бы жгли себе костры, как древнерусские калики.
— Фасечка, а этот… эта… Обла?
— Ну да, — согласился Вася. — В те времена уже рыскало повсюду. Наверное, калики тоже не особо светились. Хотя, что с них взять? А с нас? Эй, ты, Обло-Лаяй! Эй! Чего тебе надо?
Молчало Обло-Лаяй. Тьма царила кругом.
— Давай так пожуем да и ляжем, — решил Вася. — Сил уже нету.
И, поев хлеба с консервами, закусив печеньем, они улеглись, накрывшись одеялами и сунув Бернарда в середину.
— Не лягайся, — ворчал на него Вася, — зараза…
— Тю-тю-тю, Бернардик, — бубнила ласково Валя.
— В Альпах твои собратья сенбернары путников ищут, а ты дрыхнешь здесь, пока калики в кустах шарятся, спотыкаясь…
— Кто шарится, Фасечка? — встрепенулась Валя.
— Да калики перехожие…
— Ну, мы уже здесь.
— Ты же сама пела про «Голубиную книгу», что их было сорок…
— Нет, Фасечка, в «Голубиной книге» сорок было князей, сорок царевичей, сорок попов, сорок дьяконов…
— Тьфу ты!.. Не к ночи, как говорится… А сорок же калик еще были? Были да сплыли? Или это мне приснилось? Ну, будто они из монастыря в Иерусалим шли, а под Киевом встретили князя, и его подруга устроила им подлянку в духе наших полицейских мазуриков, подбросила что-то… Снилось?
— Не подлянку, Фасечка, а чарочку серебряну… — отозвалась чуть слышно Валя. — Приглянулся ей у них Касьян Михайлович… потому как «От лица его молодецкова, / Как бы от солнучка от краснова, / Лучи…»
— А как будто сон такой был. И пир в зале в Киеве, и все такое, потом Иерусалим…
— А ты и там во сне летал?
— В Иерусалиме?.. Нет. Там я не бывал еще…
— Расскажи про Индию, Фасечка, — попросила Валя.
— Прло… Индию… — язык Васи заплетался. — Ну… в общем…
И он уже спал.
…И стопы оторвались от земли. Я полетел. Сразу вверх. Хватит полетов над крышами и кронами, среди проводов. Вверх! Всегда этого хотел, полететь как можно выше. Любопытство меня одолевает, да. Синева небесная вокруг. Еще выше. Пустыня синяя… Но чуть в стороне что-то обозначилось. Направился туда… Что это такое? Контуры какой-то фигуры проступают. Вроде каменное изваяние. Да, каменное, но — живое. Смотрит и молчит. Это, наверное, стражник. Ну, ну, а повыше можно? Можно? Молчит. Молчание — знак согласия. Лечу выше. Фигура уже внизу парит себе. Становится прохладно. Прохладная темно-синяя пустынь. Куда же дальше?.. В замешательстве приостанавливаюсь — и в тот же миг падаю, падаю, падаю… Уже вижу деревья, какие-то дома, вышки, машины, людей… Все, все, надо тормозить. Все.
Немного позже заснула и Валя, прижимая кролика.
Очередь. Коридор, обшарпанные стены. Медичка выходит и зовет одного, второго… Кто-то меня толкает. А, моя уже очередь. Вхожу. Ложись, говорит врач. Чего-то не по себе… Игла. Шприц. Давай руку. Втыкает прямо в вену и набирает у меня крови. «Семьсот миллиграммов!» — заявляет медичка. Пишут, что-то говорят. Еще хотят взять столько же. Мамочки… Не-а, дяденька, тетенька, чиво вы? Они доказывают, что это необходимо для раненых. Каких еще раненых? Чичас же не Великая Отечественная война. Нет, говорят, Отечественно-Великая война идет. Захныкала. Они посовещались. Ладно, говорят, возьмем еще только двести и больше не будем. Двести?.. Ну… ну… хорошо. И врач набирает в шприц из вены чуть меньше половины. Смотрит, снова втыкает и еще чуть-чуть добирает. Смотрит на свет…
Бернард тоже спал. Но что ему снилось, неведомо. Наверное, Лохматый.
Утром в лесу пели птицы. Небо над кронами было синим. Светило солнце. Где-то над рекой загоготали пролетные гуси. Валя жмурилась, потягивалась. Кролик не хотел выбираться из теплого гнезда. Вася зевал и морщился. Хотелось пить. А воды кипяченой не было. И он схватил чайник, кастрюлю и пошел на речку. Вернулся умытый, с мокрой рыжей щетиной и посудинами, полными воды.
— Ой, спасибо, Фасечка, — сказала Валя, собираясь умываться из кастрюли.
— Это для каши! — воскликнул Вася.
Тогда она потянулась за чайником.
— А это для чая, — сказал Вася. — Иди вон на речку. Ну и ленивая же ты. А еще хотела у Татьяны Архиповны остаться.
Валя покорно поплелась на речку. Там все сияло. Реяли и кричали чайки. Здорово! Дух захватывало. Она ополоснула лицо и окончательно проснулась.
Когда она вернулась, уже дымился костер. Вася обкладывал ветками кастрюлю, бормоча, что надо было проволоку прихватить, сейчас бы подвесили кастрюлю, как котелок. А для чайника он выломал две рогатки и перекладину и повесил его.
— Ой, скорее, Фасечка, жрать-то охота как! — восклицала Валя, приплясывая возле костра.
— На вот ножик, — сказал Вася. — Нарежь коры для новозеландца с ольхи, наверное. Да, осиновая же горькая. Хотя, подожди, зайцы-то осину и обгрызают!
— Зайцы любят клевер и одуванчики, — сказала Валя.
— Откуда ты знаешь?
— Бабка говорила.
— Твоя?.. А она что, охотница была? — спрашивал Вася, уклоняясь от дыма, отмахиваясь.
— Не-а. Просто всюду ходила, травы собирала.
— А, конкурентов гоняла?.. Да, водичка мутная, — проговорил он, заглядывая в кастрюлю. — Дерьмо, зараза… Ладно, прокипит, стерильной станет. Расскажи про бабку-то. И вообще. Где ты жила? Как?
Валя покачала головой, сидя на корточках и глядя в костер.
— Вальчонок! Расскажи.
— Не-а, Фасечка… Не хочу-ю-ю…
— Ну тогда вон иди кору режь на завтрак сэру Бернарду… Шоу! Хых-хы-ха-ха! Такое шоу и самому Шоу не снилось. У них там, в Европе, конечно, скука. Но это на первый взгляд. Свободы всегда мало. И ее надо каждый день завоевывать, хоть у нас, хоть у них. У нас, конечно, война не на живот, а на смерть. Потому что раб в печенках сидит… Потому и запивают, чтобы раба этого потравить… Иди-иди, режь кору-то. А то хлеба самим не хватит.
— Ты бы, Фасечка, сам и нарезал, — сказал Валя, безмятежно щурясь у костра, протягивая к огню ладони.
— Я?.. — Вася поперхнулся. — Я вон костер поддерживаю. А ты сидишь как барыня. Я тебе что, прислуга?
— Ой, Фасечка. Я вчера так умучилась, так умучилась…
— Ну по своей же глупости. Кто виноват? Что же ты не включила свой джипиэс молитвой-то? Вот, когда пошла искать этого святого кролика?
— Я молилася, — ответила Валя, наморщивая лоб и накручивая на палец прядь засаленных волос. — Молилася, а как же…
— Так и что? Не сработало? Значит, все — случайность.
— Нет, Фасечка. Сработало. К тетеньке меня и вывело. А потом же и тебя.
— Ну это… да, как-то так уж получилось, что я прямо туда вышел. Но… зачем мы побывали у тетеньки?
Валя посмотрела на него. Сейчас спутанные волосы и потемневшее лицо делали ее похожей на какую-то цыганку.
— Как это?.. Тетенька же радовалась!
— Хых, радовалась. А теперь, наверное, совсем и не радуется, — сказал Вася и тут же пожалел об этом.
Валя закручинилась, на лице ее появилось болезненное выражение.
— Ох, Фасечка… жалко тетеньку Таню. Ой как жалко. Сидит днями и ночами одинешенька. Ни поссать, ни посрать вовремя…
Вася засмеялся, дико косясь на Валю.
— А за что она так наказана?.. Ведь чистая тетенька, ласковая, как ласточка. А мучается. Шьет, пальчики исколола, а эти еще откатывают…
— Подожди, скоро они всю Россию откатают. База отпечатков пальцев и подписка о невыезде и — как это участковый там баил? — о надлежащем поведении. Это идеал Морозко.
— Какого еще?..
— Такого, который Обло-Лайей управляет.
— Обла эта… — пробормотала Валя, ежась и озираясь…
Тем временем Бернард тоже выглянул на свет из шалаша. Валя, увидев его, заулыбалась. Попав в луч солнца, Бернард вдруг встряхнулся, и его шерсть червонно засияла. Оглядевшись, он запрыгал в сторону реки.
— Видно, испить хочет, — сказала Валя и пошла за ним.
Вася продолжал кашеварить.
Вернулась Валя с кроликом на руках. Чай уже закипел и настаивался неподалеку от костра. Гречневая каша доходила на медленном огне… Вася взял нож и сам принялся нарезать кору с ольхи и осины. Потом нарвал сухой травы, все положил на поваленный ствол и начал резать, ссыпая на целлофановый пакет… Вдруг он замер, оглянулся на реку. Глаза его отчаянно синели.
— Вот дерьмо-то! — воскликнул сдавленно Вася и кинулся к чайнику, схватился за дужку и тут же вскинул руку с искаженным лицом. — Ааа! Зарлаза! Прлоклятье!..
— Фасечка!
— Возьми тряпкой какой… Заливай! Плывут!..
И Вася сорвал шапку и бросил Вале, размахивая обожженной рукой. Валя подняла шапку, растерянно оглядываясь, прислушиваясь…
— Фасечка, Обла?
— Эдик по реке!
— Не-а, — возразила Валя и посмотрела вверх. — По небу.
Вася, морщась, глядел на нее и тоже слушал… Точно, это гудел самолет.
— Черлт! — ругался Вася. — Я подумал… Мм, только руку обжег… А мне грести… Вот дерьмо-то… зараза.
— Я знаю средство классное, — сказала Валя. — Надо срочно поссать на руку.
Вася смотрел на нее, кривясь.
— Точно-точно, Фасечка. Первое средство. Мы в детстве, как обожжемся, так сразу поссым, и все проходит. Поссы. Или намазать соплей.
— Нет у меня ни соплей, ни мочи! — раздраженно ответил Вася.
Валя сунула палец в нос.
— У меня соплей тоже нема… А поссать я могу. Давай руку, Фасечка.
— Чего?
— Ну давай. Чиво ты боишься?
— Да я лучше к реке сбегаю.
— Будет поздно, а надо враз, как обжегся. Давай сюда.
И Валя быстро спустила штаны, трусики и присела возле Васи, глядя на него снизу.
— Ну, Фасечка!..
И Вася опустился рядом, протянул руку. Валя ее взяла и подсунула под себя. На ее глазах навернулись слезы от некоторой натуги. На обожженную ладонь Васи потекла струйка.
— Тоже горячая… что толку, — пробормотал Вася, отворачиваясь, пылая ушами.
— Да, да, Фасечка…
— Ну все?.. Ты чего?! — воскликнул Вася, выдергивая обожженную ладонь, когда Валя присела чуть пониже.
Он смотрел на руку, шевеля ноздрями, сдвинув брови.
— Будет хорошо, хорошо, Фасечка, — говорила Валя, натягивая трусики, потом штаны.
— Все равно… печет… И краснеет…
Лицо Васи тоже было красным.
— Ты и весь красный, — тут же поделилась наблюдением Валя. — Ровно Бернардик. Так бы и взяла тебя на руки, Фасечка.
Вася посторонился.
— Ладно, надо костер пригасить, затоптать. Залить бы сразу. Ну-ка, сбегаю на реку с пакетом.
Вася пошел на реку, вернулся с пакетом, полным воды, и залил костер. Угольки шипели. Валя резала хлеб. Кролик крутился рядом. Она бросала ему корочки, и он хватал их обеими лапками и ловко закидывал за мохнатые щеки, жевал, прядая ушами.
— Э-э! Пусть этот нахлебник ест свой английский завтрак! — воскликнул возмущенно Вася.
— Фасечка, он же новозеландец, — напомнила Валя.
— И что? Кстати, Новая Зеландия была колонией Англии. Так что кроликам-островитянам это не в новинку.
— Пусть покушает русского хлебушка, — сказала Валя.
— А я говорю: прекратить! — прикрикнул Вася и рассмеялся. — Хыхы-хыхы! Вот так, наверное, моряки и бунтовали на кораблях в океанах. Не помню, кто открыл Новую Зеландию…
Подсунув сэру Бернарду английский завтрак, Вася и Валя сами уселись у закопченной кастрюли с кашей, в которую Валя вывернула банку сайры.
— Придется этой рукой… — проговорил Вася, беря ложку левой рукой.
— А та — болит? — поинтересовалась Валя.
Вася посмотрел на нее с возмущением.
— Ну ее же пока вымыть нельзя?
— Она у тебя нечистая? — спросила Валя.
— Еще бы! — воскликнул он.
— Ну ты же берешься за другую руку там, за пальцы, щеки, ухо. Это же просто все телесное.
— Все да не все! Перестань портить мне аппетит.
Но вряд ли этот зверский голод можно было чем-то испортить. Вася уплетал кашу тоже за обе небритые щеки, посматривая на кролика, уныло сидевшего над своим крошевом. Валя тоже быстро отправляла ложки в рот.
— А ему не нравится, — сказала она, кивая на кролика. — Может, дадим ему кашки?
Вася замотал головой… и снова замер, с поднесенной ложкой ко рту. На этот раз он смотрел вверх. Валя тоже перестала жевать и поглядела сначала на солнечные кроны. А потом опустила глаза, повернула голову, отбросила с уха прядь волос…
— По реке, — сказала она.
— Плывут, — тут же подхватил Вася и бросил взгляд на кострище.
Костер совсем погас, залитый водой. Валя перекрестилась. Вася тоже поднял руку, но, метнув синий взгляд на Валю, только почесал указательным пальцем лоб и невольно понюхал руку, потом посмотрел на ладонь, кривя губы.
