Тихий ужас

Сначала стали уезжать на каруцах жены румынских офицеров, уже не утруждавшие себя крашением губ и щек, зато успевшие погрузить свой скарб. Часто в одной повозке усаживались по несколько крикливых румынок. Что им разонравилось в нашем городе? Соседи терялись в догадках. Что будет без румынок-чучел?

«Говорят, скоро придут немцы, они пострашнее!» — говорили одни.

«Куда еще страшнее?» — не верили другие.

При румынах, потом при немцах, по Екатерининской изредка тарахтели брички. Пожилые биндюжники чаще всего ехали без клиентов, насупившись. Малолетки иногда догоняли бричку и цеплялись за нее, упираясь ногами в ось. Решил покататься и я, но не угадал настроения биндюжника, который стеганул меня кнутом так, что долго пришлось вспоминать, и жалеть лошадь, получавшую такие удары регулярно. Кинулся искать камень, но как назло, под руками его не оказалось.

Красная Армия отступала полтора года с боями, пока не остановилась на берегах Волги в Сталинграде. Румыны чувствовали себя хозяевами Одессы, которая оказалась в глубоком тылу на год и два с половиной месяца.

Город все это время никто не бомбил, и он сохранился таким, каким его оставили наши войска. Румынские солдаты весело пританцовывали возле ворот своего штаба и во дворе, громко пели хором «Сталин плачет в Москова…», выискивали евреев, коммунистов, устраивали им террор, подобный красному, без суда и следствия… При этом громко смеялись.

Так было до холодов, начавшихся в конце 1942 года. Снежная морозная зима принесла румынам неутешительные вести с Волги. Новый Год пришлось немцам праздновать вместе с солдатами королевской армии в невеселой обстановке…

Слухи о разгроме германских войск под Сталинградом распространились очень быстро. Отец прочитал листовку, приклеенную к газетному стенду на Пушкинской, и изменился до неузнаваемости. Вернулся со мной домой, даже не купив махорку. При мне сказал маме: «Наконец-то началось наше наступление».

Я не понимал, о чем говорил папа. Кто такие наши? Что такое Сталинград? Об этом стали шептаться соседи. Для меня нашими были румыны, которые кормили нас с бабушкой Пелагеей обедами, пока она была жива…

Снежная зима намела огромные сугробы под деревьями, к которым дворники нагребали снег с мостовых и тротуаров. Сугробы были выше моего роста, и мы с Ленькой катались с них на задницах. Мамы пошили нам из тряпок валенки, чтобы мы могли позволить себе такую роскошь, бегать по снегу и валяться в сугробах безлюдной улицы возле нашего дома.

Пришла весна 1943 года, снег стал таять. Обуви на такой случай у нас не было, и мы стали играть в парадной. Соседи и наши родители носили снег домой ведрами. Часто другой воды в доме не было, и ее использовали как питьевую. Когда от сугробов почти ничего не осталось, обнажились почерневшие мокрые трупы замерзших зимой и пристреленных одесситов, пролежавших там со времени снегопада. Проходившие мимо них соседи говорили: «Это тихий ужас!»

Почему ужас тихий, мы не понимали.

Наступление Красной Армии от Волги и Курска, подействовало на румын, как холодный душ на пьяного. Кровожадность иссякла. Они стали присматриваться к нам, голодным пацанятам, что-то ищущим… Солдаты начали понимать лучше нас, что мы ищем…

Иногда кто-нибудь из них подзывал нас и давал, что имел. Чувствовалось, что румыны стали другими, менее грозными. Каруцы вывозили с тротуаров смердящие трупы в промокшей одежде, вода стекала с них ручьями, рабочие с помощью крючьев укладывали мертвецов в повозки, с которых тоже текло.

Перестали солдаты петь, что «Сталин плачет…» Разухабистая румынская мелодия их уже не веселила. Впрочем, они продолжали маршировать по утрам с оркестром по лужам красивым строевым шагом, как и прежде. Мы смотрели на них издалека, со своей парадной, пока шеренги солдат не скрывались за углом Бродской синагоги…

Соседи говорили о том, что в Одессу зачем-то приехал сам Антонеску и ходил по бульвару Фельдмана без охраны. Он был таким смелым? Или знал, что нашим партизанам не до него?

Город стал для деревенских ребят кормушкой, которую следовало ценить, но вдруг поступил приказ передать город немцам. Румыны стали интенсивно растаскивать городское имущество, которое до того не успели вывезти.

Что делать с винными складами? Оставлять немцам, которые их считали цыганами? Именно тогда полилось хорошее столовое вино по булыжной мостовой нашей улицы. Бочек с выбитыми пробками скопилось столько, что возникли заторы на перекрестках улиц, и румынские солдаты в поте лица упорядочивали движение тары вниз, к порту. Никому не запрещалось пить вино, которое лилось рекой, почти как в песне:

Полилось по Жуковской, Польскому спуску, в порт к морю. Одесситы пили его, но веселыми не становились, и с тех пор кому-то иногда кажется, что веселая Одесса — это миф.

Бычки у берегов Одессы окосели, «залили слипы» стаи черноморской скумбрии… Без рыбы в городе стало совсем голодно. Ольга Каземировна по большому секрету рассказала тете Оле, что при немцах будет еще хуже.

Румынские власти на свои средства открыли и в короткое время восстановили почти все храмы в Одессе. В церквях поставили служить, как им казалось, своих приверженцев. А прихожане молились Богу, чтобы он помог Красной Армии победить «нечисть», в том числе и румынскую, молились за здоровье Сталина, одного из основных виновников разорения и уничтожения святых ценностей народа — Храмов…

Да, разобраться в логике событий бывает очень сложно.