«Снег лежит на улице…»

Хорошо запомнились оккупационные холодные зимы. Папа устанавливал на свое место «буржуйку», подключал к ней трубу, состыковывал ее с коленом в форточке. В подвальном помещении находился наш сарай, где было много дров, их родители собирали летом и осенью. Угля не было. Сестра и родители подбрасывали щепки в печку, а я наблюдал в окно, как румынский патруль в ярко-зеленых шинелях пританцовывал вокруг костра, рядом с бездействующей трамвайной остановкой. Двери школы открыты настежь. Оттуда другие румыны периодически выносят доски от дверей, стулья, разбитые парты. Огонь поднимается высоко и румынам весело — они танцуют и что-то поют. Чем выше огонь — тем им веселее.

Мама как-то сказала про себя: «нам бы немного угля…» Я вспомнил, где осенью видел красивый черный уголь. В конце двора находилась железная лестница, ведущая на второй этаж, а под ней кто-то соорудил сарай. Почему никто не сломал дверь, было загадкой. Под нижней ступенькой оказалась дыра, через которую выглядывал блестящий уголь.

Я одел свое ватное пальтишко, которое мама где-то приобрела для меня. Оно было куплено «на вырост», и рукава приходилось закатывать, как у мясников на Привозе после войны. Какими были обувь и шапка, теперь вспомнить не могу.

Понимал, что «иду на дело». Вышел во двор, осмотрелся. Никого нет. Подошел к лестнице, насобирал полные карманы угля и пошел к черному ходу. Я понимал, что уголь чужой, но что поделаешь…

Пришел домой, выложил из карманов уголь возле буржуйки. Мама спросила: «где ты его нашел?» И добавила: «Наш хозяин». Я возгордился, и снабжал этим углем, который сам ссыпался к дыре под лестницей, нашу семью всю зиму. Каждый день выжидал, сидя на этой лестничке, когда никого не будет, а румыны собирались во дворе в такой холод нечасто. После того, как уголь прогорал, его не выбрасывали. Папа разбивал обгоревшие куски молотком, и он опять был как новенький.