«Если ветер крыши рвет…»
Всю зиму румынские солдаты выискивали по чердакам и кладовкам попрятавшихся там евреев. Иногда выводили на заснеженные мостовые по несколько семей, вместе с больными истощенными стариками, одетыми в какое-то рванье. Я смотрел в окно. Снежная вьюга мешала продвигаться толпе, окруженной несколькими румынами, прикрывавшими рукавами шинелей лица… Винтовки висели за спинами.
Несколько стариков и старух упали недалеко от школы. Румын, замыкавший толпу, помог им переместиться под ближайшие деревья, и уложил в сугроб. Больше старики не шевелились, и через короткое время их занесло снегом. Один из стариков поднял руку, как будто с кем-то прощался. Потом рука упала и утонула в снегу…
Их никто не тревожил до весны…
Я разговаривал позже со своими одноклассниками. Примерно то же они наблюдали тогда на всех центральных улицах города, вплоть до Ольгиевского спуска.
Мама и в такой холод ездила на товарняках по селам. Выменивала «городскую» одежду на кукурузную, а иногда пшеничную муку. Изредка привозила кусок свиного сала, тогда она светилась от радости. Мы с Ленькой получали по кусочку просоленной свиной шкуры и жевали до тех пор, пока от нее ничего не оставалось, растягивали удовольствие. В такие дни мы с сестрой ожидали, когда она сварит мамалыгу с жареными шкварками. Мы считали, что ничего вкуснее не бывает.
Мама научилась хорошо готовить мамалыгу. Возможно, Ольга Каземировна подсказала ей, как нужно обрабатывать крупу. Вначале мама прожаривала ее на большой сковородке до тех пор, пока она слегка не темнела. Запах распространялся по всему «калидору». Потом мамалыга варилась в большом казане на примусе и долго там пыхтела, а я ждал, пока она напыхтиться — это было мучительно долго. Когда на маленькой сковородке поджаривались шкварки, я от нетерпения бегал и заглядывал, ожидая, когда они станут светло-коричневыми. Бегал молча, а в животе урчало до боли… Содержимое казана и всю имеющуюся еду мама распределяла на много дней. Когда я или сестра просили добавки, она отвечала: «есть — так жопе честь, а что будем завтра есть?»
О довоенной еде все забыли очень скоро. Иногда кто-нибудь вспоминал как добрую сказку о том, как хорошо жилось до войны: можно было покупать в магазине недорогой хлеб, батоны, пирожные… Я не понимал, почему они не накупили еды впрок?
На голодный желудок женщины вспоминали детские песни: «ой, хорошо в Стране Советской жить…», и тому подобные. Иногда радовались, что никого ночью не арестовывают. Румыны просто вешают и стреляют прямо на улицах, а еще от них можно недорого откупиться, если есть чем. Во все времена, всем и всегда казалось, что у одесситов «денег куры не клюют». Кроме того, им всегда весело. Скучать и вправду не давали, обыскивая комнаты, ощупывая постели… Ничем не отличались от других и румынские власти.
Во время оккупации коммунальные квартиры нашего дома были полупустыми, некоторые вовсе пустовали. В них поселились румынские солдаты, позже — немецкие. Жильцы ходили тихо, общались между собой осторожно.
Оживились соседи 7 ноября 1943 года, когда кто-то из них принес радостную новость — на колокольне Успенского Собора развевается красный флаг! Эта весть проникла во все квартиры так же быстро, как если бы об этом сообщили по радиоточкам.
Люди оживились, заулыбались, эта новость была одной из немногих хороших, по каким соседи соскучились. Говорили, что флаг заминирован. Румынские солдаты действительно боялись его снимать до вечера. Развеселились, под общее настроение, и мы с Ленькой, хотя и не понимали, почему.
Почему так весело стало жильцам нашего дома? Почему румыны забегали? Где находится Успенский Собор с флагом? Бабушка водила меня в церковь, но я не знал, что это и есть Успенский Собор.
После освобождения Одессы справа от центрального входа Успенского Собора была установлена памятная доска, посвященная этому событию. Одесситы думали, что они увековечили память молодых героев-подпольщиков, рисковавших своей жизнью для того, чтобы дать глоток воздуха тем, кто «был на территории, занятой врагом». Кому-то захотелось, чтобы теперь одесситы забыли о том настроении своих отцов и дедов — памятную табличку сняли… Этот флаг установил в ночь с 6 на 7 ноября комсомолец Георгий Дюбакин.
