Прошло два года, как уехала Ханна, и завтра мне предстоит операция.

Последнее время я чувствую себя не так паршиво. Сегодня я с удовольствием отработал всю утреннюю смену, радуясь, что у меня ничего не болит и не взрывается. В два часа дня мы с Архипом выходим из шахты, он идет домой, а я – привычным маршрутом в интернет-кафе. За эти два года в Чертогу массово проник интернет, утащив в себя всех ее жителей.

Сажусь за свой любимый компьютер под номером семь в самом дальнем темном углу. Рядом со мной на столе стоит растение в горшке. За это время я очень подружился с растением и даже дал ему имя – Гудвин. Не знаю почему. Просто решил, что ему подходит это имя.

Открываю свою электронную почту. Вижу новое сообщение от Ханны, и по телу разливается приятное тепло. Она прислала новые фотографии с комментариями – как проходят ее последние дни.

На одной из фотографий – улица их студенческого района, по которой стелется густой туман.

«Думаю, это прилетевший мне твой привет из Чертоги», – подписывает она фотографию.

На ней уже привычная мне Берлинская стена частично закрыта туманом, и все социальные граффити и уличные картины на стене наполовину утонули в плотной молочной пене.

Следующее фото из гумбольдтовской библиотеки: Ханна трудится над какой-то учебной работой и показывает в камеру язык.

«В библиотеке сейчас так мало мест – на носу сдача работ, она вся битком, студенты сидят даже на полу. Мы с Диди и Лулу пишем совместную работу по теории демократии, не спим уже несколько суток. Почти ночуем в этой библиотеке».

Немного бросилось в глаза, что имя Диди она написала первым. На фото на заднем плане этот самый Диди. И Лулу. Боже, ну и имена. Если бы они жили в Чертоге с такими именами, я бы их давно обоих отпинал. Я часто вижу их на разных фото, они друзья Ханны. Диди – добродушный и затюканный парнишка в очках. Лулу – приятная веснушчатая девушка с улыбкой до ушей. Вряд ли мне нужно ревновать к Диди… Но все же мрачные мысли сразу лезут в голову. Что они втроем в библиотеке поздно ночью. А иногда Лулу может уйти домой, и Ханна с Диди остаются наедине… Нет ничего более романтичного, чем делать вместе совместную домашнюю работу по ночам. Я трясу головой и гоню прочь эти мысли.

Я очень люблю фотографии их институтской библиотеки, этого старинного необычного здания с огромными окнами от пола до потолка, из которых открывается восхитительный вид на Берлин.

Дальше – череда интересных фото старой заброшенной фабрики.

«На днях с Диди и Лулу катались на велосипедах, доехали до окраины нашего района Kreuzberg и наткнулись на эту фабрику. Раньше там производился лен, но сейчас она уже давно не работает и вся исписана граффити. Мы облазили ее всю. Меня очень зацепило это место своей мрачностью, заброшенностью, своей особой специфичной красотой. Это место навеяло мне воспоминания о Чертоге, и думаю, я буду приезжать сюда чаще».

Судя по фотографиям, внутри фабрика состоит из железных труб, перегородок, рам, разных огромных баков непонятного назначения. Серый с ржавчиной фон помещения полностью исчез под многочисленными яркими рисунками и надписями – уличные художники постарались на славу.

Дальше – фотография розы.

«Она дала новые бутоны, скоро распустятся», – комментарий под фотографией.

«Ох, Кит. Как же мне не хватает тебя! Здесь очень здорово… Тебе бы тут понравилось. Берлин – очень свободный и открытый город, а в нашем районе это чувствуется особо. Тут повсюду царит дух хиппи и андеграунда, везде в парках запах марихуаны, много молодежных баров, отовсюду играет музыка, а граффити – они повсюду: и на обшарпанных стенах старых домов, и на Берлинской стене. Тут везде чувствуется запах свободы, и я бы очень хотела, чтобы ты увидел все сам, своими глазами. Завтра у тебя операция – я желаю тебе удачи! Пока ты будешь восстанавливаться, я сделаю еще несколько фотографий и напишу подробную статью о разных местах. Как поживают кошки? Бой с Брыком не обижают Бекку с Бобом? Когда поправишься – напиши, как все прошло. Буду ждать твоего ответа. Не переживай сильно – я уверена, все пройдет хорошо и через несколько дней ты будешь полностью здоров и встанешь на ноги. Целую, люблю, Ханна».

«Здравствуй, Пряничная девочка, – пишу ей ответное письмо. – Твое письмо получил, сейчас сижу в своем любимом темном уголке интернет-кафе и разглядываю твои фотографии…»

Я пишу нейтральное письмо, такое, которое не отличается от обычных моих писем, не делаю акцент на то, что завтрашний день, возможно, будет последним в моей жизни. Мы много обсуждали мою операцию, но всегда избегали опасную тему – а если все пройдет не очень хорошо?

Мы всегда переписывались о том, что будет после операции: что я буду здоров, какие у меня будут дальнейшие планы и мечты. О том, как мы поженимся, какая будет свадьба и сколько гостей. Но мы никогда не обсуждали, что будет, если я умру? Или стану овощем? Операции на мозгу связаны с огромными рисками.

Я комментирую ее фотографии, задаю вопросы, а затем немного рассказываю о том, что происходит в моей жизни.

«Вчера объявили уже официально, что Лоскутки будут сносить. Неподалеку построят новый район, куда нас расселят, – я проходил там недавно, строители уже роют котлован под новые дома. На месте Лоскутков будут строить многоквартирные высотки. Это классно, что мы наконец будем жить в новых домах со стенами из цемента. Но жалко расставаться с нашим жилищем… У Лоскутков богатая история, для жителей Чертоги наши дома как памятник погибшим каторжанам, которые строили наш район. У нас тут активно возводят горнолыжный курорт – мы с Архипом подали уже целую гору заявок на работу, хотим уйти из шахт и пойти работать туда. Но пока нас не берут… Ну и на шахтах сейчас все стало не так плохо: сменилось руководство, в наши рудники стали больше вкладывать денег. Открыли новую шахту, и идет строительство еще одной. Купили новое подземное оборудование, подняли зарплату. Так что шахтерское дело потихоньку восстанавливается. Но нам уже так надоела эта работа, что хочется сбежать куда-нибудь.

Кошки чувствуют себя прекрасно. Разжирели, теперь по комнате бегают четыре круглых белых шарика. У нас в доме много мышей – пытаемся научить кошек их ловить. По всем углам пищит бесплатный обед. Но усатые морды мышей за обед совсем не принимают.

Мы как-то поймали мышь мышеловкой – отдали четверке. Они поиграли с ней, но жрать никто не стал. Мы задумались: что делать? И тогда в следующий раз, когда услышали, как захлопнулась мышеловка, выудили мышь и намазали ее паштетом. Мышь с паштетом пошла на ура. Четыре усатых морды стали просить еще. У нас образовался слаженный тандем – Архип ловит мышей, а я мажу их паштетом. Мы надеемся, что таким образом все-таки когда-нибудь научим котиков самостоятельно охотиться на мышей.

Завтра моя операция, постараюсь как можно скорее написать тебе после нее.

Я тебя на букву Л.

Твой Кит».

Я отправляю ей письмо. Тут же пишу еще одно, Архипу.

«Привет, друг.

Если ты читаешь это письмо, значит, что-то пошло не так. Операция не прошла удачно, и, возможно, я сейчас уже умер или нахожусь в коме. Если я нахожусь в коме или стал овощем – ты знаешь мое желание. Меньше всего на свете я хочу быть ничего не соображающим недосуществом, которое высасывает из близких их время и силы. Ты знаешь, что нужно сделать – вы с мамой должны дать согласие на то, чтобы отключить питание.

Я обещал тебе бороться, и я боролся, как мог. Теперь я устал – от меня больше ничего не зависит.

Наверное, вы сейчас все рыдаете, молитесь богу либо черту – вдруг кто-нибудь из них может помочь?

Я не хочу, чтобы ты слишком много думал обо мне, хочу, чтобы ты продолжал жить дальше. Я прошу тебя первое время помогать моей маме – правда, я думаю, что она справится. Она пережила смерть любимого сына. А уж смерть нелюбимого как-нибудь точно переживет. Понимаю, это мрачная шутка, но по-другому шутить я не умею. Помоги ей справиться с очередным горем. Можешь попросить ее связать для тебя свитер – вязание ее успокаивает.

Однажды приедет Ханна… Я уверен, что она приедет, несмотря на то что меня больше нет. Я хочу, чтобы ты приглядывал за ней. Хочу, чтобы ты стал ее другом. Ты хороший человек, Архип. Я могу доверить тебе даже свою собственную никчемную жизнь. Я доверяю тебе, как себе. Верю, что ты можешь стать для Ханны хорошим другом.

Скажи Бобру, что мне жаль за все. И что да, я – дерьмо. И помирись уже с ним, наконец. Я вижу, что вам обоим тяжело быть врагами.

Я рад, что меня больше нет. Рад, потому что вы, близкие мне люди, наконец-то свободны от меня.

Построй свою жизнь так, как мечтал. Уезжай из Чертоги – продолжай учебу, купи себе новые рубашки, портфель и часы. Устраивайся работать в какую-нибудь классную фирму. Ты сможешь, я верю в тебя. Но никогда не бросай Ханну, слышишь? С этих пор я хочу, чтобы по жизни вы шли вместе.

Живите так, чтобы я смотрел на вас с небес, а может, выглядывал бы из-под люка в земле, ведущего в ад, и присвистывал от удивления: «Вот это живут люди! Я бы так не смог!»

Я рад, что умер. Ведь теперь твой кит может воспарить в воздух.

Живи за нас двоих, Архип. Это мой приказ.

Я люблю тебя, хоть ты всегда был высокомерным говнюком.

Твой Кит».

Я настраиваю отложенную отправку этого письма, задаю дату и время. Согласно этим настройкам, письмо должно отправиться через неделю – этого времени достаточно, чтобы операция показала результаты. Если все пройдет хорошо, я успею вернуться и удалить письмо. Если нет – оно дойдет до адресата.

Придя домой, я долго разглядываю через карманное зеркальце свой затылок в отражении в настенном зеркале. Щупаю руками. Скоро там просверлят дыру, вытащат кусок черепа, поиграют с моим мозгом и закроют дыру обратно.

Передо мной баночки с краской, я купил на днях растворитель и краски в хозяйственном магазине. Я беру черную и рисую под глазами круги. Закрашиваю нос, на губах рисую короткие вертикальные полосы. В таком виде можно идти хоть на Хеллоуин.

Смерть – вот, кто я сейчас. Не жилец. Будущий призрак.

Вытаскиваю на улицу все банки. Стираю со стены дома злобных монстров – тех самых, которые сидят в моей голове и которых рисую каждый год, прибавляя на стену по одному.

– Идите отсюда, ребята, – говорю я монстрам, замазывая их. – Вам тут не рады. Вы больше не мои гости.

Вместо монстров я рисую на стене огромное синее море.

Я думаю о Ханне. О том времени, когда мы еще не встречались и считались врагами.

О том, как впервые смог хорошо разглядеть ее, когда она приехала второй раз. Это было на задворках нашего бара в Чертоге. Я вывел ее из бара, чтобы Архип ее не узнал, и снял с нее капюшон. Тогда я сразу подумал о ее волосах. Они не были соломой, и я удивился. У девчонок, которые мне встречались до этого, волосы были всегда как солома, а у нее они были другие. Гладкие, мягкие на вид, как трава в поле весной. И мне хотелось потрогать их. И понюхать. Я уже чувствовал запах свежескошенной травы и одуванчиков.

Я рисую голубые волны, накатывающие одна за другой, воздушную пену на гребне.

За то время, что я видел Ханну, пока мы были «врагами», она почти не говорила, и я не знал, какие мысли у нее в голове и есть ли они там вообще.

Но мне бы очень хотелось, чтобы мысли у нее были. Нормальные мысли. А не вся эта вязкая серая спутанная муть, которая обычно хранится в девчачьих башках и выходит на поверхность через размалеванный дешевой помадой рот.

Мне нравилось, что она не красится помадой. Мне нравилось в ней все, что отличало ее от чертожских девчонок, которых я не переваривал. Ее губы были обветренными, и почему-то мне это тоже понравилось.

Каждый раз, когда я видел ее, чувствовал в кишках приятное трепетание. Наверное, это звучит не очень поэтично, но говорю, как есть. Я не знал тогда еще, любовь это или нет, но с животом определенно что-то происходило при ее появлении.

Видя ее, преследуя ее, наблюдая за ней, впервые я задумался о том, что у меня может быть девчонка. У Архипа было много девчонок, даже иногда бывало несколько сразу, в каждом районе по одной.

У всех нормальных парней были девушки. Неужели у меня тоже могла быть? Неужели я все-таки мог приблизиться к нормальности?

«Дурак. Какой же ты дурак, Кит. Глупый и наивный мальчик, – я выдергивал себя из воображаемого мира. – Такие девушки, как Ханна, гуляют с хорошими парнями. От хороших парней за версту воняет дорогим парфюмом и дешевой романтикой. Чем воняет от тебя, Кит? Кровью повешенных котов? Сожженными машинами? Разбитыми стеклами, выбитыми зубами? Паленой кожей, дохлыми крысами? Чем же? Забудь о ней, Кит… Эта девчонка – она для нормальных, здоровых, хороших парней. А ты – больной злой ублюдок. Нормальность – это не ты».

Но мой внутренний голос все-таки был не прав. Не знаю почему, но Ханна выбрала меня. Она стала моей девчонкой.

Девчонка. Моя девчонка – это звучит безумно круто.

Это слово «моя» придает какую-то особую изюминку. Наверное, это работает только в том случае, если у вас что-то появляется в первый раз. Так в детстве, когда родители покупают нам первый велосипед, мы гордо произносим: мо-о-ой велик, растягивая «о». Или в будущем, когда у нас появляется первая машина или первая квартира, мы с гордостью говорим «моя-я-я тачка», «моя-я-я квартира». Но все равно «моя-я-я девчонка» звучит намного, намного круче.

Я рисую в волнах довольного синего кита. Кит улыбается и выпускает вверх фонтанчик воды.

Вот-вот за мной должны приехать Архип и Шип, которые увезут меня в больницу. А утром будет операция.

Я почти уверен, что операция не пройдет удачно. Почти уверен, что умру. Умру в свои восемнадцать лет. Сейчас я думаю, что всем от этого будет легче – ведь из-за меня все они – мама, Архип, Ханна – страдают. Из-за меня их киты бултыхаются в воде и не могут взлететь. Из-за меня Ханна и Архип не смогут осуществить свои мечты, а мама – не сможет начать жизнь с чистого листа…

Я топлю их. Держу под водой.

С сегодняшнего дня я провозглашаю себя символом чужой мечты. И теперь я просто обязан воспарить в небо.

Меня зовут Кит. Кит с большой буквы.

И сегодня заканчивается история обо мне.