Лежу на кровати, сжимаю в руках конверт. Рассматриваю ноты на обоях. Пытаюсь отсрочить время. Но я уже и так слишком задерживаю его – на месяц точно.

Две недели назад, в начале июня, пришло письмо из Studienkolleg, колледжа при одном из немецких университетов. Я не говорила родителям и даже не открывала конверт. Приняли меня или нет – это неважно. Важно то, что сейчас наступил день X, – мне надо отдать родителям конверт и сказать, что я никуда не поеду. Если ответ в письме будет отрицательным, это не имеет значения. Будут приходить письма из других Studienkolleg, и какой-то уж наверняка меня примет. Сказать надо сейчас…

На днях из Германии приезжает в гости тетя Паула, и мне надо сообщить родителям о своем решении до ее приезда, а то тетя прилипнет к маме, и я не смогу поговорить с родителями наедине. Сейчас самое подходящее время – я должна им сказать, и так как все следующие дни они будут заняты тетей Паулой, на меня не слишком будут ругаться и обижаться. Никаких нудных бесед точно не будет. А потом, когда тетя уедет, родители уже поостынут…

Встаю с кровати и делаю шаг.

И еще один… И еще.

Как родители отреагируют? Накажут меня? Запрут в комнате? Я почему-то уверена, что этого не будет. Они будут рассержены и будут долго и нудно говорить со мной, как со взрослой, пытаясь вправить мои поехавшие мозги обратно. Они никогда на меня не кричали. И никогда не пороли. Да и вообще ни разу не принуждали к чему-то силой.

Мама с папой в гостиной смотрят телевизор.

Сердце стучит… Так не хочется начинать этот разговор – сейчас родители кажутся такими умиротворенными. Не хочу их расстраивать.

– Мам, пап… – Я осторожно сажусь на краешек дивана.

– Что, Ханна? – спрашивает папа. – Ты помыла руки после улицы?

– Да. Три раза. Мам… Пап… Я хотела поговорить с вами.

– И о чем же? – Папа делает громкость тише, собираясь послушать, что я скажу, но все еще смотрит в телевизор, а не на меня.

Я протягиваю им конверт. Родители вскакивают с мест.

– О боже, Ханна! Это письмо из колледжа! И ты молчишь? И даже не открыла? Они прислали бумажный ответ и даже не выслали письмо по электронной почте! Когда оно пришло? Ну-ка открывай!

Они окружили меня и с нетерпением смотрят, как я открываю конверт. На самом деле письмо по электронной почте пришло месяц назад… Но я быстро удалила его из почты, чтобы родители не увидели, – тогда я еще была не готова сообщить им новость.

Трясущимися руками я открываю конверт. Читаю строчки…

– Это приглашение, – шепчу я. – Меня приняли.

– Ура! – Мама с папой подпрыгивают и начинают скакать по комнате. Ох, лучше бы ответ был отрицательный… Тогда мои следующие слова причинили бы родителям не такую сильную боль.

– Меня приняли, но я никуда не еду, – говорю я очень тихо, надеясь, что меня никто не услышит.

– Конечно же едешь! О чем это ты? – Мама с удивлением смотрит на меня. Они с отцом перестают прыгать.

– Не еду, – говорю я. – Я останусь здесь. Закончу местную школу. Параллельно хочу пойти работать. Я уже звонила в булочную Финке, там готовы меня взять младшим пекарем. У них хорошие условия.

Мама от неожиданности плюхается на диван.

– Дочь, о чем ты говоришь? Какой пекарь? Ты едешь в Германию учиться! – Папа слегка повышает голос.

– Я. Не еду. В Германию. Учиться. Я. Остаюсь. Здесь.

– Но… Ты же так хотела уехать! Учеба – это твое решение… – растерянно говорит мама.

– Нет. – Я качаю головой. – Это ваше решение. Вы все решили за меня, спланировали на долгие годы всю мою жизнь. Простите, что не сказала вам раньше, я боялась… Но я решила построить свою жизнь по-другому, мам, пап. Я хочу остаться здесь.

– Что тебя так держит здесь, в этой глуши? Здесь у тебя даже толком нет друзей…

– Здесь у меня есть любовь. – Я приступаю к самой сложной части своего рассказа. – Мам, пап. Я люблю одного молодого человека. Он живет здесь. И я хочу остаться с ним.

Мама с папой переглядываются. Я замечаю легкое подобие улыбки на их губах.

– Ханна, присядь. – Мама сажает меня на диван, берет мою руку в свои, гладит по ладони. – Этот юноша, откуда он? Тоже из Германии? Или он англичанин? А может, француз? Он же тоже не навсегда останется здесь – придет время, и он уедет в свою страну учиться. И ты здесь останешься одна и будешь жалеть о том, что не уехала…

Я набираю в грудь побольше воздуха.

– Он никуда не уедет. Он из Чертоги.

– Откуда?! – Мама резко отталкивает мою руку.

– Он – с той стороны? – Голос папы меняется, становится холодным и отстраненным.

– Да. Он из тех людей, которых вы обычно зовете Schund, – отвечаю я лишенным эмоций голосом так, будто выношу приговор.

– Нет, этого не может быть, – папа нервно ходит по комнате. – Это просто немыслимо!

– Ханна, ты же шутишь, правда? Ведь это же неправда? – Мама смотрит на меня с надеждой.

Я лишь мотаю головой.

– Это правда. Я люблю его. Я люблю Кита, – с каждым произнесенным словом я чувствую, как становлюсь смелее. – Он не такой, как вы считаете. Он добрый, очень хороший, и я хочу быть с ним.

Мама закрывает рот ладонью и всхлипывает.

– Нет, это просто глупости. Как моя разумная дочь могла опуститься до такого уровня? – Я слышу нотки обиды в голосе папы. Знаю, что подвела своих родителей. – Как ты вообще могла связаться с парнем из Чертоги? Где вы умудрились познакомиться? За что мы платим охране?

– Мам, пап. Этот мальчик из моего детства. Мы дружим с ранних лет, познакомились в наш первый приезд сюда. Он очень добрый ко мне. Его зовут Кит. И он… Он болен. Чтобы вылечить его, нужны деньги, которых у него нет. Его отец и старший брат погибли при взрыве. У него остались только мать, лучший друг и я – из тех, кто может помочь. Я не полечу учиться в Германию. Я останусь здесь и буду работать. Я соглашусь на предложение Финке. Буду работать в их булочной, чтобы понемногу копить на лечение Кита. Хочу, чтобы он был здоров.

– Карл! Карл! Воды! Воздух… Кружится голова…

Мама опускается на диван.

– Катарина! Катарина! – Папа в один прыжок оказывается у дивана.

Уже через минуту я машу на маму полотенцем, папа садится на диван и подносит к ее носу сильно пахнущую ватку.

– Смотри, что ты наделала! – строго говорит папа. – Довела свою мать до инфаркта!

Маме становится лучше. Она минуту смотрит то на меня, то на папу непонимающим взглядом. Папа протягивает ей стакан с водой.

Я стыдливо опускаю глаза.

– Простите, я не хотела.

На некоторое время в комнате воцаряется неуютная тишина, родители обдумывают ситуацию.

– Значит, так. – Папа хлопает себя ладонями по ногам и встает с дивана. – Ханна, история твоя, конечно, очень трогательная и слезливая, но на наше решение она никак не влияет. Ты отправишься в Германию, хочешь ты того или нет. Твое поведение сейчас недостойно взрослой образованной девушки, и ты очень меня разочаровываешь.

Папа смотрит на меня так, будто я предала его.

Слезы обиды вырываются на свободу.

– Нет! Мы любим друг друга, как вы не понимаете?! Я никуда не уеду!

– Где моя разумная дочь? Кто ее подменил? – Голос папы становится строже. – Я думал, ты разумный взрослый человек, Ханна, не подводи меня. Выбрось из головы свои девчачьи глупости.

– Я не поеду в Германию! – плачу я. – Вы меня не заставите!

– Уедешь! Я приклею тебя скотчем к чемодану и отправлю самолетом в Германию в багажном отделении! – Голос папы гремит.

– Ах так? Тогда купите больше скотча! Другим способом вам не удастся увезти меня отсюда! – В сердцах выкрикиваю я, разворачиваюсь и выбегаю из гостиной.

На пороге я останавливаюсь и говорю уже тише и спокойней:

– Но даже если вы это сделаете, я найду способ вернуться обратно. Мам, пап… Как вы не понимаете? Человек, которого я люблю, очень болен. Он может умереть. О какой учебе сейчас может идти речь? На его лечение нужны большие деньги. У меня появилась цель в жизни – спасти Кита. Я достану эти чертовы деньги любой ценой.

Я выхожу из гостиной, и последнее, что я слышу за спиной, это дрожащий жалобный голос мамы и испуганный голос папы:

– Воды, Карл…

– Катарина!..

Валюсь на кровать и понимаю, что вся горю от злости и стыда.

В голове вертятся стыдливые мысли о том, что нехорошо так общаться со своими родителями. Никогда в жизни я не сказала им ни одного резкого слова… Я испытываю острое чувство вины… Но потом вспоминаю папин грубый голос – то, что он говорил о Ките, – и горячие слезы обиды и злости рвутся наружу. Они говорят о Ките так, как будто он не человек, а грязное животное. Нет, не животное, это сравнение неправильное. Паразит. Или грязь или мусор. Schund.

Почему? Почему они не понимают?

После взрыва вражда чертожцев и экспатов постепенно стихает. Но сколько должно пройти времени, прежде чем жители «Голубых Холмов» поймут, что те, кто живет по ту сторону забора – такие же люди, как и мы?

Ох, Кит… Боюсь, я еще не увижу тебя долго…

Меня посадили под домашний арест. Никаких прогулок – только в сад, под строгим контролем родителей.

Мне все равно на арест – я даже не выхожу из комнаты. Не разговариваю с родителями, почти не ем. И они со мной тоже не разговаривают. И даже особо не обсуждают ситуацию между собой. Делают вид, что ничего не произошло. Я задаюсь вопросом: но о чем-то же они думают? Пытаются как-то решить этот вопрос? Или считают, что мое «помутнение» пройдет и вскоре я, как прежде, стану примерной и послушной девочкой? Этому не бывать.

Такая холодная война продолжается до приезда тети Паулы.

Я никогда не любила тетю Паулу – не любила ее огромный зад, ее прическу, уложенную в башню. Ее пустая болтовня раздражала. Я стискивала зубы от злости каждый раз, когда она звала меня милочкой, – мне кажется, она периодически забывает, как меня зовут.

Звонок в дверь. Родителей как будто подменяют – на мрачные лица они налепляют фальшивые улыбки.

Тетя вваливается с огромным чемоданом в одной руке, с веером – в другой.

– Ох, какая жара на улице! – говорит она вместо приветствия. – Карл! Как ты потолстел! Катарина! А ты стала еще худее – грудь совсем сдулась, одни ребра! Отнеси мой чемодан, Карл! Катарина – полотенце или салфетки! А ты, милочка, принеси тетке воды… Куда делись твои прекрасные косы? Ох, бедняжка, совсем поредели волосики… Витаминов не хватает.

Мы с родителями с тоской переглядываемся и идем каждый выполнять свое указание. На удивление, именно приезд тети Паулы снова немного сблизит нашу семью. Враг моего врага – мой друг. А то, что тетя Паула – враждебный элемент, было доказано еще на пороге.

Вечером я сижу в своей комнате, прислонившись к полуоткрытой двери, и подслушиваю разговор мамы и тети в гостиной. Они пьют чай – я слышу, как они размешивают сахар, как звенит фарфоровая посуда. Они говорят обо мне…

– Катарина, что сейчас происходит в вашей семье? Давай рассказывай! Я же вижу, что что-то не так. Что-то не так с Ханной. Эта милочка опять что-то учудила?

– Ох, Паула… Здесь все так сложно. Недавно она нам заявила: мама, папа, я не поеду учиться, останусь здесь. Потому что влюблена. Влюблена – да в кого! В местного парня, да какого! В парня из нищей семьи, который живет по ту сторону забора. В шахтера! Ты представляешь, наша Ханна – и русский шахтер? Я вот не представляю. Уму непостижимо, как она с ним познакомилась! Повсюду стоят заборы – чтобы отгораживать нас от них. Нет, как-то нашла способ познакомиться и влюбиться. И, как оказалось, все это тянется уже давно. Несколько лет назад эти мелкие оборванцы лазали к нам в Холмы через забор… Гуляли на наших площадках, сидели на качелях, трогали и ломали вокруг все. А тут новость… Ханна влюбилась в одного из них! Даже думать не хочу о том, что они могли целоваться или и того хуже.

– Ах, юность, юность… Прекрасная юношеская влюбленность, разве это не чудесно? – Видно, что тетя Паула издевается над мамой. Как только она выйдет за порог, то сразу будет обзванивать всех знакомых и распускать свежую сплетню. Дочь семьи Беккер влюбилась в российского шахтера.

– Ты издеваешься? Я могу смириться с любым ее выбором: пускай она выберет любого парня с Холмов – англичанина, немца – неважно. Я скрепя сердце одобрю эту связь, даже если он будет старше ее на пять лет. Но нищий русский парень без образования… Шахтер… Это уже переходит все границы!

– Как же вы это допустили? Неужели не присматривали за ней?

– Тут все очень сложно… Да и Ханна – сложный ребенок. У нас свои методы воспитания – мы даем своей дочери полную самостоятельность. Гуляет, где хочет, делает, что хочет. А она взамен ведет себя хорошо, с ней почти никогда не бывает проблем – домой приходит вовремя, учится прилежно, всегда охотно по дому помогает, никогда не капризничает. И вот к чему привела эта самостоятельность!

– Избаловали вы ее, Катарина! Лупить ее нужно!

– Нет, мы никогда ее не били и не будем. Считаем это плохим методом воспитания. Да и в случае с Ханной это не решит проблему. Она действительно очень сложный ребенок, к ней нужен свой подход. Помню, как года в четыре она стала выбирать сама себе одежду – и своими маленькими пальчиками потихоньку рвать на себе ту, которая ей не нравится. Распускала нелюбимые кофты, шапки, оборки на платьях. Она знала, что я увижу это. Знала, что не буду ругаться. И продолжала делать, выражая протест. И так проявлялось во всем, что ей не нравилось. Один раз я все же сильно наругала ее, по другому поводу – когда она в автобусе встала на сиденье и стала высовываться в окно. Ей тогда было шесть. Я сделала замечание два раза, на третий – повысила голос и силой спустила ее вниз, под взглядами других пассажиров. Она обиделась, потому что мой поступок был как поступок взрослого с ребенком. А она привыкла, что с ней общаются как со взрослой. Получается, я опозорила ее перед людьми, этого она простить мне не смогла. Ее обида была очень долгой… Когда ей было семь, мы переехали из Франкфурта в пригород, новое место ей не понравилось. Она села на электричку и уехала обратно. Мы подняли на уши всех соседей и полицию. И позвонили новые жильцы из нашей старой квартиры – Ханна приехала туда. Представляешь? Маленький ребенок сумел обманом купить билет на электричку, перехитрить контролера… А потом – добраться до старого дома. Следующий запоминающийся случай произошел, когда ей исполнилось двенадцать. В их школе ввели форму – уродливые юбки до колен. И волосы сказали забирать в закрытые прически. Ханна не могла терпеть таких ограничений, подговорила девочек из школы – все они обрезали юбки как можно короче, выкрасили волосы в яркие цвета, распустили их и взлохматили. И в таком виде – в мини-юбках и с лохматыми яркими прическами – пришли на уроки. Был скандал… Все были в шоке, когда узнали, что зачинщицей была Ханна – милая тихая девочка, которая всегда училась на пятерки. С виду она образцовый ребенок. Никогда не гуляла допоздна, не устраивала сцены в магазинах, не требовала купить ей что-то… Она никогда не была похожа на других детей, которых я привыкла видеть вокруг – шумных, крикливых, плачущих, пытающихся настоять на своем. Она всегда была тихой, покорно принимала тот распорядок вещей, который принят в нашей семье. Такое ощущение, что ей просто все равно, как и что идет в ее жизни. Но иногда, если ей что-то не нравится… Она перевернет все вокруг вверх дном, но добьется желаемого. Если ее что-то не устраивает – переубедить ее невозможно. Она добьется своего. Ни поркой, ни руганью дело не поможет. Хотя мы с отцом никогда не прибегали к таким методам. И мы приняли ее желание. Можно сказать, у нас ультиматум – она все время играет послушного ребенка, но изредка, когда ей действительно нужно что-то – мы уступаем. Мы уступаем ей всегда еще и потому, что чувствуем себя виноватыми: вся наша жизнь – это сплошные переезды. Для ребенка это очень тяжело: каждый раз приспосабливаться к новой жизни, прощаться со старыми друзьями, заводить новых.

После случая с ее побегом на старую квартиру мы испугались. Ей исполнялось семь, на носу был переезд в Россию. И я думала: что сделает Ханна, если ей там не понравится? Поймает медведя и ускачет на нем обратно во Франкфурт? Она способна и на такое. Но ей тут понравилось. Кроме скандала с семьей Оттль, Ханна ничего не учудила. С девочками не общалась, но выбрала себе в друзья мальчишек семьи Финке. Мы выдохнули от облегчения…

Потом – переезд обратно… После истории с юбками мы с Карлом испугались. Думали – наступает переходный возраст и дальше будет еще хуже. Приехав в Россию во второй раз, она, на удивление, стала спокойной. И за несколько лет не произошло ничего… Хотя мы опасались, что Ханна как бомба замедленного действия. Все время ждали какого-то взрыва… И вот он, оказывается, наступил. Что нам делать? Я не представляю. Она заявляет, что этот ее мальчишка тяжело болен, и она хочет пойти работать в местную булочную, а все деньги копить на его лечение. В нашей семье творится черт знает что… Одно я знаю точно – отсюда она не уедет. Если она упрямится – будет так, как она хочет. Мы не сможем ничего изменить. Ее слова показали всю ее решимость. Она не поедет учиться. Если мы отправим ее силой – сбежит. Я знаю свою дочь. Нам не уступить. Мы можем только поставить ультиматум – убедившись, что с ее парнем все хорошо, она может уехать обратно и продолжить учебу… Похоже, в этом кроется решение проблемы.

– Ох, как же тяжело с подростками… Я бы посоветовала вам познакомить ее с ремнем – ремень прекрасно выбивает всю дурь из головы. Но раз для вас это не выход… Тогда, может, сами познакомитесь с этим молодым человеком? Увидите сами, какой он. Позовите его на чай.

– Позвать… Сюда? На чай? Русского парня из шахтерского поселка? – В голосе мамы слышатся удивление и задумчивость.

– В таком случае я больше не представляю, какой дать вам совет, Катарина… Если вы против ремня, если, как вы утверждаете, переубедить ее невозможно – тогда примите ее выбор. Познакомьтесь с юношей.

Я сижу под дверью, размышляю над словами тети Паулы. Правда ли она на моей стороне? Или хочет использовать эту ситуацию для каких-то своих гадких целей? Склоняюсь ко второму варианту.

Через несколько дней тетя уезжает – и в подарок я кладу ей под подкладку чемодана дохлую крысу, которую нашла у мусорного бака. Хихикаю – у меня был хороший учитель!

Но, в целом, разговор с тетей сыграл мне на руку – мама что-то задумала… И мне кажется, то, что она решит, будет в мою пользу.