Смирное время
Фредди
– Ну что, маленький, почесать тебя? – спросил Призрак, и Цезарь приветливо мигнул фарами. Призрак опустил на круп своего металлического коня левую руку, и от ладони к металлу полилось зеленоватое сияние. Цезарь утробно заурчал.
– Позер, – заметил Джинн, сидевший на диванчике. Перед ним в воздухе плавал голографический куб с трехмерной микросхемой, в которой то появлялись, то исчезали связи-аксоны.
– О, пресвятая Мадонна, и кто бы говорил! – парировал Призрак. – Джинн, который не может пройти мимо стенки, чтобы не ощупать ее на предмет наличия скрытой электроники!
– Ничего я не ощупываю, – смутился Джинн. – Оно само по себе находится!
Мы на станции уже девять недель. За это время занятия не проводились ни разу, и вообще, казалось, из всех кураторов на станции была одна Апистия. Возможно, еще Леди Н., но ее мы не видели. А Лорд и Баракка не появлялись вовсе.
Мы исполнили обещание, данное Льдинке, хотя она еще не могла оценить этого. Несмотря на то, что ей приживили новые конечности. Льдинка по-прежнему была в коме, Апистия объяснила, что дело тут вовсе не в приживлении, а в том шоке, который Льдинка получила во время боя с неоконами. В отличие от Леди Н., Августа и Олги, ее пытались взять живой, но не учли, что Леди Лед успела, пусть немногому, но научиться в Проекте. Она вынесла несколько, свыше десяти, попаданий нейрошокера (и это не считая других видов оружия, пытавшихся ее обездвижить, но приведших к тому, что конечности получили сильнейшее обморожение, так, что пришлось их отнять). В конце концов, она могла бы быть парализована или вообще умереть, если бы не Леди Н., которая, несмотря на собственные раны, притащила девушку на себе на борт «Левиафана».
Но пусть Льдинка и не могла пока этого оценить, мы ради нее решили принять свои первые киберпротезы, то есть удалить вполне здоровые руки и поставить выращенные искусственно. Говорю «первые» потому, что большинство из нас на этом не остановились, и почти все мы записались в очередь на следующий этап трансплантации.
Потому, что это круто!
Например, у меня в руку встроен импульсный лазер повышенной мощности, способный одним удачным попаданием превратить современный ховертанк вроде М66 «Шварцкопф» в груду бесполезного мусора. Кроме того, кости скелета руки «выращены» из структурированного под живую костную ткань биметалла. А сурдомышцы, вплетенные в ткань обычных мышц (внешне моя новая рука вообще не отличается от той, что я оставил кураторам на память) в сочетании с этими костями, превращали мою руку в силовой манипулятор, с помощью которого я могу сломать металлический стержень (любой, который смогу ухватить). Или приподнять все тот же «Шварцкопф» без помощи его магнитной подушки. Пока, правда, только приподнять, но я над этим работаю. Не в смысле того, что на досуге поднимаю танки, а в том смысле, что записался на повторную трансплантацию.
Правда, сначала обсудил это с Тенью.
– Только не сердись, пожалуйста, – сказал я ей. – Но мне, кажется, нужно еще немного трансплантации. Хочу опорный скелет из того же материала, а еще вторую руку, такую же, как первую. Только с плазмаметом, Джинн сказал, что у них в банке данных медлаба такая числится. И глаза с прицельным комплексом.
Я был уверен, что Тень рассердится, но она внезапно обрадовалась:
– А я не знала, как тебе об этом сказать! Мне тоже надо еще немного усовершенствоваться. Если у меня вторая рука будет такой, как первая…
…а первая рука у Тени хоть и выглядела абсолютно такой же, как раньше, но теперь она могла… не знаю даже, как это описать – проходить сквозь материальные предметы. То есть теперь если какая-то дверь, например, закрыта изнутри, Тень могла просто просунуть руку сквозь нее и открыть замок, …потому что если у меня будут две таких руки, я смогу «раздвигать» пространство, делать в нем проходы. Ходить сквозь стены!
– Люди давно научились проходить сквозь стены, – сказал я, поглаживая ее новую руку своей пока еще старой. – С помощью устройства под названием «дверь». Но я тебя понимаю. Пойдем завтра, запишемся?
– И прямо с утра! – поддержала меня Тень. – А то опять понабегут нубы, расскажи им да покажи…
Наша цепочка прославилась, и мы в некотором роде стали объектом паломничества. Каждая новая компания, прибывающая с подводной базы (а шаттлы прилетали два раза в неделю, привозя с собой по две цепочки, не считая множества грузов), вскоре появлялась у нас на пороге с просьбами «а покажите свою руку». После чего чаще всего прямо от нас отправлялись к Апистии.
Новые руки были у всех, даже у Бракиэля, хотя тот опять «потерялся» – ему дали отдельные апартаменты у здешнего ангара, формально потому, что он умел водить челнок и был нужен как пилот-сменщик. У нас он не бывал, и Призрак уже начал шутить, что Бракиэль вставил «Таннину» мозги Нормы и завел с ним бурный роман. Его шуточки не поддержал даже Джинн, и Призрак, кажется, слегка на нас обиделся. А потом Бракиэль появился в приемной Апистии, когда та сообщила, что наши имплантаты готовы. Выглядел он хмурым и каким-то расстроенным. На подколы Призрака не реагировал, на расспросы отвечал скудно, и выяснить причины его самоизоляции не удалось. Девочки приглашали его в гости, он пообещал зайти, потом пошел в медблок – первым, а выйдя из него, попрощавшись, ушел. Я зашел вторым и увидел руку Бракиэля, которую Апистия, сообразно своему странному чувству юмора, повесила на один из восьми крюков вроде тех, какие в старину были в мясных рядах рынков, а в более бедных странах, возможно, сохранились и по сей день.
Через четверть часа Апистия осторожно повесила рядом мою руку, пока я приспосабливался к новой.
Тень
Я очень довольна тем, что Фредди не стал упираться по вопросу моей дальнейшей трансформации. Дело в том, что он в штыки воспринял мое решение присоединиться ко всем остальным в нашей авантюре под названием «Рука помощи». Но я настояла на своем, хотя отчаянно боялась. Ух, у меня и страхов-то было! Что новая рука будет отличаться внешне (ничуть не отличается, даже родинка на запястье, хотя еще маман хотела ее свести), что будет плохо слушаться (слушается как родная, разницы вообще никакой), что будет виден шов (какой там шов, я даже не могу с уверенностью сказать, где заканчивается моя плоть и начинается синтетическая), что я не смогу сделать ее невидимой, наконец. С последним все вышло с точностью до наоборот, теперь мне не надо концентрироваться, чтобы исчезнуть, это получается легко и непринужденно.
Но у меня хватило смелости бежать из дома, когда Нелли предложила мне это. Если бы не хватило… не хочется и думать об этом! Страшно подумать, что у меня не было бы моего Фредди, моей Дарии, моей Нелли (конечно, не только моей, но какая разница), Талисмана, наконец, – и что бы у меня было? Даже если не принимать во внимание угрозу со стороны неоконов – что? Золотая клетка или муж, который купил бы меня, как дорогую безделушку, как статусную вещь?
И ведь, казалось бы, ничего страшного, миллионы людей живут так, миллиарды – даже хуже, но что поделать, если такое прозябание, такое la mis re тебе невыносимо? Христианство часто ругают, считая религией рабов, но апостол Павел говорил, что тот, кто может выбрать лучшее, пусть выбирает лучшее. Для меня Проект был лучшим, единственным выбором…
Как-то я сидела в позе лотоса и медитировала – старая привычка, доведенная до автоматизма, и не у меня одной, я знаю, что Дария тоже это практикует, – и думала. И вот тогда я поняла, кем могу показаться со стороны – могущественной волшебницей. Волшебство у меня, конечно, однобокое – в основном я умею прятаться и прятать других, хотя, с другой стороны, какими-никакими навыками, кроме этого, тоже обладаю – те же чесотка и нейрошок, нейтрализация ядов в пище, питие и воздухе, немного того, немного сего, а кое-чего и вообще с гулькин нос – например у меня только один раз получилось левитировать, и то плохо, да и телекинез мне дается с трудом, но в этих двух сферах как раз специалист Фредди, так что тут мы как бы дополняем друг друга.
А еще я вижу иллюзии и немного читаю мысли. Талисман советует мне обратить на этот дар больше внимания; он говорит, что у меня способность к «эмпатической телепатии», и его атрибут-котенок, дескать, это почувствовал, потому и подошел. Не знаю, может, он и прав…
Похоже это на волшебство? Еще как! Настоящее волшебство, но без обращения к дьяволам, если не считать таковыми кураторов. В конце концов, рогов, копыт и запаха серы я у них не наблюдала. А еще – умение создавать «ведьмин круг» с другими участниками цепочки, фамиллиар, именуемый фичей, даже кот в наличии имеется, правда, не черный, а трехцветный. Чем не ведьма?
Поговорила об этом с девочками. Дария, как я уже знала, пыталась создавать куклы вуду, теперь, правда, она уже совсем отказалась от этой затеи – идея причинять своим куклам вред ее бросала в оторопь. А Куинни, оказывается, вовсю интересовалась шаманскими практиками своих черных предков. Кстати, во мне есть креольская кровь, то есть на какой-то минимальный процент я мулатка. В общем, мы с девочками решили, что мы теперь «ведьмы Проекта», но ребятам об этом говорить не стали. Зачем?
А вообще, я замечаю, что чем дальше, тем больше мы становимся семьей. И поражает то, как у нас все легко складывается в любви, в дружбе… словно у нашей цепочки есть собственный покровитель, эдакий метис ангела с купидоном, что ли… может, это Нелли?
Теперь я хочу себе вторую «волшебную» руку и волшебный глаз, чтобы видеть сквозь стены. После того как Фредди одобрил мои планы, я явилась с этим к Апистии, застав ее в редкие минуты отдыха – как я уже сказала, благодаря нам дел у куратора прибавилось. Апистия устало сидела в кресле медлаба, из скрытых динамиков звучал раритетный «Rammstein» – мне всегда нравилось их творчество. За спиной Апистии на мясных крюках висела целая коллекция конечностей, на столе, среди банок с разными органами (особенно шокирующе смотрелось лицо какого-то парня, темнокожего, но не африканца, похоже, индуса – я не сильно разбираюсь) стояла початая бутылка «Ред Лейбла» и стакан.
– Присаживайся, – не здороваясь, сказала Апистия. – Выпьешь?
– Спасибо, но я не пью, – ответила я. – Простите.
– Не за что извиняться, – пожала плечами Апистия. – Не пьешь, и правильно делаешь, алкоголь – самый дурацкий метод анестезии на земле; боль он заглушает, но не лечит, а пока ты не чувствуешь боли, она усиливается.
Апистия сделала глоток из своего бокала и продолжила:
– С Леди Лед пока никаких изменений. Состояние естественной комы, иногда мозговая активность ненадолго повышается, но, думаю, это связано с чем-то внешним. Она ведь присутствует в вашей цепочке во время слияния, правильно?
– Да, – кивнула я, – а как вы…
– Я много знаю о цепочках, – ответила Апистия. – И не только о них. Открою тебе маленькую тайну – я пыталась создать свою цепочку, но мне уже не суждено. Есть то, что сделать невозможно, увы, от слова «совсем», и совсем нельзя исправить…
Она сделала еще глоток:
– …но не в вашем случае. Считайте, что Леди Лед просто отдыхает. Хорошо, что у нее есть такая возможность, это бывает не всегда.
Она наклонилась ближе, и я почувствовала неприятный запах виски, исходивший от ее губ. Запах этот резко контрастировал с ее хрупкой внешностью, как и сквозящее в ее движениях ощущение силы, даже ярости.
– Мы бы все равно ее восстановили, – сказала она. – Даже если бы от нее остались одни клочки. Цепочку невозможно разорвать, ее можно только уничтожить – всю скопом, но проще диплодоку, страдающему ожирением, пройти через игольное ушко, чем полностью уничтожить цепочку.
Она хихикнула:
– Наверно, даже Лорд не мог этого предвидеть. Но вы не бессмертны, а потому нуждаетесь в нас. И, думаю, всегда будете нуждаться. Ладно, проехали. Так что, не выпьешь?
– Разве что чуть-чуть, – мне вдруг стало жалко Апистию. Я говорила, что от нее исходило ощущение силы? А кроме силы, кроме питавшей ее ярости, было еще нечто – страшная, почти космическая пустота одиночества. Как будто Апистии ампутировали душу. Дария говорила, что απιστία в переводе с греческого – безверие, разочарование. Похожее слово есть и во французском – désenchanté. Меня от него почему-то всегда бросало в дрожь, так вот, от Апистии исходило именно это désenchanté. И я не понимала, как она может с этим жить.
Она налила мне на палец виски, достав из стенного шкафа чистый стакан, и даже плеснула в него холодного швепса, который, оказывается, стоял у нее в холодильнике рядом с готовыми к трансплантации органами. Я ее об этом не просила, но была рада этому.
– За вас, – сказала она. – За семерку Надин.
– Как она? – спросила я. Апистия пожала плечами:
– Трудно сказать. Физически она в норме, а что творится в ее душе, это не по моей части. Я могу подарить тебе новую руку, новый глаз, но не могу вернуть душу… я ведь с самого начала знаю, с чем ты пожаловала. Не ты первая, кстати, твой Фредди уже отметился, и я занимаюсь его заказом. Сделаю и для тебя, и руку, и глаз…
Она налила себе еще виски, жестом предложила мне. Я неуверенно кивнула, и она вновь повторила свои манипуляции с виски и швепсом.
– Я хотела бы увидеть, как ты танцуешь, – произнесла она и жестом остановила меня, когда я попыталась ответить. – Но не буду, это слишком тяжело. Уверена, что ты могла бы стать великой балериной, поверь мне, у меня глаз наметан. Но такая штука, жизнь – в ней ты всегда не то, кем хочешь быть. Материал сдавать не надо, у нас есть запас ваших стволовых клеток. Приходи через пару дней, хорошо?
Я кивнула, и мы выпили. Она встала, чтобы проводить меня. Двигалась Апистия уверенно, словно и не пила:
– Странно… – сказала она на прощание. – Откуда в вас всех это желание стать лучше с помощью хирургического скальпеля? Да вы его как огня должны бояться! Но что поделать, вы такие, как вы есть. Через два дня все будет готово. Заходи, когда сможешь.
Я увидела, что у нее странно блестят глаза и, поблагодарив, вышла, успев услышать, как за спиной голос Тиля сменился первыми звуками второй части балета Стравинского «Весна священная». Мне от этой музыки всегда было не по себе…
Дария
Я протягиваю правую руку и отделяю кусочек воска от большой золотистой глыбы, лежащей на столе. Этот воск синтетический, к его производству пчелы не имеют вообще никакого отношения, но мне это не важно. Хотя, конечно, хотелось бы почувствовать запах настоящего воска на своих пальцах, но я вполне могу обойтись без этого.
Раньше я всегда согревала воск в ладонях, чтобы добиться нужной пластичности. Точнее, я думала, что только для этого, но теперь я знаю, что это не так. Иногда новое узнаешь не из книг, не из опыта, а получив какой-то навык. Теперь я не сжимаю воск в ладонях, как раньше, я просто кладу его на левую ладонь, рисунок которой несколько изменился после пересадки, – линия творчества стала полнее, линия жизни удлинилась и теперь заглядывала за край ладони. Я не верю в хиромантию, и, возможно, напрасно, что-то в этом есть. Как и во всем остальном, что люди привыкли считать сказками, легендами, мифами, суевериями…
Пока я размышляю об этом, ладонь начинает светиться изнутри, словно вместо крови сердце перегоняет по сосудам раскаленный металл, но ни боли, ни жжения я не чувствую. Может, немного приятного тепла и легкое ощущение ватности, словно отлежал руку. Но это проходит, когда сияние внутри ладони прорывается, исходя, кажется, из тех самых линий – любви, жизни, творчества… как будто моя рука – галогенная лампа. Сияние обволакивает кусок воска, меняя его цвет, делая его похожим на янтарь.
Пора начинать.
Раньше я пользовалась деревянными стеками, которые сама делала из палочек для суши. Теперь пользуюсь только пальцами – подушечками, чтобы придать форму, краями ногтей, если нужно сделать бороздки, поверхностью ногтя, чтобы заполировать поверхность.
Воск должен касаться только живого тела.
Я делаю небольшую птичку вроде королька – круглая головка, коротенький толстый клюв, забавный хохолок. Тщательно вывожу канавки перьев на крыльях, оставляя самое сложное почти на самый конец. Крылья, впрочем, делать тоже непросто, да и хвостик. Вообще, с перышками приходится повозиться. Шерстинки, например, достаточно прорисовать схематично, а с перьями не так.
Я жду чуда, и оно произойдет, но для этого нужно приложить немалый труд. Причем нельзя этим трудом тяготиться, каким бы нудным и кропотливым он ни был. Бог делал мир с любовью, и именно потому Его мир живой; если ты хочешь даровать жизнь чему бы то ни было, ты должен вложить в это свою любовь, иначе ничего не выйдет.
Я довожу до совершенства крылья, грудку, хвостик, даже хохолок, и лишь потом приступаю к лапкам. Это уже почти чудо – тоненькие пальчики я делаю из того же воска. Работаю только левой рукой, что сложно. Ничего, скоро я заменю правую, тогда будет легче…
У разных народов мира в сказках есть одни и те же сюжеты, и это неудивительно, все мы произошли от Адама и Евы, и я не удивлюсь, если большинство наших сказок мама рассказывала маленькому Сифу. Я не особо удивилась, узнав, что, например, сюжет сказки о живой и мертвой воде есть даже у южноафриканских бушменов, но, в отличие от европейцев, те даже точно указывали координаты места, где такую воду можно добыть, – Мотсе-оа-Баримос, известный людям как водопад Виктория. В бушменской сказке, как и в греко-болгарской, злой брат (в Африке превратившийся в завистливого брухо) все делал неправильно и применял только живую воду. Однако вместо ожившего могущественного воина брухо получал безмозглое чудовище, вроде голема, которое в первую очередь оторвало глупую бошку самому брухо…
Что я получила, отдав руку? Я осторожно посадила крохотную птичку на ладонь, окутанную мягким сиянием. Сияние стало менее ярким, но так и должно быть: мгновение, и я почувствовала, как крохотные коготки касаются моей кожи там, где был только воск. Королек поворачивает головку и с доверчивым любопытством смотрит на меня. Даже запах не напоминает мне о том, что несколько минут назад это был лишь кусочек синтетического воска…
Мне не хватает второй руки. Первая – это мой источник живой воды; с ее помощью оживить можно что угодно из того, что можно оживить. Но жизнь уходит из оживленной плоти быстрее, чем из нормальной, намного-намного быстрее. Словно сгорает восковая свеча – мои создания живут пять-шесть часов, редко дольше. А я желаю сохранить им жизнь на как можно больший срок. Для этого мне и нужна другая рука.
Какое счастье, что Джинн это понимает. Он и сам хочет «больше усовершенствований от божества-машины», как он говорит. Так что мы с ним уже ходили к Апистии, и та хмуро завела наши имена в таблицу, после чего выгнала нас, сказав, что нам сообщат, когда наши имплантаты будут готовы.
Трепыхнув крылышками, птичка перепорхнула с ладони на стол. Жаль, что ей отмерено так мало времени – королек получился, что надо. Я погладила ее по круглой головочке кончиком пальца правой руки и, достав небольшой грифель и листочек бумаги (чего только не найдешь на складах «Левиафана» с талантами Джинна и Призрака!), черкнула пару строчек для Тени. Свернула бумажку в трубочку, проколола ее иголкой с ниткой, сделала петельку и поманила любопытного королька. Быстро закрепив письмо у него на лапке, я вновь коснулась головки птички, представляя путь от нашей с Джинном каюты до той, что занимали Фредди и Тень.
Королек вспорхнул и улетел, нырнув в воздуховод в коридоре (решетки с них мы с девочками поснимали, поскольку смысла в них не было – никакой паразитической живности на станции не водилось, кроме той, что я создавала своими руками), а я принялась ваять еще одну птичку – небольшого дрозда, который отнесет весточку Куинни.
Я узнала, что Призрак с Джинном собирались, как они выражаются, «прошвырнуться по станции», что было нормально – они постоянно так «прошвыривались». Но сегодня к ним решил присоединиться Фредди, то есть мы оставались в нашем блоке одни – чем не повод, чтобы собраться и посудачить о своем, о женском? Вот и соберемся, в новом формате того, что девочки называли «ковен ведьм», а я именовала клубом любителей кошек.
На дух не переношу всякий оккультизм с тех пор, как матушка увлеклась учением Кроули. Я даже ухитрилась сбежать и тайно от нее креститься в новом и, честно говоря, похожем на ангар, храме Киприана и Иустинии в Салониках. Я бы очень хотела, чтобы она об этом узнала, но сказать ей уже не вышло – как мы с Джинном ни бились (вернее, как он ни бился), а создать нормальный канал передачи данных в большой Интернет нам так и не удалось…
Джинн
– Дело в том, perfecto stronzo, что ты у нас какой-то тормознутый, – сказал Призрак, колдуя над Цезарем. – Пока палочкой не потыкаешь, хрен поймешь – живой ты или уже помер потихоньку.
– Зато у тебя в жопе шило такое, что на футбольную команду высшей лиги хватит, – ответил я, сворачивая интерфейс Купера в трей. Интерфейс этот был исключительно у меня в голове – после пересадки компьютера-имплантата я больше не нуждался во внешних устройствах вроде голографического монитора или термен-клавиатуры, что было очень кстати. – К тому же мы с Купером уже закончили, а вы с Цезарем все еще возитесь.
– Марафет наводим, – пожал плечами Призрак. – Да и Фредди еще не подвалил, а договорились же…
– Что значит «не подвалил»? – обиженно спросил Фредди, появляясь в дверях своего блока – мы ждали его в общей комнате. – По моим часам…
– …время быть чудесам, – срифмовал Джинн. – Ты готов?
– Что мне готовиться, – пожал плечами Фредди. – Я всегда готов. Хотите новость?
– Ну, жги, – сказал я.
– Нам с Тенью одобрили следующую имплантацию! – заявил Фредди, сияя, как голорекламы Чикаго (говорят, их с канадской стороны видать).
Было от чего.
– Круто, – сказал я. – Нам с Дарией через неделю только.
– Che bella cazzatta! – подтвердил Призрак. – Mama mia, perfecta magnificatta!
– А что ты себе пересаживать собрался? – спросил Фредди, усаживаясь в отрощенную Цезарем коляску. – Мне казалось, что у тебя и так все в шоколаде.
– Мы с ним одинаковый комплект берем, – пояснил Призрак, – то есть, как бы почти одинаковый.
– Поставим эффективные трансмиттеры, чтобы не напрягаться, – объяснил я, забираясь в седло позади Призрака. – В руку – принтер, сканер и пистолет-пулемет с дробовиком.
– В смысле, пулевые? – удивился Фредди. – А на хрена? Пулевое оружие – это ж вчерашний день!
– Много ты понимаешь, – огрызнулся Призрак, выводя Цезаря из нашей цитадели (стены, сделанные из шабанита, послушно раздвинулись, пропуская мотоцикл с коляской), – от энергетического оружия защититься можно, рассеивающий щит поставить, например. А от пули как защитишься?
– От пули простой щиток защитит, – пожал плечами Фредди. – Достаточно толстый и прочный. Именно потому и придумали энергетическое оружие.
– Развитие техники идет по спирали, – вклинился я. – Пули ведь тоже разные бывают. Мы с Призраком вот что придумали: а если насытить пулю энергией так, чтобы у нее при вылете из ствола образовалась плазменная оболочка, а при столкновении с преградой концентрированная энергия высвобождалась? Сечешь?
– Охренеть, – согласился Фредди. – И вы молчали! Научите меня?
* * *
– Ну как? – спросил Призрак, провожая взглядом удаляющегося Цезаря. В коляске его мотоцикла расположился вполне себе нормальный Фредди (в частности, для того, чтобы я мог сверять биометрику всех пассажиров Цезаря), а в седле сидели мы с Призраком. По крайней мере, так получалось, если верить аппаратуре «Левиафана».
Дело в том, что за нами следили. Я (а точнее, мы с Купером) подробнее узнал, что такое это шабанит. Оказалось, крайне интересная штука, и вырастить внутри стены «жучок», не обнаруживаемый никакой аппаратурой диагностики – легче легкого. Естественно, «жучки» были, и мы с Купером их находили. Нет, это была не банальная прослушка, тысячи датчиков «Левиафана» фиксировали все, даже то, что мы представить себе не можем. Например, кровь содержит в своем составе железо, соответственно, ток крови образует слабое магнитное поле. Показатели этого поля фиксировались и сравнивались с биометрией – при их несовпадении запускались программы поиска объекта, поскольку считалось, что обнаружена фальсификация.
Определенно, система была заточена под нас, индиго, под то, что мы захотим ее обмануть. Как там говорил Купер? Баг, который не успели пофиксить, а потому окружили роем «жучков». Чтобы жизнь малиной не казалась – система сверяла все показатели, и при необъяснимом с естественной точки зрения разнобое верещала тревогу (тихо, чтобы не будоражить остальных). Вы знали, что наши белые кровяные тельца обладают небольшой накопленной радиацией? Я вот не знал, а теперь знаю. И если параметры концентрации этой радиации не соответствуют норме – ну, вы поняли…
Как говорил Петр (дай ему Бог всего доброго, куда бы его ни занесла нелегкая), против лома нет приема? Есть прием – такой же лом, только больше и вдвоем. Что один человек построил, другой, если у него в голове не солома, всегда сможет, хм, скажем так, перенастроить на свой лад, ага. И мне это удалось, однако не самому, а viribus unitis с Призраком и нашими фичами. Итак, мы уезжали с Фредди показать ему крохотный парк, который мы с Призраком нашли, играя в пятнашки по-левиафановски, но при этом мы с Призраком выскользнули из нашей цитадели и рванули в противоположном направлении, чтобы, опять-таки, поиграть в пятнашки. Как? Очень просто – дело в том, что прогулки по станции разрешены только на первый взгляд – то и дело твой путь упирается в черно-оранжевую зону. А туда лучше не ходить, и не только потому, что во многих таких зонах действительно опасно даже для нас – места, раскрашенные черно-оранжевым, находились под особым наблюдением, там даже Тень не проберется, не то что два оболтуса вроде нас с Призраком…
Кстати, о Тени – невидимыми нас сделала именно она, с помощью своей новой суперруки. Теперь ей это давалось проще, а нам только и оставалось, что подпитывать ее «мантию-невидимку» из собственных ресурсов.
Мы проделали то, что испокон веков проделывают все фокусники, – отвлекли от себя внимание. Где лучше всего спрятать иголку? Среди других иголок. Наши фичи могли имитировать все наши показатели, регистрируемые бесчисленными датчиками, а Тень помогла нам «спрятать» их у самих себя. Конечно, эти иллюзии недолговечны, но несколько часов у нас в запасе оказалось, и этого должно было хватить.
Мы с Призраком хотели осмотреть условную «корму» станции – довольно обширный сектор, располагавшийся позади ангарной палубы и медлаба. Подходы к этому сектору блокировались множеством оранжево-черных зон, но в этом лабиринте были, к счастью, и сравнительно безопасные пути (сравнительно – потому, что местами нам приходилось перемещаться по запретным зонам, но лишь там, где не было избыточного наблюдения… правда, там действительно оказалось довольно опасно, но это уже мелочи).
Мы старались двигаться максимально быстро, пока шли по уже знакомому пути, но дальше наше передвижение замедлилось. Пользуясь своей новой рукой, я сначала проверял каждый коридор на наличие следящего оборудования, потом «подгонял» нашу невидимость под то, что удалось обнаружить, и мы двигались дальше. Я вспоминал, как мы об этом договорились. После ночного разговора с Купером я вплотную стал исследовать «Левиафан» – и тут же наткнулся на эту систему глобального слежения. Каким-то чудом только я не привлек ее внимания к своим поискам. Я понимал, что должен рассказать об этом остальным, но как?
И тогда наши фичи устроили нам свидание в контактной фазе. Как я узнал, у девочек однажды такое уже было – еще до того, как мы познакомились. По словам Купера, в контактной фазе мы полностью изолированы от внешнего мира – биотоки мозга вполне обычны для начинающегося сна, и по ним определить, что идет активная работа мозга, невозможно. Точно так же и сами фичи работали, но почему и как – не мог понять даже Купер. Более того, – кажется, это было загадкой для всех, включая Лорда, во всяком случае, он плотно исследовал данный вопрос.
Пообщавшись в контактной фазе, мы решили наяву прикидываться валенками и лошками, при этом стараясь по-тихому разведать, что к чему на станции. Прежде всего в ее топографии для нас не должно остаться белых пятен, именно поэтому мы сейчас и выбрались в свою экспедицию…
Куинни
Сегодня у нас с девочками запланировано ответственное дело – мы должны были попытаться «воссоздать» фичу Льдинки. Наши фичи утверждали, что это возможно, но нужен «атрибут» – некий предмет, который символизировал Арвен. Атрибутом могло стать что угодно. У меня самой это было мельком виденное изображение на странной карте загадочного итальянца Ресинголо.
Кстати, теперь я могла полюбоваться на это изображение в любое время, и как раз сейчас, в ожидании, когда девочки соберутся, занималась именно этим. Колода карт, невесть как оказавшаяся у Призрака после сна, теперь была в моем распоряжении. Впрочем, насчет «невесть как» я слегка сгустила краски – на самом деле, фича Призрака подключилась к нашей домашней тридэшке и распечатала всю колоду, переместив итог в руку Призрака, используя его собственные навыки телекинеза…
Вот только откуда он узнал, что изображать на этих картах? Он же их никогда не видел!
Девочки задерживались, и я решила раскинуть колоду, просто посмотреть, что происходит. В гадании на картах нет ничего особенного, ну, конечно, для тех, кто владеет сверхспособностями. Это как сновидение – наше подсознание использует набор знаков, чтобы описать то, что ускользнуло из поля нашего внимания. Опасность заключается в том, что иногда в происходящее вмешивается… кто-то посторонний. Кто? Я не знаю, как не знаю того, почему так боюсь того места, куда сейчас отправились Джинн и мой Призрак.
Я знаю, что здесь, рядом с нами, есть нечто ужасное. Странно, но я не могу назвать это «нечто» злым в привычном понимании этого слова. Зло предполагает наличие воли, желания творить неправильное, а это нечто, в общем, ничего такого не хотело, но от этого не становилось менее угрожающим. А еще – тайна, загадка, точнее – множество загадок, одну из которых я держу сейчас в руках, одна из которых – моя с рождения, а вторую я получила не так давно. У каждого из нас новые руки по-новому раскрывают наши сверхспособности, и я не исключение – моя рука, если можно так выразиться, счастливая. Это нельзя измерить никаким прибором, но я знаю, что мое прикосновение как-то меняет вероятность счастливого или несчастного события, повышая первую и снижая вторую.
Именно поэтому я сдаю карты именно этой рукой.
Расклад у меня простой, я придумала его сама. В колоде двадцать один старший аркан и шестнадцать «фигур» – короли, дамы, рыцари и пажи. В «коротком» раскладе я использую только эти карты, выбирая десять из них – две в центре, остальные вокруг них.
По центральным картам я проверяю действенность гадания – в центр при сдаче должна лечь карта того, на кого я сейчас гадаю. Если этого не случилось, от гадания в этот день следует отказаться. Правда, такое случилось лишь однажды, когда я хотела проверить, как там Бракиэль.
Странно… в цепочке восемь человек – четыре парня и четыре девушки, и в колоде четыре рыцаря и четыре дамы. Мы с Призраком – дама и рыцарь пентаклей; Джинн и Дария – рыцарь и дама кубков; Фредди и Тень описаны мастью мечей, а Бракиэль и Льдинка хоть и не составили пару, но относятся к масти жезлов. Все это я определила, вынимая карту из колоды, задумав одного из участников цепочки.
Кураторов тоже четверо, и все они короли, независимо от пола. Лорд – король жезлов, Нтомбе – король кубков, Апистия – король пентаклей, а Баракка, что логично, король мечей. Но удивляет меня не это, а то, как удачно все получается в численном раскладе. Так… гадание возможно – Призрачный гонщик вышел в середину, более того – за ним последовала Ириму. Откровенно говоря, меня удивляет, почему столь странный персонаж стал дамой пентаклей, мечи бы ей определенно подошли больше.
Обычно в гадании какой-то ряд карт – прошлое, какой-то – будущее. У меня не так, я пытаюсь понять текущую ситуацию, и все, что я вижу, касается именно ее. Левый верхний угол – Колесница. Тоже логично – ребята начали действовать, карты это показали. Это не считая того, что Цезарь, при всем моем уважении к фиче моего Призрака – по сути своей, как раз колесница. Правый верхний угол – Маг… изображение карты похоже на нашего Купера более чем полностью – плащ, колпак (только все это равномерно серого цвета), белая борода, посох… интересно, это тоже персонаж какого-то старого фильма? Я его не помню, а ведь в кино, в том числе классическом, разбираюсь неплохо.
А между ними, совершенно неожиданно, Дурак в виде Джокера из Бэтмена – того, что в исполнении Хита Леджера. Люблю старые фильмы, какие-то они особо душевные. Дурак, дурак… в Таро все не то, чем кажется, и Дурак – это, собственно, не глупость, Дурак – это карта перемен. Неужели ребята найдут то, что искали? Левая нижняя карта вроде бы подтверждает это – Жрица, карта раскрытия тайн. Хорошо. И все карты выходят прямыми – тоже добрый знак.
Я хотела показать карты ребятам, но Призрак не разрешил. Сказал, что с этим стоит повременить. Но когда придут девочки, я им, конечно, покажу. Может, даже и погадаю.
Эх, зря я заговорила о знаках – левая нижняя вышла довольно угрожающей, Башня, причем то, что она выпала в прямом положении. Башня – карта разрушений, ударов, катастроф. Так, нужно срочно понять, что это значит? Раскрытие какой-то тайны вызовет катастрофу? Не надо нам никаких катастроф. Вот только их нам и не хватало.
Я вынула карту и положила между Башней и Жрицей. Ну, и что это проясняет? Вышло Колесо Фортуны, да еще и в перевернутом положении. Это могло быть плохим знаком, могло означать просто ожидание, кто его знает. Ладно, остались две карты, самые важные, и, полагаю, это будут не старшие арканы, ведь в колоде осталось три дамы, три рыцаря и по четыре короля и пажа. То есть шестнадцать против пятнадцати, вероятность – один к одному, а с учетом непрерывного выпадения старших арканов до этого – и больше.
Но я все равно боялась. Такова человеческая природа – жаждать узнать свое будущее и бояться в него заглянуть. Когда Один заглянул в колодец Мимрира, он потерял глаз. Моя маленькая тайна – я, как и все мы, записалась на повторную имплантацию и, кроме всего прочего, готовилась сделать то же, что и Один, – отдать глаз в обмен на возможность видеть… нет, не прошлое, не будущее, нечто более важное.
Если бы древнегреческие парки (не помню, или они у них именовались мойрами?) действительно существовали, они бы пряли не судьбу, в которую я не верю от слова совсем (странно, да?), а нити вероятностей. Мир заполнен этими невидимыми нитями, и какая из них заструится между пальцами, таким и будет твое будущее.
Манили меня две дороги, но я неторную выбрал в иные края, и прочее сразу утратило смысл.
И теперь я хотела отдать глаз, чтобы новым видеть эти нити. Чтобы я могла делать чуть более осознанный выбор, чем раньше. С теми глазами, что у меня есть сейчас, я слепая. Мне нужен особый глаз. И я его получу – но как я буду смотреть им, когда боюсь даже открыть очередную карту?
Я прикрыла глаза и положила карту рубашкой вверх на стол справа от наших с Призраком карт. Потом перевернула.
Когда-то я очень любила эту франшизу, несмотря на отчаянно страшных героев. Того, что был нарисован на карте, звали Chatterer, и он родился несчастным больным и слепым уродом, чтобы через страх и боль стать фаворитом Левиафана (я усмехнулась – Левиафаном в этой франшизе назывался владыка ада, и так же называется наша станция). А в этой колоде чаттерер символизировал пятнадцатый аркан классического Таро – дьявола. Плохо. Точнее, было бы совсем плохо, если бы карта находилась в прямом положении, но она оказалась как раз опрокинута. Уж лучше перевернутый дьявол, чем прямой.
Я глубоко вдохнула и вытащила последнюю карту расклада.
…Чаще всего его изображают в совершенно ином виде, потому я даже не сразу поняла, что за карта вышла последней в колоде, хотя знала и любила фильм, из которого был взят этот персонаж. На меня грустно смотрел молодой мужчина с правильными чертами мужественного лица, и лишь глаза – глаза его были недобрыми. Что неудивительно, учитывая то, кем он был. На меня, слегка прищурившись, смотрел Азраил Ак-Сардар, последний вампир Средиземноморья и главный антагонист одноименного фильма.
В этом раскладе он символизировал собой XIII аркан – Смерть.
Призрак
Джинн остановился в проходе и приложил руку к стене – модифицированную, само собой.
– Чисто, – сказал он. – Мы уже пять минут идем по части станции без единого вкрапления шаббанита.
– И что это значит? – спросил я. Он пожал плечами:
– Что мы можем поговорить. Следящие устройства здесь, конечно, есть, но я их блокирую. С шаббанитом сложнее, но я тут придумал одну фичу… кстати, как ты относишься к тому, чтобы мы с Купером на досуге немного покопались в электронике Цезаря? Сам он не против, но сказал, что такие вопросы надо с тобой решать.
– Che cazza, конечно, со мной! – ответил я. – Спасибо, что вообще спросил.
– Не злись, – примирительно сказал Джинн. – Ясен перец, без твоего разрешения я с Цезаря даже пыль не сотру.
– Я не злюсь, – сказал я, – но нервничаю, и не понятно, quo cazza. Тебе не кажется, что стало холоднее?
Джинн хохотнул:
– Конечно, стало. Эта часть станции не имеет собственных систем жизнеобеспечения, тут и воздух-то только потому, что из соседних отсеков перетек. А температура сильно ниже нуля, ты что, не заметил пар, который мы выдыхаем?
– Я не об этом, – сказал я. – У меня внутри похолодело. Ладно, cazzo a lui… интересно, что тут вокруг нас?
– Палубой ниже – реакторы, – ответил Джинн. – Ты разве сам не чувствуешь?
– Давно уже, – ответил я. – Там еще два синхрофазотрона и все системы жизнеобеспечения. А вот это что?
– Сейчас посмотрим, – бросил Джинн, когда мы возобновили движение. – Я чувствую здесь неподалеку инфопанель, кажется, футов триста в том направлении.
Мы прошли по коридору дальше, и действительно обнаружили инфопанель – в тупике между двух дверей. Джинн поколдовал над ней, и инфопанель ожила – появился голоэкран, наполненный кучей каких-то символов, – похоже, машинный код или un po’di cazzatta…
Джинн присвистнул:
– Факн’щит…
– Что? – спросил я.
– Бро, это коктейль Рогозина, – ответил он. – Здесь его миллионы галлонов, прикинь?
– Cazzarolla, – признался я. – Madre di putana, на хрена им столько?
– Если все это добро выбросить на рынок, за вырученные деньги можно купить Америку, а Австралию получить на сдачу, – задумчиво сказал Джинн. – Я понимаю, почему у Проекта нет проблем с баблом – по ходу, Лорд научился синтезировать коктейль Рогозина, иначе откуда у него столько?
– Quo cazzo откуда, – сказал я. – Главное, зачем ему столько? Хотя разместить это monte di merda в космосе со стороны Лорда разумно – если оно рванет на Земле, получится такой маленький Йелоустоун…
– …с другой стороны, – задумчиво сказал Джинн, – если, допустим, «Левиафан» – не орбитальная станция, а корабль, то топлива ему нужно много. Теоретически, движки вроде изидовских, если их пропорционально увеличить, вполне подходят для межпланетных перелетов. Уж не хочет ли наш Верховный куратор прогуляться до Плутона?
– Почему нет? – пожал плечами я. – Во всяком случае, там безопаснее, чем здесь. Куинни говорит, что станция чем-то защищена от обнаружения, но che cazza, такую magnifica ficatta совсем невидимой не сделаешь?
– Чем защищена? – спросил Джинн. Я отвернулся:
– Она не знает. А если и знает, то не говорит.
– Я тоже чувствую… что-то, – признался Джинн. – И это не имеет отношения к электронике. У тебя бывает так, что тебе кажется, что за тобой следят?
– Бывает, – сказал я. – Правда, последний раз было еще в Палермо. Мне целый месяц казалось, что за мной наблюдают, а потом мне рассказали, что все это время за дядькой и всеми нами следила полиция.
Джинн нервно хихикнул и предложил идти дальше. Ему хотелось посмотреть на двигатели станции. По ним, сказал Джинн, можно точно определить, собирается ли Лорд куда-то лететь на «Левиафане» или просто забабахал себе и нам орбитальную хавиру…
* * *
Я не особо впечатлительный, но едва мы попали в одно из трех машинных отделений, даже я малость охренел. Когда мне было года три, я впервые увидел круизный лайнер – в Палермо заходил (после долгого перерыва, связанного с энергетическим кризисом, когда цены на топливо взлетели до астрономических цифр) «Соверин оф зе Сиз V». Я сам этого не помню, но дядька любил говорить, что я неделю ходил, как мешком ударенный, все повторял: che cazza…
Двигатели находились внутри станции только частично – большая часть их «висела» снаружи, и между ними были закреплены неиспользуемые шаттлы. Но даже та часть, что находилась внутри корпуса, по размерам была не меньше упомянутого лайнера. По-моему, такую машинерию не делают просто так, чтобы под брюхом висело, – значит, Лорд действительно собирается куда-то лететь. Я поделился своими мыслями с Джинном, и тот согласился со мной.
– Предлагаю возвращаться другим путем, – сказал он, когда мы, налюбовавшись гигантскими двигателями, собрались обратно. – Спустимся на палубу, потом по коридору, мимо одного из синхрофазотронов, и опять вниз.
– Che cazza? – спросил я. Он пожал плечами:
– Во-первых, интересно; раз уж мы рванули когти, то надо все осмотреть по максимуму. Во-вторых, мы выйдем возле медлаба, а оттуда рукой подать до того парка, где нас ждет Фредди. К тому же, если нас там поймают, у нас будет железная отмазка – решили незаметно проникнуть в медлаб, посмотреть, когда наша очередь на трансплантацию.
– Там всегда много народу тусуется, – с сомнением напомнил я. Джинн улыбнулся, щелкнул пальцами – и между нами возникла голограмма с планом:
– Они тусуются здесь, – указал он пальцем, а затем опустился на палубу ниже: – а здесь есть коридор, не черно-оранжевый, хотя и с шаббанитом. И по нему никто не ходит. Мы пойдем вот так, потом свернем здесь, и на лифт, выскочим как раз вот на этом перекрестке. Ну что?
– У тебя голова больше, – сказал я.
– И что? – не понял он.
– Вот и думай, раз больше. А я, как ты.
И мы стали спускаться.
* * *
У Куинни есть любимый стих. Она мне его рассказала. Я послушал. Сначала мне показалось, что это какая-то cazzatta, но последние слова зацепили. Я этот стих не помню, конечно, но суть там в том, что герой пошел по дороге, по которой мало кто ходил, и это, cazzarolla, поменяло все per madre di diablo.
Зацепило… потому что, cazzarolla, пойди мы по другой дороге, кто знает, что случилось бы? А не пойди вообще… даже страшно подумать. Я ведь и в машину к Николь мог не сесть, доверяй больше своей чуйке. Правда, не по-пацански и западло, конечно… и от предложения ее мог отказаться, che cazza, мне ведь не пять лет, и я понимаю, что я для нее – просто pacco di merde.
В общем, наверно, все мы могли свернуть, и кому-то это даже удалось, но не нам с Джинном.
Мы шли по пустому коридору, длинному, как прямая кишка сатаны. Справа был ряд дверей, точнее, как ряд – между ними метров по пятнадцать – двадцать; слева – глухая стена. И мы почти дошли до перекрестка, когда нас остановил Купер. Он появился на мгновение и сообщил:
– Двое, справа, семьдесят футов до поворота, Апистия и Леди Н. Идут сюда, – и исчез.
– Факн’щит, – выругался Джинн и как-то беспомощно огляделся по сторонам, – фуф, слава богу, сюда!
Он бросился к пройденной нами двери (она была последней, дальше, до самого поворота, только ровная стена…), приложил ладонь к сенсорной панели – та сначала мигнула красным, потом зеленым, и дверь открылась. Оттуда… не то, чтобы завоняло, просто потянуло какой-то странной затхлостью, чего на станции не случалось. И теплом – в помещении за дверью было градусов тридцать по Цельсию, не меньше. Солярий там, что ли, cazzarolla, или сауна?
Мы вскочили в это странное помещение, и двери за нами закрылись. Помещение представляло собой довольно большой изолированный ангар, высотой в две палубы – мы находились на нижней, а выше имелся парапет с ограждением, проходивший по периметру помещения. В ангаре было почти темно, хотя на потолке я видел панели освещения – но они слабо светились красноватым светом, и только.
Ангар был почти пуст, лишь в дальнем его углу размещалась довольно большая куча. Я сначала даже испугался (ха!), подумал, может, это животное какое-то здоровущее, хотя откуда в этой bucca di culo животные? Но куча не двигалась, и я потерял к ней интерес.
– И что теперь? – шепотом спросил я. Джинн стоял, опираясь новой рукой о стену – видать, считывал информацию.
– Они остановились на перекрестке, – ответил Джинн, – спорят о чем-то… о том, что мы здесь, по ходу, вообще не в курсах. Подождем.
– Che cazza, конечно, подождем, – согласился я. – Лишь бы сюда не ломанулись.
– Могут, – подтвердил Джинн. – Замок запрограммирован на Надин и Лорда.
– Так, а как ты тогда его открыл? – удивился я. Призрак улыбнулся:
– Бро, ты совсем, что ли? Да я тут даже и без новой руки справился, ты ж мне сам свою перчатку подарил. Я ее малость усовершенствовал, конечно, а потом снял отпечатки – и Надин, и Лорда, и Апистии с Бараккой.
– Как? – удивился я. – За руку с ними здоровался?
– Нет, – ответил он почти равнодушно. – Перепрограммировал шаббанит, только и всего.
Внезапно он насторожился:
– Идут сюда. Жаль, я их послушать не могу, звуковой канал перехватить сложнее, чем остальные, его они как следует защитили. Блин, кажется, они к нам в гости!
Я указал ему на кучу:
– Прячемся!
И мы бросились к этой куче, но не добежали – Джинн остановился, облегченно вздохнул и сказал:
– Прошли мимо… о’кей, ждем, когда они уйдут из коридора, и выходим…
Манили меня две дороги, но я неторную выбрал в иные края, и прочее сразу утратило смысл. И почему в самые сложные или страшные моменты нашей жизни в голову лезет какая-то merdatta? Джинн стоял лицом ко мне и спиной к «куче», а потому, конечно, не видел то, что видел я. А я увидел, как «куча» за его спиной внезапно поднялась, как однажды виденная мной кобра (эти твари откуда-то взялись на Сицилии и иногда даже заползали в городскую черту). Сходство с коброй дополняло и то, что эта cazzatta раскрывалась, как капюшон у вышеупомянутой тварюки, но открывала не белое змеиное пузо, а что-то шевелящееся, туманное, слегка светящееся фиолетовым светом.
И от всего этого исходила волна леденящего ужаса!
