Огонь идет со мной
Леди Лед
Я не могла сказать, когда и как покинула небытие, но то, что я там побывала, отложилось у меня в подсознании. Какое-то время после этого я пребывала в состоянии полубесчувственности, лишенной сенсорных ощущений, – я знала, что я есть, но не более того. Потом пришли сны.
Сны – это двери, как говорил персонаж одного старого фильма. В том фильме, правда, двери открывались в комнаты, наполненные ужасом, и я не была уверена, что в жизни не так. Я видела комнату, похожую на тускло освещенную больничную палату. Там на кушетке лежал человек, скорее всего, женщина – у нее была заметная, хорошо очерченная грудь, но лицо закрывала маска, к которой от стенной консоли тянулись трубки и провода. А еще у женщины не оказалось ни рук, ни ног. Наверно, это меня должно было напугать, но я почему-то не боялась.
У кушетки стояли трое – двое мужчин и девочка не старше десяти лет. Мужчины были мне незнакомы. Один из них – здоровенный бугай, рядом с которым Баракка казался бы стройным, хотя по габаритам они были сравнимы. Черты лица увальня казались неприятно оплывшими, на некрасивом черепе и двойном подбородке росли короткие волосы неприятного цвета ржавчины.
Второй – ничем не примечательный молодой человек лет двадцати пяти – тридцати, может, чуть старше. У него были какие-то простецкие черты лица и светлые волосы – не блондин, но очень светлый шатен. Поверх дорогого костюма небрежно наброшен белый халат. Глаза контрастировали с этим его простецким видом – в них читались внимательность и ум, но и какая-то обреченность. Почему-то он мне казался кроликом, мудрым кроликом из сказки про Винни Пуха, хотя в его облике от кролика не было совершенно ничего.
Девочка была Леди Н. Ее я узнала сразу, несмотря на детские черты лица. Впрочем, в этих чертах уже виделось что-то взрослое, даже более, чем взрослое – что-то роковое.
– Ни хрена я не понимаю! – говорил бугай. – Какого черта она не протянула ноги?
– Наверно, потому, что у нее больше нет ног? – съехидничал кро-лик.
– Охренительно смешно, – сказал бугай. – Ща уссусь просто. Блин, Ойген, ну сам подумай – четыре аппарата! По всем параметрам, уже могли бы ее отправить вниз по реке, а она все никак не окочурится.
– Я тебе даже больше скажу, – «кролик» Ойген вытащил из нагрудного кармана своего импозантного пиджака архаичный планшет и включил его. – У нее на руках были альфы, а на ногах – новые беты, с двойным зарядом.
– И что за херню я сейчас услышал? – спросил бугай.
– Не матерись при ребенке, – посоветовал Ойген. – Мы больше двух бет ни на кого не ставим, организм и одну не у всех выдерживает.
– Почему? – не понял бугай.
– Потому, что Надин – ребенок, – пояснил Ойген. – И незачем ей твое дерьмословие слушать, дружище.
– Иди в жопу, – посоветовал увалень. – Чтоб ты знал, Надин уже и сама может так загнуть, мама, не горюй! Скажи, милая?
Нинель рассеянно кивнула.
– Слушай, – спросил бугай, – вообще не понимаю, на кой ляд эти беты нужны, если альфы неплохо работают?
– Ты же видел материалы по Максу? – задал ответный вопрос Ойген. Мужчина кивнул. – А он пошел против нас. Мы его, конечно, отправим туда, где теплей, чем в Сахаре в полдень летом, но он уже сейчас наделал делов. А теперь прикинь, сколько таких максов может быть в новом поколении? Нам нужны цепные псы, полулюди – полутвари…
– Вроде того, что… – начал мужчина, но Ойген его перебил:
– Да. Я знаю, что ты о нем думаешь. Но только такие могут справиться с Максом. Ни ты, ни я этого не можем.
– Я могу, – вмешалась Надин.
– Конечно, – Ойген ласково потрепал девочку по коротко стриженным волосам, – ты у нас все можешь. Как тебя зовут сегодня?
– Еще не придумала, – сказала та. – Мое имя зависит от настроения, а оно у меня еще не поменялось.
– То есть ты хочешь сказать, что пацан и блондинка – беты? – спросил увалень. Ойген кивнул:
– Да. Забавно, первая девочка-бета в Проекте. И ее мать жива, как ни странно, хотя они должны были выпить до капельки.
– А откуда она вообще такая? – спросил бугай. Ойген сверился с планшетом:
– Так, зовут ее Мария Нефелимова. Родом из России, из Кременчуга, но последние лет пятнадцать жила в Лондоне. Сдал ее нам Ас Суад… ага, ясно. Короче, есть у нас в Лондоне такой фраер, пластический хирург. Он когда-то что-то сильно накосячил, а наши его вытащили из дерьма за шкирочку, вот он нам и делает небольшие услуги. Сам понимаешь.
Бугай кивнул.
– К нему часто обращаются разные девки, – продолжил Ойген. – И он у каждой берет генетический материал для нас. Пару десятков доноров нам уже обеспечил. Эта, – Ойген сверился с планшетом, – Мария обратилась к нему с просьбой срочно сделать ей новую харю. То есть от слова совсем – был человек, нет человека. Добрый доктор взял с нее пробу и переслал Лорду, а тот, когда ее увидел, чуть до потолка не подпрыгнул – мол, вынь да положь ему эту Марию в качестве доно…
– Постой, – перебил его бугай. – Можно с нее маску снять?
– На хрена? – не понял Ойген. – Если тебе надо ее фейс посмотреть, кинься на планшете, че ты как лох?
– А, ну точно, – бугай хлопнул себя ладонью по лбу. Ойген повернул планшет к нему и что-то нажал. Я зря посчитала его планшет таким уж архаичным – у него был модуль голографического проецирования, что и сейчас еще применяется порой. Между Ойгеном и бугаем появилось лицо.
И это было мое лицо.
Бракиэль
Сегодня должна была прибыть последняя группа, а с ней – Лорд собственной персоной. Хотя…
Теперь я знал один маленький секрет – Лорд мог добраться до станции безо всякого транспорта, просто переместив сознание в одно из тел, ожидавших его в гардеробной.
При воспоминании об этом месте у меня всегда мороз по коже идет. Я все вспоминаю растерзанных клонов Нааме, и у меня что-то болит внутри, там, где сердце. Мне жаль их, даже тогда, когда сама Нааме спит в моих объятиях, как вот сейчас. Я вспоминаю другую. Ту, что не могла говорить, но пыталась. Нааме объяснила мне, что с ней – у неоконов много такого оружия, о котором в большом мире только ходят слухи. Эта штука называется «микроволновой дисраптор», используя СВЧ-излучение, она рвет синаптические связи мозга, превращая человека в кретина. Нааме говорит, что мозг – не больше, чем антенна, принимающая сигналы от чего-то, о чем ни она, ни Лорд понятия не имеют, хотя сами не раз пребывали вне тела и меняли тела. Это же практикуют Апистия, и Барракка, и Нааме обещала обучить этому и меня, но я отказался. Точнее, попросил подумать. И склоняюсь к мысли, что отказался я преждевременно.
Она говорит, что всем нам придется измениться, и имплантаты – это только начало. Мы должны понять, что человек – это не тело, а душа, личность. Я это понимаю, как и то, что привязанность к телу архаична и питается от примитивных, темных инстинктов. Но все это я осознаю умом. А кроме ума, есть еще что-то, что протестует. Думаю, мне удастся переступить и через это. Нааме вот удалось…
– Тебе не страшно? – спрашивал я ее. Она уточняла, что я имею в виду, и отвечала:
– Страшно, хотя страх со временем ослабевает. Ты боишься, что не сможешь перейти, но с каждым переходом все меньше и меньше. Это вроде прыжка с парашютом или погружения с аквалангом.
– А зачем… – я не знал, как сформулировать вопрос, но все-таки спросил. – Те тела, что я видел… зачем ты их сохраняешь?
– В каком смысле? – не поняла она.
– Они ведь повреждены, – сказал я. – Некоторые из них в агонии. Почему бы просто их не убить?
– Ты что! – с возмущением воскликнула она. – Жизнь человека священна, ее нельзя отнимать без самой крайней необходимости. Однажды, когда я была совсем маленькой, я убила человека… женщину. Мне казалось, что я избавлю ее от страданий, но Лорд очень сильно тогда на меня рассердился. Он сказал, что я не знала, что натворила, что действовала не думая, а это глупость, то есть более, чем преступление. Он хотел дать этой женщине новые руки и ноги, но я преждевременно лишила ее жизни, полагая, что делаю доброе дело.
– Но ведь эти тела – не люди! – напомнил я с удивлением. – Они были тобой, а сейчас фактически мертвы…
– Фактически они как раз живы, – возразила Нааме, поджав губу. – И я не стану лишать их этой жизни. Пока человек что-то чувствует, он жив, и не нам отбирать у него даже оставшиеся крохи жизни.
* * *
Стараясь забыть ужасы «коридора мертвецов», я проводил свободное время, общаясь с Нормой. Я рассказал ей, как ее воспринимают другие випочки.
– Мне это странно, – сказала она. – Но не могу исключить тот факт, что им больше известно обо мне, чем мне самой. Говорят, что со стороны виднее.
– А что ты сама чувствуешь? – спросил я.
– Я не умею чувствовать, – ответила Норма. – И даже не понимаю, как это. Размышляя, я сама пришла к выводу, что не являюсь искусственным интеллектом, хоть, наверно, могла бы пройти любой из существующих тестов.
– Почему? – спросил я.
– Потому что, как мне кажется, что для вас, человеков, свое «я» – это центр вселенной. Для меня мое «я» – маленькая ее часть. У этого «я» есть роль и место. Но в целом я не чувствую себя индивидуальной, уникальной, как вы. Наверно, потому у меня и нет настоящих чувств.
– Но ты говорила, что тебе бывает неприятно, когда…
– Да, – согласилась она. – Так оно и есть, неудовлетворенность невыполненной задачей и удовлетворение от успешного выполнения присутствуют. Но можно ли считать это настоящими чувствами?
– А привязанности? – осторожно интересовался я. – Мне показалось, что ты…
И замолчал. Я чувствовал, что ступаю на зыбкую почву. С одной стороны, я вовсе не хотел, чтобы Норма привязывалась ко мне, ведь у меня есть Нааме. С другой – даже в теле «Таннина» я все еще воспринимал ее как… а как, кстати? Как женщину?
– Я не уверена, что привязанности не являются запрограммированными, – ответила она. – Существуют законы робототехники, мы им подчиняемся, только и всего. У меня нет никаких привязанностей, которые я могла бы объяснить по-другому.
– Например? – спросил я.
– Например, я легко отказалась от того тела, в котором мы встретились впервые. В принципе, это можно объяснить тем, что у меня это тело вызывало отрицательные ассоциации, но…
Я прислушался. Станция едва заметно вздрогнула – правильно, это отправился вниз «Атлантис», который должен забрать последнюю группу и Лорда.
– …но следующее тело, например, мне понравилось, я имею в виду корабль, – продолжала Норма. – И все-таки я легко сменила его на неуклюжего «Таннина».
– Почему? – спросил я, а затем добавил (наверно, только для того, чтобы не услышать ответа). – Видишь, ты говоришь «нравилось», а это чувство.
– Нет, – возразила она. – Это слово описывает то, что мне было удобно и комфортно с телом шаттла, только и всего. «Таннин» в этом плане не менее удобен, если довести его до ума. Поэтому мне было несложно заменить одно на другое. Вы спросили «почему»… Знаете, вот это, наверно, можно назвать привязанностью. Мне хочется быть рядом с вами. Логического обоснования этому нет, по крайней мере я не могу его найти. Тем не менее я выбираю служить именно вам. Возможно, это действительно чувство?
Я промолчал. Я не знал, как вести себя с Нормой. Я не мог воспринимать ее как собственность, как свою вещь – для меня она являлась личностью. Разумной и способной чувствовать. Она подставилась под пули, чтобы меня защитить. Мне могут возразить, что это – ее прямая обязанность (второй закон робототехники!), и она не могла поступить по-другому. Мне могут сказать, что инстинкт самосохранения у андроидов оформлен не так, как у людей, – их тело подлежит ремонту или даже замене.
Но я узнал, что наше человеческое тело тоже можно «отремонтировать», усовершенствовать и даже заменить. А еще я знал, что боль, которую она испытывает, – настоящая. И смерть для нее была не абстракцией. Когда я «чистил ее карму», я видел там страх смерти (третий закон робототехники!) и понимал, что ее самопожертвование – не просто функция.
Размышляя над этим, я пришел к определенному выводу.
* * *
– Скажи, тебе это действительно важно? – спросил я у Нааме, когда мы, обессиленные, лежали рядом на ее постели.
– То, чем мы занимаемся? – удивленно спросила она.
– Нет, – ответил я (а зря – потом я понял, что на этот вопрос мне тоже хотелось бы услышать ответ), – то, что я научусь перемещаться из тела в тело, как ты.
– Важно, – кивнула она. – А почему, я не могу сказать.
Нааме промолчала и добавила:
– Бракиэль, ты знаешь, что у меня было много мужчин до тебя. Были те, которыми я восхищалась, как твоя Норма тобой. Перестань, милый, или ты думаешь, что я об этом не догадываюсь? Я бы на твоем месте не держала ее в «Таннине», если хочешь, мы сделаем ей нормальное тело, от человеческого не отличишь…
Я отрицательно покачал головой.
– Как хочешь, – усмехнулась она. – Жестокий маленький садист. Ты думаешь, Норма меня оскорбляет? Какие глупости…
– Ты собиралась мне что-то сказать, – напомнил я, отчасти потому, что поднятая ей тема была для меня неприятна – может, я действительно жесток, если держу Норму в теле этой стальной страхолюдины? Хотя она вроде никакого дискомфорта не испытывает.
– Милый Бракиэль, мы растем и взрослеем, – сказала Нааме. – Наши чувства меняются, и приходит момент, когда они, наконец, обретают итоговую форму. Когда мы окончательно понимаем себя, когда выясняем свои отношения со всем, что нас окружает. Я не намного старше тебя, но… долго объяснять, просто поверь – я уже прошла эту точку, в которой все со мной стало ясно. И прошла давно. Так вот, Бракиэль, в моей жизни был один… человек, которого я любила, но сама не понимала тогда этого. Я вела себя с ним так, как ты ведешь себя с Нормой. О чем сейчас жалею. Ты видел мои тела в виварии, в гардеробной. Меня ведь почти невозможно убить, Бракиэль, но в тот день я была близка к небытию настолько, что ты и представить себе не можешь. И он ушел в небытие вместо меня. Принял выстрел, предназначенный мне. Его больше нет.
Она отвернулась, но мне показалось, что у ее глаз что-то блеснуло.
– У меня была тысяча мужчин, Бракиэль, – проговорила она глухо. – Наверно, каждый из них отщипывал от моей души по кусочку, и осталось от нее всего ничего. Я не уверена, способна ли я сейчас любить, но если способна, то только тебя. Потому, что ты так похож на него, даже именем.
– Его звали Бракиэль? – удивился я.
Она отрицательно покачала головой и слегка улыбнулась:
– Бракиэлем звала его только я. Ты не поверишь… Ты, конечно, скажешь, что я все придумала…
– Я поверю, – четко произнес я, приподнявшись, – я хотел видеть ее лицо, а она отвернулась.
У нее на щеках виднелись следы слез.
– Я поверю тебе, – сказал я. – Всегда. Нааме, мы сами выбираем то, что нам ценно. То, что составляет смысл нашей жизни. Для меня это ты, не важно, как ты к этому относишься. Я поверю тебе, и если у меня будет такой же выбор, как у него, – поступлю так же.
– Знаю, – ответила она, – и это меня пугает. Потому я и хочу, чтобы ты научился переходить из тела в тело – я не могу терять еще и тебя.
Потом она пробормотала что-то на языке, который, как она думала, я не знаю. Но я его, кажется, знал – это был арамейский, и в период увлечения историей я немного его учил, благо, он имел много общего с ивритом.
Она сказала: «Я не хочу потерять тебя опять».
Я обнял ее и привлек к себе.
– Не потеряешь, – я и сам не заметил, как и когда перешел с ней на ты. – Больше ты меня не потеряешь.
Последнее я добавил на арамейском.
Она посмотрела на меня и улыбнулась. А затем опустила глаза и сказала:
– Каждая, даже самая опытная и мудрая женщина, в любви хочет быть маленькой, наивной девочкой. Мне приятно чувствовать себя такой, когда ты рядом. Решено: я буду думать, что ты – это он. В конце концов, у вас ведь даже имя одно и то же.
– Прозвище, – уточнил я.
– Имя, – возразила она. – В детстве его звали Эли, и я не удивлюсь, что тебя так же звал твой отец. Потому что полным его именем было Элиаху. Точно так же, как у тебя. Можешь не верить мне…
Я сделал то, на что раньше ни за что не решился бы – ладонью прикрыл ее губы и сказал:
– Я тебе верю, Нааме. Я верю только тебе. И я научусь менять тела, обещаю.
Увы, я не смог исполнить это обещание…
Тень
Когда я зашла в «ничейную» комнату, Куинни находилась уже там, и вид у нее был такой, словно она призрака увидала. Мы пришли вдвоем с Дарией, и та, как всегда, отреагировала быстрее:
– Что это у тебя? – спросила она, глядя на карты, разложенные на маленьком столике перед Куинни. В руках у Дарии было то, что нам могло пригодиться в работе – ножницы, нитки с иголками, кусочки меха, бусинки, – все сложено в красивую коробочку, напечатанную на нашем 3Д-принтере. Материалы раздобыли Призрак с Джинном – кажется, они уже считали здешние склады своим собственным загашником и без зазрения совести гоняли туда послушных випочек за всем, что им могло понадобиться, от пуговиц до оружия.
– Карты, – ответила Куинни, потупившись. Одновременно она попыталась собрать их со стола, и я заметила, что пальцы ее немного дрожат.
– Ух ты, а взглянуть можно? – спросила Дария, присаживаясь рядом с Куинни.
Я тоже подошла и присела напротив. Мне было не менее любопытно, чем Дарие. Куинни вздохнула и веером распустила карты по столику.
– Красивые, – заметила Дария. – И страшные. Необычные. Можно?
Куинни кивнула, и Дария вытащила из колоды одну из карт. Карта была дамой кубков – красивая, рыжеволосая женщина с большой темноволосой куклой в руках.
– Похожа на Нелли, – сказала я. У Леди Н. порой бывало такое выражение лица – строгое и сосредоточенное, но не злое. Ange le malin.
– Как гвоздь на панихиду, – улыбнулась Дария. – Это Колин, героиня одного старого фильма. Она делала кукол…
– Это твоя карта, Дария, – тихо сказала Куинни.
– Ух ты, а у Джинна какая? – спросила девушка.
– А какая моя? – почти одновременно с ней задала вопрос я.
– Думаю, вы их вытянете, если захотите, – кажется, Куинни немного оживилась. Я протянула руку первой. Дама мечей, девушка-нинзя из нашумевшего японского мегаблокбастера тридцатых. Я чисто случайно зацепила еще одну карту – это был рыцарь моей же масти, и уж его-то я не могла не узнать. Специально скачала в Сети нашей Базы и пересмотрела эти фильмы, точнее, первые шесть. Забавно, но Фредди даже внешне чем-то напоминал этого героя – конечно, до его перевоплощения в Мрачного гиганта по имени Дарт Вейдер.
– Хорошая парочка, – заметила Дария, заглядывая в мои карты. – У меня, впрочем, тоже ничего.
Джинн оказался одним из киновоплощений Мерлина, тоже из фильма двадцатых годов. Дария тем временем рассматривала надписи на картах (каждая карта сопровождалась чем-то, что я сначала приняла за архаичный штрих-код):
– Эй, а я видела уже эти символы! – удивилась она.
– Где? – Куинни при этом как-то вздрогнула, и из колоды выпало несколько карт, а точнее, две. И их я сразу узнала, как и Дария:
– Так это же Ириму! – сказала я. – И Цезарь.
– Что это за карты? – спросила Дария. Куинни вздохнула и стала рассказывать.
– Ничего себе, – заметила я, когда Куинни окончила рассказ. – То есть это копия тех самых карт, которые…
– Ага, – кивнула Дария. – А еще на них такие же надписи, как в моем сне. Который был как бы и не совсем сном. Надо связаться с Фредди, расспросить его.
– Погоди, – остановила ее Куинни. – Пусть ребята вернутся. Не надо тратить сейчас силы. Девочки, вы не забыли, зачем мы собрались здесь?
* * *
Мы должны были осуществить изготовление атрибута для фичи Льдинки. Делать это мы должны были втроем, ребята уже вложили в воссоздание Арвен часть своего труда, добывая материалы, – постарались не только Призрак с Джинном, но и Фредди, и даже Бракиэль. С подачи Куинни мы решили обставить это дело, как некий ритуал – разделись догола, сняли с себя все рукотворные вещи и намазались какими-то ароматическими маслами, приготовленными для нас Куинни. Сама Королева принялась петь, и мы приступили к работе. Куинни пела о том, как человек рождается на свет, приходя из мира, где «свет вверху, свет внизу», как ему больно надевать одежды из плоти на обнаженную душу, но это необходимо, ведь, только став слабым, уязвимым и смертным, он может понять, что есть любовь, научиться любить. Я подумала, что от ее песни и от ее карт исходит какое-то ощущение – то, что испытываешь, касаясь пальцами камней римских амфитеатров или глядя на лучи солнца, освещающие пирамиды Гизы – ощущение древности.
Мы кроили кусочки меха, сшивали их аккуратными, маленькими стежками, набивали пухом и проглаживали, уминая набивку. Кажется, я впала в транс, мне казалось, что мы не на «Левиафане», а где-то очень далеко даже от Земли, в другом мире, под красноватыми небесами, мы чувствуем какую-то угрозу, и от наших действий зависит… очень и очень многое.
А затем я поняла, что что-то изменилось. Атрибут Арвен был готов, но дело не в этом. На миг я увидела Куинни и Дарию – они сидели в совершенно одинаковых позах, прикрыв глаза, и я понимала, что и сама сижу так же. Мне стало тепло, даже жарко. И тут я заметила, что атрибут на столе окутывает сияние. Сияние становилось сильнее, а сама маленькая меховая рысь поднималась вверх, словно пытаясь взлететь.
А потом внезапно сияние стало гаснуть, и я почувствовала… не знаю, как это описать: словно ледяная рука схватила меня за грудки, сжимая и терзая. Дария широко открыла глаза. Куинни сжалась, словно увидела призрака.
– Что слу… – проговорила я, но не успела закончить фразу.
Станцию тряхнуло так сильно, что мы с девочками не удержались и попадали на пол.
Джинн
Я с детства любил читать. Вплоть до того, что был записан в виртуальную библиотеку, за что честно отстегивал ежемесячно $99,95. Определенно, чтение – одна из тех самых вечных вещей, без которых человек не может оставаться человеком. Сколько раз уже книгам предрекали скорый конец; похоронить литературу должны были театр, кино, компьютер, Интернет, головидение, интерактивные постановки… а она живет, здравствует и помирать как-то не собирается.
Все дело в том, что литература действует по-особому. Например, раньше болезни лечили, воздействуя на возбудитель, но теперь от этого практически отошли и стимулируют иммунитет самого человека, что круче и лучше работает.
Так и литература – она «включает мозги», развивает их, и если в голотеатре зритель видит все глазами, условно говоря, режиссера, то, читая книгу, мы сами себе режиссеры. Мы вольны сами подбирать актеров, выставлять декорации и заниматься постановкой сцен. Это наш мир, этот мир создаем мы сами…
Впрочем, я не об этом. Важно то, что именно благодаря прочитанному я могу хоть как-то описать то, что случилось с нами в том ангаре. Но я все равно не уверен, что мне удастся передать то, что мы с Призраком там пережили.
Страх я почувствовал почти сразу, когда увидел, как изменилось лицо Призрака. Будучи от природы довольно смуглым, он внезапно побледнел, словно его в фотошопе перевели в черно-белый режим. Без причины люди так не бледнеют, и я поспешил обернуться…
Факн’щит, вот лучше я бы этого не делал! Футах в десяти от меня, не больше, с пола подымалось нечто такое, что у меня от ужаса едва ноги не подкосились. Огромная туша, футов пятнадцать ростом, черная, чернее самой тьмы, она казалась абсолютно чужой в нашей реальности. Тогда я ни с чем не мог бы ее сравнить, я был парализован ужасом, настолько это казалось неуместным, чуждым, угрожающим…
Из ступора меня вывел Призрак, точнее, его действия. Я услышал звук выстрелов, увидел вспышки на «теле» неведомой твари там, где попадали пули – они не причиняли ей никакого видимого вреда, лишь мертвенно-бледное сияние, появившееся на покрытом шевелящимися выростами «брюхе» существа, становилось интенсивнее после каждого попадания, хотя, возможно, это и не было связано с пулями Призрака.
– Бежим! – проорал я, бросаясь к Призраку и хватая его за руку. – Бежим, эту факн’бич пули не берут!
И мы побежали, но бежали недолго. В том состоянии, что мы были, мы напрочь забыли о закрытых дверях и буквально врезались в них. Я нашарил сенсорную панель и попытался ее открыть – тщетно…
– Быстрее, cazzarolla, оно уже близко! – орал Призрак. Я и сам спинным мозгом чувствовал приближение твари, но ничего не мог сделать. Чтобы открыть дверь, мне требовалось вызвать на своей руке отпечаток руки Надин. А у меня не получалось.
А потом… а потом исчезло все, и я оказался вновь в своем маленьком городке, недалеко от родного дома. Был, казалось, обычный в наших краях дождливый серый день, но мрачности ему прибавлял поднимающийся со всех сторон дым. Город горел.
Я бросился к своему дому, но на меня неизвестно откуда вылетел вонючка Хокинг с перекошенным от ужаса лицом:
– Не ходи туда, беги! – визжал он.
– Там мама! – крикнул я. – Папа, сестры, Барак…
– Раньше надо было о них думать! – верещал Хокинг. – Не надо было бежать на край света! Может, ты бы мог защитить их, а теперь поздно, поздно, поздно!!!
Я оттолкнул старикашку и помчался к дому. Недалеко от нашего двора я увидел пустую коляску, а чуть дальше – лежащего ничком мистера Харрисона. Минуя его, я увидел его лицо, и оно меня испугало – пепельно-серое, перекошенное, рот раскрыт в беззвучном крике…
И вот я подбежал к дому, в котором прожил пятнадцать лет. Наш дом не горел, и это сначала показалось мне хорошим признаком, но ненадолго. Прямо в калитке я наткнулся на то, что осталось от Барака, – обугленное тело, в котором едва можно узнать собаку…
Родители и сестры были на заднем дворе. Отец лежал на земле, его ноги превратились в две обугленные головешки, но он был еще жив, и они с обнимающей его одной рукой мамой смотрели на корчащихся Элен и Жюстин, над которыми нависали две громадины, – точно такие же, как та, что стояла сейчас надо мной. От них к сестрам тянулись сияющие щупальца, а сами девочки… я не мог на это смотреть, но смотрел. Элен и Жюстин были… я не знаю, как это можно назвать – страх, который убивает. Чудовища словно упивались этим страхом, выпивая из моих сестер саму душу.
И я никак не мог это остановить.
Фредди
На душе у меня было неспокойно. Не знаю, почему, но мне казалось, что ребятам что-то угрожает. Хотя что может угрожать в простой прогулке по станции, созданной вроде как специально для Проекта, то есть для нас?
Причем со стороны казалось, что и Джинн, и Призрак сейчас сидели рядом со мной на траве. Между нами была разложена небольшая скатерка, на ней стояли три початых упаковки пива и кое-что из меню здешней робокухни, столь же невзрачное на вид, сколь прекрасное на вкус.
Мы живем в мире иллюзий, и чем дальше, тем больше этих иллюзий вокруг нас. У моей Тени есть дар видеть эти иллюзии, и иногда ей довольно тяжело с этим даром. А я, например, не вижу в иллюзиях ничего плохого. Когда-то я был напрочь лишен их, я пребывал в месте, где нет и не может быть никаких иллюзий, и видел мир таким, каков он есть – неприглядным, местами страшным и отвратительным. И если иллюзии могут сделать его лучше, почему бы нет?
Уже скоро, в течение часа, на станцию должна прибыть последняя группа участников Проекта. А завтра возобновятся занятия. Признаюсь, я уже соскучился по ним. Мне есть чем занять себя, я даже могу учиться самостоятельно, но (вероятно, единственный из цепочки, не считая Бракиэля) я любил эти уроки. Мрачный и рассудительный Лорд часто впадал в философию; Баракка не щадил учеников, хотя все мы прекрасно понимали, что нас он «обрабатывает» даже не вполсилы – так, слегка только, но нам и этого хватало. Апистия была откровенна и цинична, могла позволить себе прямо на лекции пропустить стаканчик, но она всегда искренне отвечала на наши вопросы, порой не щадя ни нас, ни себя, ни других кураторов, ни человечество в целом. И Ника, от которой, казалось, исходило особое тепло…
– Э, ребята, а вы что тут делаете? – вот уж не ожидал, но на полянке неожиданно появился удивленный Бракиэль. – Нашли наш парк? Молодцы, добро по…
Он уставился на повернувшихся к нему Цезаря и Купера, потом перевел взгляд на меня:
– Та-ак… все страньше и страньше. Фредди в компании фич Призрака и Джинна разыгрывает сценку «пикник у бани».
– Что, пойдешь кураторам заложишь? – неприязненно поинтересовался я. Он присел на траву на свободное место:
– Вот еще… у тебя настоящее пиво есть или только иллюзорное?
Я протянул ему холодную банку без надписей.
– А, собственно, с чего ты взял, что мы – фичи? – спросил Купер. Бракиэль вскрыл банку – пиво брызнуло на траву, но он быстро остановил его бегство из банки, перенаправив его в рот. Допив, он улыбнулся:
– Вот же мишуги… я так подозреваю, наша парочка решила опять вляпаться в какую-то передрягу и придумала весь этот маскарад. Круто, конечно, но только против железяк. Кураторы и, хм, некоторые наиболее внимательные ученики обладают таким режимом периферийного зрения, при котором живого человека от фичи отличить – что два пальца в пиво опустить.
– Гонишь, – сказал я. Ни о чем подобном на моей памяти на лекциях не говорили.
– Нет, – ответил Купер. – Это возможно. Но мы, Бракиэль, не рассчитывали на встречу с кем-то из кураторов.
– Зря, – Бракиэль отхлебнул еще пива и, вполне в соответствии со своим прозвищем, уставился в небо. – С учетом того, как они умеют исчезать и появляться в самых неожиданных местах…
– Ты тоже, – заметил я.
– Знаешь, – ответил он, – вообще-то, это наш с Нааме парк. Кстати, именно на этой лужайке мы с ней впервые занялись любовью. Говорю просто для того, чтобы объяснить, что я здесь делаю. Не шпионю, а гуляю. Я часто гуляю здесь – приятные воспоминания, опять-таки небо прямо надо мной. Это ведь не голограмма, полукупол настоящий, из искусственного алмаза.
– Ничего себе алмаз! – обалдел я, глядя на купол новыми глазами.
– Искусственно выращенный, здесь же, в космосе, – пояснил Бракиэль. – Твердый, но не хрупкий, может выдержать даже удар метеорита размером с шаттл.
Он бросил быстрый взгляд в небо:
– Кстати, о шаттлах. Видишь ту звездочку?
Я кивнул. Эта звезда была довольно яркой и в отличие от других звезд двигалась, приближаясь к станции.
– «Атлантис», – сказал Бракиэль. – Пилотирует сам Лорд. Идет точно по расписанию, секунда в секунду. Лорд пунктуален.
– Откуда ты знаешь, что это он? – спросил я. Бракиэль посмотрел на меня странно:
– Ты чего, это же моя сверхспособность, забыл? Я знаю все, что происходит в ближнем космосе, и многое из…
Он замер, а затем сказал изменившимся тоном:
– Что за чертовщина, его же здесь не было!
– Кого? – не понял я, но он не ответил. Вскочил на ноги, опрокинув отставленную раньше недопитую банку пива, которое пенящимся потоком потекло по траве, и крикнул:
– Надо предупредить Нааме! Фредди, свяжись с ребятами. Пусть бросают все, что начали, – может понадобиться соединиться в цепочку.
– Что случилось? – спросил я.
– Пока не знаю, – ответил он через плечо. – Что-то плохое. Машеу бен-зона, хоть бы я ошибался!
И убежал, оставив меня с фичами втроем, но ненадолго. Как только Бракиэль ушел, к нашему пикнику присоединился Молчаливый гигант.
Когда фичи Призрака и Джинна остались со мной, свою фичу я отправил с ними. Общаться с ней они не могли, но по крайней мере находились под ее присмотром и охраной. Но теперь Молчаливый гигант возник в нашей компании и, что называется, с порога выпалил:
– Они спустились в Темный коридор!
– И что? – не понял я. – У ребят есть фонарики. После нашего приключения на арктической базе Призрак вообще с ним не расстается, по-моему, даже спит с ним.
– Темный коридор, – пояснил Цезарь, кажется, встревоженно, – это особое место на станции, куда фичи не могут проникнуть.
– И что там? – спросил я, поднимаясь на ноги. Кажется, ребятам нужна будет помощь.
– Мы понятия не имеем, – сказал Купер. – По этому месту нет никакой информации, кроме того, что оно обозначено на плане.
– Отлично, – хотя все это было ни фига не отлично. – Как быстрее всего добраться до этого коридора?
Купер показал план с уже обозначенным путем до этого самого загадочного коридора. Совсем рядом с медлабом, между прочим. Оставив скатерку со всем, что было на ней сервировано, на лужайке, я сел в коляску Цезаря; сам Цезарь сел за руль, Купер пристроился сзади, а Молчаливый гигант просто свернулся в трей. Мы даже успели стартовать, прежде чем это случилось.
Сначала был свет, ослепительно-яркий, такой, что я даже на короткое время потерял зрение. А потом неведомая сила вышвырнула меня из коляски мотоцикла, да так удачно, что я плюхнулся в небольшое озерцо, украшавшее парк.
Леди Лед
– Охренеть, – сказал бугай. – Просто обосраться и не жить.
– Что ты на нее уставился? – удивился Ойген. – Неужто знакомая?
– Мля, Ойген, с этой бабой лучше не знакомиться, – ответил бугай. – Это, чтоб ты знал, Кровавая Мэри. Самый крутой киллер в Европе, если не в мире.
Ойген критически покосился на лишенную конечностей женщину, лежащую на кушетке. На женщину, у которой, оказывается, было мое лицо.
– Все это в прошлом, дружище Пит, – сказал он, неприятно улыбаясь. – Без рук и без ног она не опаснее дождевого червя.
И тут заговорила девочка, тон ее оказался холодным, как антарктические льды, и властным, как Лорд Нахаш:
– Что вы стоите и смотрите? У вас есть совесть?
– У меня лично нет, – хмыкнул Пит. – Совесть – дорогая и бесполезная штука, девочка…
Он протянул руку, чтобы погладить Надин по голове, но замер, а грубое лицо его исказилось гримасой боли.
– Я тебе сейчас покажу «девочка», – медленно сказала Надин, и от ее голоса даже мне стало зябко. – Не забывай, с кем имеешь дело. Еще раз станешь распускать свои грязные корявки, сделаю так, что они отсохнут на хрен, а потом так же поступлю и с твоим стручком, понял?
– Она может, – хихикнул Ойген.
– Что, тебе она уже стручок оторвала? – зло спросил Пит, – вероятно, девочка прекратила свое воздействие, и он поспешно отдернул руку, прижал ее к груди и растирал ладонь.
– Вы, дядя Ойген, не лучше, – заметила Надин с презрением на лице. – Стоите тут и рассуждаете, а женщина перед вами мучается. Вы думаете, она ничего не чувствует и не понимает? Да, пагрэ почти выпил ее душу, но почти не означает совсем. Знаете, что она чувствует?
– Да насрать, что она чувствует, – прошипел Пит.
Не обращая на него ни малейшего внимания, Надин продолжала:
– Почему она выжила? Она ведь должна была погибнуть – что ее сохранило, знаете? Ненависть. Она ненавидит, и эта ненависть продляет ее жизнь. Более того, – эта ненависть с кровью передалась и ее детям, и если вы останетесь живы – не завидую я вам, когда они вырастут, а в том, что они вырастут, я не сомневаюсь.
– И что ты предлагаешь? – спросил Ойген на удивление серьезно. Словно перед ним была не маленькая девочка, а, как минимум, взрослая. Если не сам Лорд.
– Остановить ее мучения, – ответила девочка. – Вы и так взяли у нее все, что могли, зачем мучить ее еще больше? Дайте ей спокойно умереть!
– Что-то незаметно, чтобы она умирала, – заметил Пит, а Ойген добавил: – все ее жизненные показатели в норме. Такое впечатление, что у нее внутри атомный реактор.
– Да, – кивнула Надин. – Именно так, атомный реактор по имени ненависть. И пока он не устроил вам местную Фукусиму, его надо остановить.
– Как? – спросил Ойген. – Убить-то ее ничего не стоит, но ведь Лорд строго-настрого это запретил, разве ты не знаешь?
– Отец? – на лице девочки появилась болезненная улыбка. – А где он? Вы его видите? Я скажу вам, где он – сношает вашу с Питом шлюху Эдит. И ему нет дела до того, кто умрет этой ночью, ясно? Во всяком случае, мне до этого дела нет. Я намерена дать этой женщине покой, хотите – попробуйте меня остановить.
– Да мне как-то по хер, – заметил Пит. – Только скажи… скажите мне, Леди Н., вы когда-нибудь кого-нибудь убивали? Не в фантазиях, наяву? Потому что это не так просто, как кажется.
– Вы посмотрите, – криво улыбнулась девочка. – Не знала, что ты способен на столь продолжительную и связную речь. Ты меня удивил, потому отвечу честно. Не убивала. Но надо же с чего-то начинать, правильно?
– Я умываю руки, – заметил Ойген. – А ты, Пит, когда-нибудь договоришься.
– Не учи отца, и баста, – фыркнул Пит. – Тоже мне, моралист. Ну что ж, Леди Н., вперед. Она твоя. Если че, Лорду так и скажем – ваша маленькая звездочка изволила сделать это собственноручно.
– Ты меня удивляешь, – улыбнулась Надин. – «Изволила»… продолжай в том же духе, и у тебя появится шанс когда-нибудь поразвлечься и со мной. Я получше Эдит, к тому же красивее и моложе.
– Подрасти чуток, – буркнул Пит. Девочка же, больше не обращая на него ни малейшего внимания, подошла к изголовью кушетки и почти ласково убрала прядь волос с уха лежавшей на ней женщины.
– Я знаю, – сказала Надин. – С тобой поступили плохо. Хуже всего, что тебя предали. Но ведь ты сама выбрала такой путь, правда? Мне жаль тебя, но я не могу вернуть тебе руки и ноги. Я могу лишь прекратить твои мучения. Хочешь? Или продолжишь безнадежную борьбу?
Женщина, понятное дело, не ответила, вернее, я не услышала ответа. В отличие от Надин. Та сбросила простыню с верхней части тела женщины, обнажив красивую грудь и культи рук, выглядящие так, словно они были из оплавившегося пластика. Наверно, более впечатлительный человек от этого зрелища, как минимум, почувствовал бы тошноту, но и я, да и все присутствующие, наверно, были людьми крепкими.
– У тебя красивая грудь, – сказала Надин, проводя пальцами по соску с левой стороны. – И чувствительная. Знаешь, я бы отдала всех этих оболтусов на растерзание, лишь бы они не делали это с тобой. Увы, теперь я могу только убить тебя. Ну что же… прощай!
Пока она это говорила, ее руку стало окутывать красноватое сияние, и там, где оно касалось тела женщины, тело становилось прозрачным. Вскоре прозрачной стала вся грудная клетка женщины – я видела ровно сокращающееся сердце, казавшееся таким сильным, видела, как его сжимает сердечная мышца.
А потом это сокращение прекратилось, и сияние стало гаснуть. Я посмотрела на Надин. Она закусила губу, сейчас ее лицо казалось совсем детским… и у нее по щекам катились слезы.
– А с этими что делать? – не обращая ни малейшего внимания на манипуляции Надин, спросил Пит.
– Ты дурак, что ли? – раздраженно ответил Ойген. – Альф отдадим на усыновление, у нас как раз пара забавных клиентов нарисовалась, из тех, кто нам баб из Африки возит. Щенок останется под наблюдением – пусть за ним Горо присматривает, надо же пацану учиться.
– А девка – бета? – спросил Пит. – Ее тоже под наблюдение?
– Еще чего! – заржал Ойген. – Девку Лорд велел отдать Ас Суаду. Его баба хочет ребенка, но себя калечить не собирается. Вот и отдадим ему эту беляночку с сюрпризом. Надеюсь, когда она вырастет, устроит им вырванные годы. Двойная цепь, понимаешь…
– Ну тебя на фиг, – пожал плечами Пит. – Между прочим, с тем работал я. И, честно говоря, больше не хочу… чудовище.
Голоса компании становились глуше, картинка размытее… на секунду мне показалось, что я опять проваливаюсь в небытие. Потом внезапно я увидела.
Увидела Призрака и Джинна, испуганно ломящегося в закрытую дверь. Увидела врезавшегося в стенку Цезаря и лежащего в пруду под пылающим небом Фредди. Увидела бледного Бракиэля и вцепившуюся в него побелевшими пальцами перепуганную Надин. Увидела лежащих на полу почему-то обнаженных девочек – в руках у Дарии был мой брелок, Арвен…
А потом я открыла глаза и увидела белый потолок. Потолок ходил ходуном!
Призрак
Когда-то давно дядя спросил меня, чего бы я хотел в жизни больше всего.
Мне исполнилось лет пять – семь, я был piccoli stronzo, бегал в голотеатр смотреть «Ангелы зла», «Криминальный роман» и другую киноклассику с крутыми парнями, вертевшими сбирячью шоблу ten’cazzo, и хотел, конечно, стать на них похожим. Наверно, нет на Сицилии ни одного пацана, который не мечтал бы стать похожим на Валанцаску. Наверно…
– Я бы хотел никогда ничего не бояться, – признался я… и получил затрещину, попутно узнав, что я – тупоголовый. На резонный вопрос: che cazza? – дядька ответил, и ответил серьезно:
– Ничего не боятся только памятники и трупы. Страх необходим человеку, так же, как боль, как чувство отчаяния и бессилия. Ты думаешь, Бог зря нам все это засунул в базовую комплектацию? Страх, figlio mio, это сигнал, тревожный сигнал, как сирена сбирячьего говновоза. Когда ты слышишь сирену, ты либо рвешь когти, либо готовишься рвать чужие глотки, сечешь? Так и со страхом, stronzo: если тебе страшно, ты должен собраться, чтобы справиться с тем, что тебя пугает.
Я был хоть и мелкий, но не по годам сметливый, и все, что тер мне дядька, включая полную чешую, мотал на ус. С тех пор я перестал стыдиться своего страха. Нет, я никогда его, по мере возможности, не выказывал, но и не давил. Страх, как ни странно, стал мне другом, советчиком, и когда он был рядом, я знал – надо что-то делать!
Но…
Такого страха я не испытывал еще никогда. В этом страхе было что-то… сверхъестественное, наверно. Не просто страх, но страх, лишающий надежды. Когда тебя обложила стая сбиров или чужая банда, ты добыча, но добыча может бежать, может отбиваться… а для этой твари мы были не добычей, мы являлись едой. Мы не были дичью, мы были приготовленным кальцоне на тарелке. Дичь может бежать, но кальцоне бежать некуда, с тарелки не сбежишь.
Но, видно, рефлексы есть рефлексы, и, даже чувствуя себя кальцоне, сдаваться без боя я не собирался. Сначала я всадил в тварь всю обойму обеих своих «беретт», жалея, что не захватил лучемета или того же дисраптора (один у нас имелся в загашнике). Потом бежал вместе с Джинном, на ходу перезаряжая «беретты». Одну обойму потерял, но возвращаться за ней не стал, che cazza, пусть валяется. Затем опять стрелял, пока Джинн возился с замком. Я попадал, поскольку в такую тушу только слепой промахнется, да и то вряд ли, но пули, даже «оплазмованные» по методу Джинна, причиняли твари меньше вреда, чем мне несвежие креветки у одной из моих девочек в Палермо, которая работала в баре. Пару раз я у нее поел, потом только трахал, а предложения заходить в бар пожрать на шару вежливо отклонял…
Я стрелял, кроя матом тварь, Джинна, самого себя, фичу Фредди (которая должна была нас прикрывать, но никак себя не проявляла), наши с Джинном фичи, кураторов, Проект, станцию, все на свете. И стрелял. И попадал. И без толку. А потом патроны кончились. Я машинально сунул «беретты» в карманы, глядя, как белесые «щупальца», казалось, свитые из тумана, тянутся ко мне и к Джинну. Джинна они обхватили раньше, он развернулся, оставив замок, над которым колдовал, и заорал так, как я никогда не слышал. Его крик быстро оборвался, но перекошенный рот оставался открытым, и мне с каждой секундой становилось страшнее – то ли от того, что происходило с моим лучшим другом, то ли от понимания, что прямо сейчас то же будет со мной.
У меня не осталось никаких средств самообороны, вообще никаких. И я сделал единственное, что мог в такой ситуации:
– Ave Maria, Madonna Santissima, – сказал я. – Я, конечно, прожил эту жизнь, как последний pacco di merde, но дай мне хотя бы умереть как мужчине, а не как caccare merdoza! Я же ничего плохого не хотел, женился бы на Куинни, завел бы пяток симпатичных черномазых засранцев с итальянской кровью…
Бред, конечно, я сам это понимаю. Чушь. Но, когда у человека нет выхода, когда помощи ждать неоткуда, к кому ему обращаться? Может, потому бедные люди набожнее богатых? У богатого есть иллюзия силы, власти, а у бедного ничего нет, и ему легче попросить о помощи у Бога и верить, что помощь придет.
Не успел я договорить, как станцию рвануло так, что пол ушел из-под ног, и неведомая сила хорошенько приложила меня о входной косяк. Джинн тоже упал на пол и скорчился, как младенец, а отпустившую его тварь отшвырнуло назад, метров на десять от нас. Grazie a Dio!
А потом дверь открылась, и на пороге появился Фредди.
Бракиэль
На ходу я попытался связаться с Нааме. Та оказалась неподалеку, они с Апистией как раз шли от медлаба в сторону шлюза при ангарной палубе, куда должен был причалить «Атлантис».
– Что-то не так, – сообщил ей я. – Какой-то объект рядом с «Атлантисом».
– Объект? – переспросила она. – Какой? Откуда он взялся?
– Понятия не имею, – признался я. – Он вдруг появился, я даже не понял, как.
– Ты где? – спросила она. Я ответил. – Подходи на ангарную, к четвертому шлюзу, а я пока попытаюсь связаться с Лордом.
Когда я влетел на ангарную палубу, Нааме казалась обеспокоенной.
– Связи нет, – сообщила она. – Не понимаю…
– Широкополосная помеха, – сказал кто-то, и я подумал, что уже слышал эту фразу, но только когда? – Перекрывает все диапазоны. Излучатели в полутора тысячах миль отсюда, приближаются к нам по азимуту…
– Ты кто? – удивленно спросила Нааме, а я уже понял, кто. Я указал Нааме на громадину «Таннина»:
– Нааме, это Норма. Вы вроде еще не знакомы.
– Знакомы, – ответила Нааме. – Прошлый раз ты выглядела лучше. Что за помеха, можешь сказать?
– Первый раз сталкиваюсь с таким, – призналась Норма. – Все системы «Левиафана» работают с перегрузкой, пытаясь компенсировать воздействие этой хренотени.
– Забавно у тебя получается материться, – заметила Нааме и внезапно побледнела. Я понял уже, почему. Я «вгляделся» в приближающийся «Атлантис» – если у огромной станции перегрузка защитных контуров, то у шаттла такой защиты вообще нет!
Сначала шаттл показался мне неуправляемым, но потом я понял, что кто-то на нем пытается взять кораблик под контроль, и у него, кажется, получается.
Вот только неведомое нечто (всмотревшись, я увидел его – небольшой, футов семь-восемь в диаметре шар явно искусственного происхождения) не желало, вероятно, такого развития событий. На его сверкающей металлической поверхности что-то вспыхнуло, и он моментально изменил движение, целясь в беззащитное «брюхо» «Атлантиса».
Всевышний! Я бы все отдал, чтобы на секунду оказаться в кабине этого шаттла. Еще лучше, если бы мы были там с Нормой – мы бы гарантированно избежали того, что произошло дальше. С легкостью теннисного мячика неизвестный объект ударил в стык крыла и корпуса «Атлантиса». Шаттл буквально швырнуло в «Левиафан», наша система стабилизации тут же скомпенсировала гравитационное возмущение, по иронии судьбы, двинув станцию навстречу окончательно лишенному управления кораблику.
– Он же полон КР! – воскликнула Нааме, вцепившись в меня побелевшими пальцами. – Мы перевозим на станцию нестабильное топливо, все наши запасы! Если оно рванет…
– Кажется, мне стоит вмешаться, – спокойно сказала Норма.
– Как? – не поняла Нааме.
– Очень просто, – ответила Норма. – У моего тела есть возможность работать, как орбитальный буксир. Если вы дадите разрешение, я могу постараться выйти через шлюз и стабилизировать движение шаттла. У меня есть на это еще немного времени.
– Тогда давай, быстрее! – скомандовала Нааме. То ли у «Таннина» были скрытые возможности, то ли Норма как-то его модифицировала – не могу сказать, но через мгновение неуклюжий «Таннин» уже был возле шлюза, подготовленного для стыковки с «Атлантисом». Краем глаза я видел, как побледнела Нааме, и даже через комбинезон чувствовал, как она вцепилась в мою руку.
Вот двери шлюза закрылись – шаттл приближался, мы уже видели его корпус за панорамными стеклами. Если ничего не предпринять, он вот-вот врежется в станцию как раз над ангарной палубой.
– Ну же, милая, быстрее, – шептала Нааме. Мы не знали, раскрылись ли внешние створки шлюза. Тогда не знали. Потом, конечно, узнали – нет, они лишь приоткрылись…
Норма не успела. Огромную станцию в миллионы тонн весом швырнуло в сторону, темноту космоса озарило зарево, за панорамным окном полетели раскаленные обломки, куски, даже, как мне показалось, перчатка от скафандра.
– ЛОРД! – закричала Нааме. – Там же Лорд!
– Ну что ты, – сказал я. – Он спасется, он может уйти в другое тело, а вот ребята…
Нааме быстро взяла себя в руки и печально покачала головой:
– Нет. Я чувствую. Лорда больше нет.
Она посмотрела на меня, и в глазах ее стояли слезы:
– Беги, спасай Норму. Она жива, ее заблокировало в шлюзе. «Таннин» сильно поврежден, но ее блоку ничего пока не угрожает. Спеши.
– А ты? – спросил я.
– А я займусь другими делами, – глухо сказала она. – Теперь вся ответственность за судьбу Проекта лежит только на нас. Иди, быстрее, – и, отвернувшись, поспешила уйти.
