Глава 17

Тик-так. Тик-так. Часы словно отсчитывают секунды перед взрывом. Кажется, в том мире это называлось бомбой.

Склонив голову и опершись на подоконник, Такер наблюдает за мной, а я что есть мочи втягиваю живот. Папка теперь моя, ищейка. И не надейся.

Мы в кабинете Рене. Утешительница меряет шагами комнату и без конца повторяет:

– Боги, ты же на учете! Как можно было забыть?

– М-м… – я проглатываю ком и собираюсь с мыслями. – Я наткнулась на имя приятеля и заглянула в его лабораторию.

– Откуда вы знаете Ларса? – Такер прожигает меня взглядом. Скоро у него это получится. Я сгорю и поделюсь с ним пламенем.

– Пересекались в городе. Очень… эксцентричный мужчина.

Спина затекла, но сейчас я обязана сутулиться. Лишь бы кофта не обтягивала меня и заветная папка не попала к ищейке. Лишь бы я прочитала Ларса.

Такер прикрывает глаза ладонью и проглатывает смешок. Как родитель, прощающий детскую шалость. Вот только я давно не ребенок, он – не отец. Наша история изначально неправильна, а отношения гниют с первой встречи.

Он ухмыляется и этим унижает меня.

– Пересекались в городе… Очередное совпадение, Шейра. Вы – настоящий сундук с секретами. Сколько в нем темных углов, а?

– Двенадцать двугранных, – огрызаюсь я.

– Вы шутница, – хихикает ищейка.

– До вас мне далеко.

– Что правда, то правда, – мигом серьезнеет Такер. – Вот еще что. Мы нашли в вагоне четыре рюкзака, набитых флешками. Интересно, кто у нас такой богатый?

– Не представляю, – отрезаю я.

– Ладно, – легко соглашается он. – Последнее предупреждение. В следующий раз вы обнулитесь. И никто не будет ждать эти семь дней. – Он гладит меня по голове и аккуратно заправляет за ухо прядь. – Красивые волосы. А цвет какой…

– Не смейте, – шипит Рене, замирая посреди кабинета. – Не смейте ее ломать. Она моя пациентка.

– Как пожелаете, – цедит Такер, подмигивая мне. – До скорого, Шейра.

Он уходит, а я усердно заглушаю его шаги мыслями. Держаться и молчать… Чему, если не молчанию, я научилась за эти пятнадцать лет?

Рене садится за стол. Я позволяю себе расслабиться.

– Иди в палату, – чеканит Утешительница.

– И вы ничего не спросите?

– Тебе мало? Ради бога, Шейра, иди в палату.

Моля небеса, чтобы папка не выпала, я бреду к двери.

– Тот охранник чуть сердечный приступ не получил, – хмыкает Утешительница. – Но… нечего спать на работе, правда?

– Да, соням здесь не место, – подтверждаю я и выбегаю из кабинета.

Свобода.

Скоро завтрак, но я спешу не в столовую. Я мчусь на десятый этаж, к Нику и Ольви.

Друзья приветствуют меня удивленными взглядами. Я запираю дверь и прислоняюсь спиной к ледяному кафелю. В коридоре снуют Утешители, стоит привычный шум, и я надеюсь, что наш разговор никто не подслушает.

– Ты в порядке? – наклонившись над умывальником, спрашивает Ник. Он не успел надеть футболку: на нем лишь штаны да полотенце, частично прикрывающее плечи.

Я краснею и опускаю глаза. Изучаю кольцо с синей кнопкой. Как бы я ни злилась, мне гораздо спокойнее с ним, чем без него.

– Красотка, ты язык проглотила? – застилая кровать, веселится Ольви.

– Нет, тебя. – Я достаю из-под кофты папку. – Нашла ее в лаборатории Ларса…

– Что?! – одновременно выкрикивают друзья.

– …Но меня спалили.

– Это было опасно.

– Круто! Почему нас не позвала?

Я касаюсь пальцем кодового замка – по-прежнему включен. Разрядить аккумулятор? Нет, рискованно. Скорее всего, сработает защитный механизм, и документы самоуничтожатся. Склеятся или, чего доброго, сгорят.

– Попытаюсь взломать. – Ник выхватывает у меня из рук находку и прячет ее в тумбочку. – Пусть побудет здесь.

Он задвигает ящик. Громко. А потом каменеет и секунды три пялится в окно. Резкий и дерганный, как тогда, в магазине. Любитель чипсов.

– Что-то случилось? – хмурюсь я.

Тупица. У нас давно что-то случилось. Только это «что-то» не уместится в один ответ.

– Все хорошо, – нервно сглатывает Ник. – Здесь папка в безопасности. Ты без нее – тоже.

Мне по-прежнему неловко видеть его полураздетым. Будто не было той ночи, когда мы купались в нижнем белье. Или была, но в прошлой жизни. Хотя… Так и есть.

– Как обстоят дела с учетом? – интересуюсь я.

– В процессе.

– Ты же знаешь, у нас мало времени.

Ты же знаешь, я обнуляюсь.

– Он вчера весь вечер задротил, – оправдывает его Ольви. – Я чуть не сдох со скуки.

– Не беспокойся, Шейра. – Потянувшись, Ник наконец-то надевает футболку. – Я проголодался как волк! А вы?

А я смотрю на тумбочку со спрятанной папкой. В ушах до сих пор стоит грохот задвигаемого ящика. Хохот деревянного рта, не иначе. Нет, здесь что-то нечисто. И мне не отмыть пятно, не вписывающееся в картину нашей команды.

– Стой. – Я преграждаю Нику путь. – Что ты скрываешь?

– Ничего.

Это звучит так честно и удивленно, что я тут же жалею о сказанном. Он просто голоден. Просто пытается защитить меня от Такера. А я, после всего случившегося, закидываю его вопросами.

– Хотя, есть одна вещь, – лукаво щурится он. – Я бы признался раньше, но… в общем, Шейра, когда ты злишься, у тебя дергается нижнее веко.

Вот дурак.

– А еще пена изо рта идет, – подтверждаю я.

– Нет, серьезно. Не замечала?

– Куда бы мне тебя послать? Может, к черту?

Только я собираюсь покинуть этих балбесов, как вдруг Ник окликает меня:

– Мне… нужно кое-что спросить. Без шуток. Ольви, ты иди, мы догоним.

– Как первоклассники, честное слово, – причитает тот, но все же подчиняется.

Ник мгновенно превращается в «любителя чипсов» – резкого и хмурого парня. Разве что капюшона не хватает.

– Ты встретилась с Эллой.

Я вздрагиваю и молюсь, чтобы он забыл мою историю и не позволял мне быть слабой. Теперь это – запрещенный прием.

– Да. И что? – Я стараюсь преодолеть волнение – бесполезно. Вот бы скрутить его в трубочку и выкурить, а потом бросить окурок под ноги. Распахнуть форточку, выпустить едкий дым и никогда-никогда о нем не вспоминать. Как о вредной привычке.

– Ты с ней поговоришь. Отделение невиновных… – Ник стискивает мои плечи так, что, наверное, кроме гематом у меня появятся синяки в форме его пальцев. – Я помню каждый поворот, каждый кабинет. Где процедурные, где диагностика, а где наша с Марком палата. Черт. Ты не представляешь, что со мной творится. Я провел здесь полжизни. Столько изменилось за шесть лет! А проблемы все те же. – Зажмурившись, он тихо стонет: – я схожу с ума. Словно и побега не было, и наш план мне приснился, и ты ненастоящая…

Я беру его ладонь и прижимаюсь к ней щекой.

– Видишь? Настоящая.

– Я обещаю, Шейра, ты навестишь Эллу, – трясет головой он. – До того, как мы доберемся до серверов.

Он прав. После может не наступить.

– Спасибо, – шепчу я. – А… Как там Марк? Прости, что вчера толком не поговорили.

– Он забыл, как это случилось. И, надеюсь, больше не вспомнит.

– Вот и хорошо, – выдыхаю я. – Пойдем в столовую? А то мое веко скоро оживет…

– Шейра, я выиграла, выиграла! – Звонко хохоча, Дэнни бросается мне на шею.

Мы играем в гонки на планшете. После завтрака я хотела отправиться к Ольви и Нику, но соседка меня задержала.

– Поздравляю. – Я глажу прыгающую Дэнни по макушке. – Моя очередь. Какой там счет?

Коридор наполнен оживленными голосами. Сквозь щели они просачиваются сюда, в тихую и уютную палату. Еще утро, а в каменной клетке уже многолюдно.

– Сегодня праздник? – хмурюсь я.

– День открытых дверей. У Последних всегда куча гостей, – морщит носик Дэнни. – Куда же деваются эти гости, когда мы превращаемся в сущностей?

– Эй! – Я откладываю планшет. – Ты чего? К тебе кто-нибудь придет?

Ох, о чем я спрашиваю. Конечно, конечно придет, детка. И отец, в отчаянии отрубивший себе руку, и изможденная мать – все, кого ты любишь, примчатся к тебе. Обязательно. Мои проблемы – ничто по сравнению с твоими. У меня нет надежды, а ты наблюдаешь за тем, как умирает твоя.

– Да, родители приедут вечером, – моргает Дэнни. – Ой, ты же не в курсе… я выздоровею! Представляешь? Буду рыжей до самой старости! Меня прооперируют, но… мама запретила мне об этом болтать.

– Прооперируют?

Всего слово, и сердце начинает барабанить по ребрам. Слово, и я почти мертва. Эти нелюди, эти странные существа, называющие себя Утешителями, разберут маленькую девочку на атомы ради науки.

Что, если будет как с Марком? Что, если Дэнни окажется очередным непригодным материалом?

– А кто согласился? Твоя мама? – Я говорю ровно, как робот. Робот с вырожденной программой.

– Да. Не бойся, Шейра.

– Я тоже пойду. Посижу с твоими родителями в коридоре, подожду окончания операции. Хорошо?

– Ты – моя лучшая подруга, – радуется Дэнни.

– Действительно, лучшая, – вторит ей кто-то.

Мы резко оглядываемся. На пороге появляется Альба. Полуседая, бледная. Она похудела и уменьшилась; форма висит на ее острых опущенных плечах. Еще чуть-чуть, и от девушки, так отчаянно ищущей надежду, не останется и следа.

– Здравствуй, – кусает синие губы она. – Я… Нет. Это сложно. Не стоило мне…

– Проходи.

– Как тебя зовут? – интересуется Дэнни, но поняв, что гостья не настроена играть, запускает гонки.

– Что решила? – хриплю я, подозвав Альбу к окну – подальше от соседки.

С опаской косясь на Дэнни, она признается:

– Я долго думала над твоими словами. Ты права.

– В нашем случае «долго» может сыграть злую шутку, – говорю я жестко.

– Давай без философии, – огрызается Альба. – Ты права во всем. Прости мне мою наивность. Я правда пыталась найти с тобой общий язык. Какая же я дура… Нам тесно в одной лодке, Бейкер. И я не удивлюсь, если из-за тебя мы утонем. Но не надейся, что избавишься от меня. – Она переводит дух, и губ касается подобие улыбки. – Я в игре.

Нет, это не моя девятилетняя подруга. Не девушка, борющаяся с демонами. Она – Последняя. И она разучилась прощать.

– В игре… Отлично, – заключаю я. – Матвей снимет нас с учета, и – начнем. Тебя же допрашивал Такер?

– Да…

– Ой, я вспомнила, кто ты! – восклицает Дэнни, откладывая планшет.

Мне остается гадать, с какого момента она подслушивала.

– И откуда же? – недоумевает Альба.

– Ты тоже рисуешь! Я видела тебя утром в зале с мольбертами!

Альба тихо чертыхается, на лице проступают красные пятна, а опущенные плечи внезапно расправляются.

– Захотелось попробовать. Что такого? Нельзя? Это не симптом болезни, ясно?

– Мне понравилась твоя картина, – как ни в чем не бывало продолжает Дэнни. – Ты не закончила ее, но она как… как настоящая. Давай сводим туда Шейру!

– Шейру? – презрительно фыркает Альба. – О, она оценит мои старания как никто… Но прогуляйтесь без меня, ладно?

Она ковыляет к двери и, бросив на прощание что-то вроде «хорошей экскурсии», удаляется. Я вздыхаю, но Дэнни не дает загрустить и легонько пихает меня в бок.

– Пойдем. У нас красивая галерея.

Давай, Шейра, уничтожь себя, взгляни на картину Альбы. Взгляни на то, что скрывается за ее надеждой.

– Ладно, – сдаюсь я.

Мы окружены мольбертами. Над нами возвышается огромный купол: галерея занимает два этажа. Лучи крадутся сквозь окна и занавески. По-девичьи скромно, по-кошачьи мягко. Струйками меда застыли золотистые колонны. Человек пятнадцать рисуют последние картины. Молча. Увлеченно. Отчаянно.

Идеальное место для тех, кто опоздал на поезд. Кто выкинул билеты и наконец перестал спешить.

– Вот ее мольберт! – хлопает в ладоши Дэнни.

Я замираю перед работой Альбы. Хотя к черту приставку «за». Умираю.

А чего ты ожидала, Шейра? Бабочек и единорогов?

С картины за мной наблюдает пятилетний мальчик. Наш Ник. Он улыбается наивно и искренне и будто просит меня о чем-то. Едва заметная щелка между зубами, веснушки… Ник из жизни до.

Наброски карандашом, четкие линии и тени – все выглядит так, словно Альба ни секунды не сомневалась. Она вернулась в тот день и возненавидела меня заново. Но… мне это уже не нужно.

Я учусь прощать себя. И я выдержу все, если Элла вылечится. Прошлое не утянет меня. У Ника… сильные руки.

– Хочешь посмотреть мои рисунки? – Дэнни вприпрыжку подбегает к плеяде миниатюрных мольбертов. – Вот. И это, и это – я рисовала!

– Какая красота…

На холстах Дэнни – лица. Десятки лиц, странных, хмурых, мертвых. И все – с голубыми глазами.

– Почему? – бормочу я, не в силах пошевелиться. – Что с ними?

– Это сущности. Я раскрашиваю им зрачки, чтобы они не грустили.

– И много у тебя таких друзей?

– Очень.

Картина у колонны цепляет меня больше других: хрупкая девочка прижимается к краю холста, будто боится провалиться в бездну. У Дэнни получилось изобразить особо пронзительный взгляд и живое лицо. Настолько, что я с уверенностью могу сказать: девочке двенадцать лет. А еще – что ее зовут Элла.

Вот мы и встретились, сестренка. Правда, по разные стороны.

– Откуда ты ее знаешь?

– Она – моя подруга, – поясняет Дэнни.

– И вы… часто видитесь?

– Да. Это она научила меня разгадывать кроссворды.

Конечно, как же я не догадалась.

Наверное, из зала выкачали весь воздух. Создали абсолютный вакуум. Мне душно, жарко, а моя ненавистная плакса рвется на свободу.

– Проведешь меня к ней?

– Вы тоже дружите? – С подозрением хмыкает Дэнни. – Ты не врешь?

– Мы сестры, но мне к ней нельзя.

– Почему?

– Она боится навредить… – осекаюсь я. – Пожалуйста, Дэнни, милая, помоги.

– А что, если она обидится на меня?

– Ладно. Что бы ты сделала, если бы родители жили в соседней комнате, но тебя бы к ним не пускали? Неужели не попыталась бы к ним пробраться?

Дэнни осматривается по сторонам и, закусив губу, запрыгивает на подоконник. Исследует карман кофты. В ладони появляется золотистая карточка.

– Я ношу ее с собой. Могут забрать.

– Кто?

– Утешители. Это ключ от отделения сущностей. Мы с Эллой стащили его у тамошних охранников.

– Какая у нее палата?

– Тридцать шестая. В конце коридора, рядом с залом серверов.

– Спасибо. – Я забираю у Дэнни карточку, а сама пританцовываю от нетерпения и радости. Мы не зря здесь. Не зря!

– Навещай Эллу хоть каждую ночь, – разводит руками соседка. – А потом – будем по очереди.

– О’кей, – соглашаюсь я, но сердце тут же сжимается от этого «потом». – Пообещай, что ты вернешься… не седой.

– В конце концов, можно купить краску для волос.

Мне бы твой оптимизм, девочка. Где я потеряла часть своей программы, отвечающей за веру? Или это и есть мой брак, с которым я родилась?

Мы возвращаемся в палату: к коту с тремя ушами и девятому уровню в гонках.

В коридоре мигает одинокая лампа. Это действует на нервы, и я прикрываю глаза ладонью. В операционном блоке пусто – за стеной два Утешителя готовятся к эксперименту. Дэнни вместе с ними. Скоро придут ее родители. Я жду их, отчаянно жду, чтобы попытаться отговорить от безумной затеи.

Мы провели в палате целый день. Шутили, смеялись, обсуждали платья. Но, как и накануне, за улыбками прятались дребезжащая неуверенность и страх. Мы боялись молча.

– Не ожидала тебя здесь встретить.

Я открываю глаза – чуть поодаль, у кресел, топчется Эмили. Заламывает пальцы, хрустит костяшками, снова и снова. Она в белой форме. Здесь все в белой форме – иначе не впускают. Я одолжила одежду у Рене, и теперь чувствую себя слишком неправильной. Слишком… неживой.

– Где Вилли?

– Дома.

– Рана… не заживает?

– Заживает, – отчаянно мотает головой Эмили. – Просто медленно. Без лекарств не обойтись. Сегодня Утешитель вживил ему индикатор. Пообещал привезти таблетки завтра. Вилли расстроился, что не увидит Дэнни после операции.

Каждым словом она подталкивает меня к обрыву. Вот-вот я не выдержу и продемонстрирую ей, насколько не верю.

– Почему вы согласились? – стараясь унять дрожь, спрашиваю я.

– Разве у нас был выбор? – фыркает Эмили. – Когда есть шанс, почему бы им не воспользоваться?

– Шанс? Какова вероятность того, что она вылечится? Пять процентов? Три? Или и того меньше?

– И что? Да пусть хоть одна сотая.

Спокойно. Посчитай до десяти, отвлекись. Не подталкивай Эмили к тому же обрыву.

Она дойдет сама.

– А вы не думали, что случится с вашей дочерью, если удача отвернется от нее? Что случится, если одной сотой окажется недостаточно?

– Шейра-а-а… – Хрусть. На этот раз палец чересчур «звонкий». – По-твоему, лучше изо дня в день просыпаться с мыслью об обнулении? Понимать, что шанс был, но ты им не воспользовался? Эта одна сотая не отпустит нас.

– Проблема в том, что Дэнни не в курсе, чем рискует, – вспыхиваю я. – Она же ребенок!

– Ей нужна настоящая жизнь! Настоящее детство! Без гематом! – Хрусть. – Да что я тебе объясняю? Ты не чувствуешь того же, что и я.

Вы правы, Эмили. Я не чувствую этой проклятой надежды и потому рассуждаю трезво, без розовой пелены.

– Вы не в себе, – распаляюсь я. – Помните, в вашей деревне жил Марк? Вы видели его спину? Или он прятал от вас свое безумие?

С трудом понимая, что творю, я вламываюсь в операционную. На минутку. Пообещать маленькой девочке, что мы найдем ошибку в «ушастом» коте.

– Стой! – кричит Эмили, но мне плевать.

А если унести Дэнни отсюда? Спрятать от розовой пелены? Рене права. Не страшно обнулиться – страшно стать монстром.

Утешители оборачиваются. Дэнни лежит на операционном столе. Не спит – машет мне.

«На что ты надеешься?» – визжит внутренний паникер.

Мой мир сужается до одной цели: убедить девочку, по наивности родителей попавшую сюда, отказаться от операции. Объяснить, что здесь люди с браком превращаются в поломанных кукол. Что это – плохое место для игр.

– Дэнни, милая, ты не спишь… – Закончить я не успеваю: кто-то хватает меня за локоть и тащит в коридор.

– Да что вы творите?! – воплю я. – В вас есть хоть что-нибудь человеческое? Отпустите ее! Умоляю, отпустите!..

Я извиваюсь, рычу – тщетно. Они выполняют свою работу. Как всегда, безукоризненно. Как всегда, жестоко.

Теперь я понимаю Ольви. Наш город не лучше того, что был тридцать пять лет назад. Людей по-прежнему ломают. Только сейчас это законно.

Меня прижимают лицом к стене и вкалывают в шею какую-то дрянь. Последнее, что я слышу, – тоненький голосок из операционной:

– Не бойся, Шейра! В тумбочке новый журнал с кроссвордами. Мы разгадаем все до последнего…