Глава 16

Я смотрю на вьющиеся волосы и плотно сжатые губы. Мама. Ей не идет белый костюм. Не идет морщинка между бровями.

– Что происходит? – говорю я устало.

– Пойдем-ка отсюда. – Она увлекает меня в маленькую комнатку, заваленную коробками, и, закрывшись, облегченно вздыхает.

– Ты Утешительница? – спрашиваю я, до боли сжимая пальцами виски.

– О, дорогая! Нет, конечно нет!

Она обнимает меня. Что-то говорит, а я вновь превращаюсь в фотокамеру и вспышками запечатлеваю ее сожаление. О, если б я распечатала все снимки, наверное, по фрагментам воссоздала бы ад.

Я прокручиваю в голове песенку Альбы. Только бы не думать, что делает здесь мама. И кто ее подопытные.

Мне вспоминается Марк, поломанный человек, которому не хватило утешительской надежды. Он оказался в конце очереди. И мне больно осознавать, что к этому причастны мои родители.

– Подожди. – Я упираюсь ладонями в плечи мамы и отталкиваю ее. – Вы должны быть в лаборатории!

– Так и есть! – энергично кивает она. – На двадцатом этаже, рядом с учебным отделением.

– Почему ты…

– Дорогая, тебе лучше не знать о таких местах.

– И, конечно, мне лучше не знать, что забыли в таких местах мои родители. Правильно? Это ты хотела сказать?

Лицо мамы напряжено, она вот-вот расплачется. Мои слова почти добили ее. Я злюсь на себя за слезы мамы и на нее – за дурацкие тайны.

– Мы не тестируем обновления кармы, Шейра, – отвечает она. – Не заставляем участвовать в экспериментах.

– В чем заключается ваша работа? – щурюсь я.

– Это тайна. Пока что тайна.

Я сползаю на пол. Мы квиты, мама. И как бы ты ни умоляла, мои секреты тоже останутся при мне.

– Шейра… – Она падает на колени и гладит меня по щеке. – Почему ты здесь, дорогая? Мы с папой столько раз тебе звонили!

– Кое-что случилось…

Я всего лишь не уследила за сестрой. Ее всего лишь обнулили сущности, и она поседела. Ты ведь простишь? Простишь дочь, ненавидящую себя дважды? Я мечтаю, чтобы ты, как раньше, ругала меня за невымытые чашки.

– Элла. Она…

– Молчи! Молчи, дорогая, – шикает мама. – Я не переживу этого снова.

– Снова?

– Да… – Она прислоняется затылком к пирамиде из коробок. – Мы с Карлом догадывались, что с Эллой творится неладное. На звонки она не отвечала, а ты постоянно оправдывалась. Мы запросили списки обнулившихся и больных планемией. Было… Было сложно, Шейра. Она не хочет ни с кем встречаться.

– Я в курсе.

– Рене… – всхлипывает мама, – моя подруга. Она рассказала мне все.

– Я пришла к Элле.

– Как это случилось? – Ее трясущиеся губы умоляют меня промолчать.

– Как у всех.

– И что теперь?

У тебя появятся две седых дочери, мама. Некого будет ругать за невымытые чашки.

Мы считаем быстрые шаги за дверью и раз за разом переживаем тот день, когда я возненавидела себя дважды. Вспышками. Создаем свой воображаемый альбом и подписываем каждое фото.

– Ты на учете, Шейра? – подает голос мама.

– Давай не будем, хорошо? – как можно спокойнее улыбаюсь я.

– Не хорошо.

– Передавай папе привет. А мне… Мне пора. – Не прощаясь, я выныриваю из полумрака комнаты.

Кладовая расположена чуть поодаль от кабинета Рене, и сидящий на подоконнике Ольви не замечает меня. Ник появляется одновременно со мной. Его допросили.

– Н… ну что? – спрашиваю я, присоединяясь к ребятам.

– Где ты была? – недоумевает Ник. – Пойдемте в столовую, там все обсудим.

Мы устраиваемся за столиком в углу, подальше от галдящих больных и Утешителей. Зал наполнен сладким запахом выпечки. Странно. В блоках нечасто балуют сладостями. Желудок недовольно урчит, возмущенный моим наплевательским отношением к питанию.

– Так что? Где пропадала? – повторяет вопрос Ник.

– Встретила кое-кого. Да это неважно… – …просто мои родители всю жизнь скрывали от меня правду. – Что у вас?

– Учет, – морщится Ольви. – А у тебя, Матвей?

– Тоже. Я попытаюсь разобраться с этим до завтра. Взломаю базу… – Он чертыхается и откидывает вилку. – Если бы ты держал свои гениальные идеи при себе, мы бы здесь не застряли.

– Если бы я держал свои гениальные идеи при себе, Альба бы обнулилась, – вспыхивает Ольви. – Ты не Утешитель.

– А ты не Оскар, чтобы читать мне нотации.

– Ребят… – вмешиваюсь я, с трудом проглатывая кусочек бисквита.

– Кем ты себя возомнил? Ты не имеешь права решать за всех!

– Я живу в этом мире! – вскрикивает Ник, но тут же осекается. – А что известно о сущностях тебе, Ольви?

Я вскакиваю.

– Хватит! Вместо того чтобы обсуждать план, вы занимаетесь ерундой!

Прости, желудок, но ужин откладывается еще на пару часов.

Не знаю, сколько времени я убиваю, бесцельно блуждая по пустому и безликому холлу. Утешители потрошат третий блок, а он – тех, кто не защищается. Нас сотни. И все до одного – бескрылые тушки птиц.

– Шейра! – окликает меня Ник и, прижав к стене, запускает пальцы в мои волосы. – Я обещаю, мы выберемся.

– Не надо. Не занимайся самообманом.

Я умоляю себя оттолкнуть его, но мышцы не слушаются.

– Не бойся… – уверяет он. – Я заменю наши базы данных на ботов. Такер ничего не заподозрит. Верь мне. Мы ведь команда, правда?

– Нет.

– Команда, – фыркает Ник, взлохмачивая мне волосы. – Навестим Марка, а?

Возле лифтов нас ждет Ольви.

– Только давайте без скандалов, – вздыхаю я, когда мы добираемся до пятого этажа – отделения сущностей.

Там мы топчемся на маленькой площадке перед дверью с окошком. На шум выглядывает безликий Утешитель.

– Вам кого?

– Марка, – отвечает Ник.

– Сейчас уточню.

Мужчина исчезает. Через минуту раздаются тяжелые шаги и громкие возгласы.

– Входите!

Мы переступаем порог отделения, где последняя стадия превращается в первую. Первую и бесконечно тяжелую стадию седых волос.

– Биомаски наденьте. – Утешитель кидает нам три запечатанных пакета.

Мы сворачиваем в диагностический центр. Здесь людно и чересчур суетно для той стороны. Хотя где, если не в третьем блоке, обитать мужественным сущностям? Тем, кто борется с демонами? В городе таких нет. В городе одни монстры.

Мужчина замирает перед палатой Марка.

– Я буду здесь. Если что – зовите.

– Зачем? – хмурюсь я.

– Этот псих подозревается в убийстве. Клянется, что ничего не помнит, но кто ему поверит.

– Договорились, – обещает Ник.

В палате царит полумрак. Сквозь задернутые занавески просачиваются робкие лучи. Ползут по потолку, играют в прятки. На кровати лежит тот, кто прошлой ночью убил троих человек. И все потому, что они были счастливы и здоровы. Потому что были частью безумной игры.

А еще – потому что стояли за утешительской надеждой не в конце очереди.

– Здравствуй, – вымучивает Ник. – Как ты?

Не отрывая взгляда от потолка, Марк передергивает плечами.

– Ты кто?

– Мы дружили в детстве. А потом как-то разошлись, – шепчет он. – Я Матвей.

– Вот как… Со мной произошло что-то странное, Матвей. А спина… Ты в курсе, что у меня со спиной?

От молочных зрачков Марка мне не по себе. Он начинает новую жизнь в старом теле. Не с белого листа. С обрывка, запятнанного чернилами. И где-то в углу нацарапаны его четыреста тридцать девять раз.

– Без понятия, – моргает Ник. – Но, думаю, тебе повезло. Тысячи людей мечтают забыть прошлое, а получается у единиц.

Мы с Ольви здесь лишние. Об этом не вопит разве что радио в соседней палате. Я теряю терпение и бросаю:

– Общайтесь. Мы будем за дверью.

Безликий Утешитель ждет нас у окна, вдали от суетливой толпы, но мы не спешим ему навстречу.

– По-твоему, из этого что-то получится? – хмыкает Ольви.

– Нет. Но Матвею нужно с ним поговорить.

– Почему ты его защищаешь? Что между вами, а?

О, между нами многое. Кровавые ножницы, Альба, пятнадцать лет ночных кошмаров. Мой фотоальбом пестрит красным.

– Ничего.

– Так я тебе и поверил. Ничего-о-о, – протягивает Ольви. – Смешно.

Ты прав. Смешно до смерти. В прямом смысле слова.

Я слежу за монотонными движениями Утешителей, перебегающих из кабинета в кабинет, но что-то цветное и маленькое заставляет меня встрепенуться.

Девчушка в синем халате. С сединой, не идущей ей. Элла. Моя дорогая Элла.

Она исчезает в процедурной. Не заметила меня, растяпа. Или не пожелала замечать.

– С… Стой здесь, Ольви, – сглатываю я и перевожу взгляд на Утешителя. Он не смотрит на нас. Есть время.

Я срываюсь с места, расталкиваю больных и людей-роботов и несусь в конец коридора. К ней. За спиной сыплются ругательства – плевать.

Я должна ее увидеть.

Возможно, в последний раз. А возможно – в последний раз седой. Все зависит от того, насколько мы команда.

Мне остается два шага до процедурной, но меня прижимают к стене.

– Вы что творите?! – рявкает безликий Утешитель. – Шевельнетесь – с вас снимут десять гигов!

– Там моя сестра!

– К ней нельзя!

– Что вы себе позволяете?! – Рядом появляется Ольви, но на него никто не обращает внимания.

– Элла! – воплю я. – ЭЛЛА!

Давай, сестренка, я близка как никогда. С кем ты разгадываешь кроссворды?

– Перестаньте! Ваша Элла не хочет ни с кем разговаривать!

– Да почему?! Почему? Я чуть не сдохла, добираясь сюда! А вы мне о каких-то правилах! – рыдаю я.

– Наверное, она боится. Вы о таком не подумали?

Предположение Утешителя действует лучше пощечины.

– Кого боится? – Я больше не рвусь в процедурную. Срастаюсь с полом. Превращаюсь в трещину на ледяном кафеле.

– Обнулить вас, дурочка, – смягчается мужчина. – Или, может, чувствует себя виноватой. Мы сообщим, если что-то изменится. Из какого вы отделения?

– Последняя стадия.

– Да что случилось? – не унимается Ольви, готовый в любой момент наброситься на Утешителя с кулаками.

Я закрываю глаза и вытираю слезы. Элла боится не меня. Элла боится своего «нечаянно». И я не смею обвинять ее в этом.

– Обещаю, я… Не побегу за ней.

– Уж надеюсь, – кивает Утешитель.

– Шейра, – зовет Ольви, но я, шатаясь, ковыляю к лифту.

– Не сейчас.

Вряд ли он слышит: шум и суета мгновенно поглощают мою жалкую просьбу.

Второй этаж, коридор, больные и люди-роботы – все краски смазываются, как на плохой картине. Мелькают кабинеты. Я не замечаю, как оказываюсь у безлюдной служебной лестницы. Пустые палаты и тишина – вот, что мне нужно.

Элла пряталась, пока я считала шаги до нашей встречи. Глупая, глупая девочка.

Я снимаю биомаску. Кулак летит в косяк двери. Меня лихорадит. Все напрасно: нас не выпустят из этой клетки. Наша команда больше напоминает клуб для душевнобольных. А впрочем, так и есть. Герои, которые не могут спасти даже самих себя.

Грудь сковывают судороги. Я прислоняюсь лбом к стене, чтобы никто не заподозрил меня в слабости, чувствуя себя раздетой и беспомощной. Без биомаски среди сущностей. Только это еще хуже.

На плечо ложится чья-то ладонь. Я вздрагиваю. Кто бы ты ни был, проваливай. Испарись.

– Мне рассказали, Шейра.

Нежный, но старый голос. Рене.

– Она… – осекается Утешительница. – Она сделала выбор.

Я проглатываю нервный смешок. Как же глупо это звучит здесь, в третьем блоке, где слово «решение» – бессмысленный набор букв.

– А почему у меня никогда не было выбора?

– Дайте ей время. Она сама вас найдет.

Да, конечно. Как нашел Ник. Вы, Рене, не учли одного: это единственное, что держит меня на плаву.

Утешительница со вздохом отстраняется. Щелкает зажигалка. Нас обволакивает сигаретный дым.

– Курите? – спрашивает Рене.

– Нет.

Я невольно оглядываюсь: устроившись на ступеньках, она смотрит куда-то мимо меня. Сейчас, облокачиваясь на перила и сжимая сигарету в руках, она больше похожа на обычную женщину. И даже форма «роботов» сидит на ней по-другому.

Мне стыдно за красные глаза и пылающие щеки. Я сажусь ступенькой выше.

– Теперь понятно, почему вас называют Утешителями.

– Почему же? – Рене поворачивается ко мне и вновь затягивается. В ней нет ни капли напряжения, а я до крови закусываю губу, чтобы не разреветься.

– Вы обожаете успокаивать истеричек.

– А вы правы, – соглашается Рене. Седые волосы окутаны дымом. – Мы не просто врачи, как называли нас тридцать пять лет назад. Мы обязаны давать надежду, какой бы призрачной она ни была.

– Надежду, – фыркаю я. – Некоторые Утешители убивают ее. Почему за это не наказывают?

– Я… я не знаю, Шейра. – Она хлопает меня по колену. – Давай на «ты». Приходи завтра на тренировку Последних. Я бы хотела, чтобы ты там была.

– Извините, Рене, я не имела в виду вас.

– Тебе не за что извиняться. Занятие в шесть утра, перед завтраком. Возьми сетевые линзы. И не забывай: на «ты». – Утешительница тушит сигарету и поднимается. – До встречи.

– Кто такие Последние? – кричу я вдогонку.

– Те, кто балансирует на грани.

Мы ждем уже четверть часа. Собралось девять человек. Слишком мало для блока, переполненного людьми с браком. В комнате нет мебели. Из-за белого кафеля на полу и стенах помещение кажется безграничным, и это меня пугает. Словно нас загнали в ловушку. Я ежусь.

– Не бойся, – улыбается моя соседка. – Рене добрая.

– Это и страшно.

Дэнни настояла, чтобы я пошла на занятие.

Вчера мы весь вечер разгадывали кроссворды, а потом полночи болтали. О красивых платьях, танцах… Да много о чем, лишь бы забыть проклятое «навсегда».

После разговора с Рене ко мне заглянул отец. Я никогда не видела его таким мрачным, а он никогда не видел меня такой слабой. Мы наконец-то с ним познакомились. Без глупых масок.

Он принес шахматы. Настоящие. Те, за которыми мы провели все мое детство. И сейчас, заточенная в каменной коробке, я снова почувствовала себя ребенком. Мы сыграли две партии. Отец победил. Тот раз, когда я выиграла и записала ходы в планшет, так и остался единственным.

После папы зашли Ник и Ольви, но я солгала, что слишком устала и мечтаю об отдыхе. Ник одолжил у меня гигабайты от просмотров в Сети, чтобы гематомы не мучили его как минимум неделю.

Сквозь мысли доносится цоканье каблуков. На пороге появляется Рене. Наша глава, наш босс и наша… надежда?

Волосы Утешительница собрала в тугой хвост. Накрашенные красной помадой губы плотно сжаты.

– Доброе утро. Как прошла ночь? – Рене дожидается слабых кивков и вынимает из кармана кольцо с синей кнопкой. У каждого из Последних такое же. – Надевай, Шейра.

– Зачем? – вскидываю я брови.

– Чтобы мы смогли помочь тебе в любую минуту. Нажмешь на кнопку – тут же примчится дежурный Утешитель. Не теряй бдительность.

– И оно… будет следить за мной? – Я пытаюсь произнести это небрежно, но голос предательски дрожит.

– Да. – Рене берет мою ладонь и оставляет в ней кольцо. – Тебе придется носить его хотя бы на занятиях. Я не всегда буду рядом.

– А после? Я же и так на учете!

– Учет не спасет от обнуления, – с раздражением отрезает Утешительница.

Я впервые вижу ее злой. Злой и взволнованной.

– Не снимай, – советует Дэнни. – Это опасно.

– И все же решать тебе, – чеканит Рене.

Я надеваю кольцо. Ничего, Шейра, после занятия ты выкинешь эту пластмасску. Ник взломает систему учета. Вы спасете больных. Если, конечно, спасетесь сами.

– Перед тем как мы начнем, помните: лишь слабые превращаются в монстров, – предостерегает Утешительница. – Мы вам поможем. Ваша задача – принять помощь. Не спорю, это сложно. Но мы не виноваты в том, что с вами случилось. По крайней мере, не все.

Тишина. Угнетающая, холодная. Ровно дышит Дэнни. Ей не страшно. Девочке всего девять, и она не знает, чего бояться. В ее жизни не было того дня.

– Перед обнулением в Последних просыпается любовь к живописи. Не у всех, но у многих. Это как попытка догнать уезжающий поезд. Ты понимаешь, что он не затормозит, но продолжаешь бежать. – Рене прокашливается и неестественно, как солдат, выпрямляет спину. – Я с вами честна. В отделении последней стадии не лечат, а облегчают обнуление.

– Лучше бы солгала, – шепчу я себе под нос так, чтобы никто не услышал, а затем уже громче добавляю: – и где здесь надежда?

– В правде. Нет ничего страшного в том, чтобы быть сущностью. Страшно не контролировать себя. Пока у нас два рисующих – Бэн и Дэнни. – Рене улыбается долговязому худому парню и моей соседке. – На этаже есть зал с мольбертами. Иногда Последние становятся талантливыми художниками. – Лицо ее приобретает резкие, острые черты. – А сейчас наденьте сетевые линзы и разделитесь на пары.

Мы погружаемся в виртуальную комнату. Я радуюсь, что у Дэнни были запасные линзы – мои, наверное, по-прежнему лежат в потерянном рюкзаке.

– Я включу программу. – Рене проводит пальцем по стене, на которой тут же вспыхивает экран. – Каждый из вас попробует себя в роли сущности. Попытайтесь не обнулить соперника.

У меня перехватывает дыхание. Дэнни не поседеет. В ней полыхает огонь, и я буду настоящим чудовищем, если украду его.

– Нет, – ровно произношу я.

– Шейра, это виртуальная реальность. Ничего не произойдет, если ты не справишься, – убеждает меня Рене. – Не верь своим глазам – прислушивайся к ощущениям.

– Я не могу.

Последние отдаляются друг от друга. Они спокойны. У них нет седых сестер. Они не догадываются, какими острыми бывают ножницы.

– А ну не трусь! – топает ножкой Дэнни. – Я обнуляюсь здесь постоянно. Это даже весело!

– Ты хочешь потом «съесть» кого-то в реальности? – вторит ей Рене.

«Хочешь? – эхом звучит в голове. – Хочешь возненавидеть себя заново, а, Шейра?»

– Ладно, я попробую, – сдаюсь я, стискивая зубы.

– Тогда всем удачи. – Утешительница хлопает в ладоши, активируя программу.

В ушах начинает звенеть, кожа словно обугливается, а мышцы превращаются в вату. Зрение обостряется. Мне больно от такой четкости. И… кажется, я читаю страхи.

О, эти люди обманывают: они не спокойны. В комнате девять сердец, молящих о свободе. И я могу им устроить побег.

Стоп.

Это же просто – окаменеть, пока не закончится урок. Пока мои локоны вновь не потемнеют.

Но зачем, когда девять сердец вот-вот вырвутся из грудных клеток?

Я впиваюсь взглядом в Дэнни. Шум в ушах нарастает. За гранью реальности я слышу предупреждение:

– Забудьте о зрительных контактах.

– А ты боялась, – смеется моя соседка. – В этом нет ничего страшного!

Зато в тебе – есть. Я ломаю разделяющий нас барьер. Между мной и Дэнни появляется белая нить. Теперь я вижу, чего боится девочка, обожающая кроссворды. Не обнулиться, нет. Ей страшно остаться одной. Страшно, что ее бросят родители. Страшно забыть настоящий цвет своих волос.

Мой разум трусливо отступает перед чем-то безумным и болезненным. Я слаба, и терпеть это невыносимо.

– Шейра, отведи глаза! – восклицает Рене.

Она не представляет, как я голодна и какой я могу быть жестокой.

Переживания об Элле и Нике всплывают лишь на миг, после чего рассыпаются в пыль, – ко мне переливается карма Дэнни.

– Отведи глаза!

Интересно, моей соседке пойдет седина?

Я проникаю в ее голову. Легко, как вирус проникает в клетку. Вспоминаю вместе с Дэнни, как ее мама и папа играли в мяч. Она болела за отца. Картинка смазана. Дальше – как они красили забор. Родители смотрели на дочь, испачкавшуюся, но довольную.

Я внезапно понимаю: мы знакомы. И с ее мамой, чьи волосы растрепаны, а лицо не выражает ни радости, ни печали, – Эмили. И с отцом – Вилли.

Вот кого они так отчаянно ждут.

И я не посмею забрать у них надежду. Даже в виртуальной реальности.

Монстр продолжает выкачивать из девочки карму. Байт за байтом.

Трясущимися пальцами я снимаю линзы. Во мне нет сил разорвать связь – я сбегаю. Как трусиха. Хотя союз «как» смело можно вычеркнуть.

Я вновь в комнате с белым кафелем. Последние неподвижно наблюдают за виртуальной реальностью, но спустя секунду «оживает» Рене.

– Ты молодец, – хвалит меня она. – Принести воды?

– Нет! – Я вываливаюсь в коридор. – Не ходите за мной!

Подальше, подальше от позора. От слабости, заполняющей меня все быстрее. Я не лучше монстров, блуждающих за городом. В моих глазах есть и будет тьма, даже если зрачки побелеют. И как бы я ни сопротивлялась, во мне скоро угаснет жалость. Я перестану ненавидеть себя.

Я втягиваю запах таблеток вперемешку со свежестью утра – в третьем блоке вечно распахнуты окна – и мчусь, не разбирая дороги. Благо, утром здесь безлюдно. И только когда легкие отказываются принимать кислород, а перед носом появляется вывеска лабораторного крыла, я замедляю шаг. В полумраке спит пустой коридор. На стуле похрапывает охранник.

Я читаю вывески. Операционные, склады, фамилии ученых… и среди них – имя человека, сохранившего меня. Того, чью флешку я до сих пор ношу под толстовкой.

Рука тянется к кулону. Что же ты прячешь, Ларс? Вот оно, сердце твоих тайн. Сокровенные строки программного кода.

Из кармана охранника торчит карточка. Я аккуратно вытягиваю пропуск и, затаив дыхание, прислушиваюсь к храпу.

У лаборатории Ларса светится красный датчик. Я подношу карточку, и он загорается зеленым. Не оглядываюсь – страшно.

В нос бьет запах пыли. Здесь давно никого не было: потолок оброс паутиной, планшеты и серверы отключены от питания, стол завален флешками, а с потолка свисает железка, отдаленно напоминающая «молодчинку». На стуле лежит папка с электронным замком. Как ни странно, он до сих пор работает. Наверное, на солнечной батарее. Я пытаюсь открыть – тщетно. Требуется пароль. Я прячу папку за пазуху и прикасаюсь к пыльному шкафу.

– Эй! – рявкают за моей спиной.

Как же невовремя вы проснулись, господин охранник.