Глава 10

Матвей снимает маску. Ничто: ни грустные глаза, ни веснушки, ни нос, слишком большой для худого овального лица, – не напоминает мне о пятилетнем мальчишке, моем друге Нике.

– Шрам. Где твой шрам? – Я тянусь к его шее. – Где?

– Заживляющая мазь, не забывай.

– Я тебя не узнаю. Ты обманываешь.

Я пячусь, но Матвей хватает меня за кисть.

– Ты тоже изменилась.

– С чего бы? – Я вырываюсь. – Тебе не снятся кошмары, Матвей? Или Ник? Как тебя называть, скажи мне? О, придумала! Лжец!

– Успокойся…

Я подношу палец к губам. Ник умолкает. Вязкая злость бурлит во мне, пенится, ищет выход.

Все могло бы обойтись. Я бы не боялась засыпать и, возможно, мы с Альбой не отравляли бы друг другу жизнь. Если б только Ник вернулся раньше.

– Шейра, не надо…

– Где ты был? – выплевываю я пропитанные слезами слова. – Где ты был, черт возьми? Я ненавидела себя! Во мне не осталось ничего живого! Твое появление этого не исправит!

– Прости. – Ник кидает маску в колосья и обнимает меня.

Я отбиваюсь, кричу, но сил слишком мало, чтобы победить его. Да и себя – тоже.

– Простить?! Как ты не понимаешь! Господи, почему ты молчал… – с каждым ударом я слабею. – Той маленькой девочки давно нет, Ник.

Как же тяжело называть тебя по имени. Как же тяжело осознавать, что я определила твою судьбу. Нечаянно.

– Того маленького мальчика тоже.

– А где он? – Я вдыхаю свежий запах его одеколона.

– Умер вместе с Шейрой.

– Как жаль.

Ник касается ладонью моей щеки и, как бы я ни противилась, смотрит на меня.

– Мы были детьми, я тебя не виню.

– Почему ты говоришь, что не винишь меня, только сейчас?

– У нас впереди много времени.

– Ошибаешься…

– Ошибаюсь?

– Обсудим это после того, как я услышу правду.

– Шейра, Шейра… – Ник зарывается носом в мои волосы. – Мне нравятся твои вечные допросы. И мы обязательно продолжим. Но не сейчас. Ладно?

– Сколько бы ты прикидывался чужим, если б я не заставила тебя объясниться?

– Какая же ты наивная. Если бы я не захотел, ты бы не узнала.

– Странно, что ты захотел только через пятнадцать лет.

Я больше не злюсь. Вот он, мой друг. Живой. Я так мечтала его обнять и забыть о кошмарах, что разучилась радоваться.

– Прости, прости, прости… – повторяю я, будто молитву.

Я готова стоять так вечность. Десять вечностей. Вечность вечностей.

– Шейра. – Матвей отстраняется. – Ты должна кое-что знать.

Разве есть новость важнее его улыбки, дыхания и бойко бьющегося сердца?

– Ты же не думала, что у меня такие яркие радужки? – Ник снимает линзы и… исчезает. Хотя нет – появляется заново.

Сущность. Конечно, сущность. Я же читала его историю болезни, пусть и не до конца правдивую.

Возведенный за пару минут замок надежд рушится.

– Отпусти. – Не будь монстром. Не кради мои две недели.

– Обещаю, я не обнулю тебя.

Почему, почему я верю? Почему я всегда верю?

Наивная дура.

– Мне нужно соблюдать диету: раз в два часа принимать карму. И каждый понедельник вшивать новый чип, – объясняет он.

Я хватаю Ника за руки: на его ладонях, как и у здоровых людей, темнеют линии жизни.

– Откуда?

– Я регулярно обновляю запас, Шейра. Этого достаточно, чтобы залечить гематомы и вернуть какие-никакие линии.

Я пытаюсь ответить ему, но слова вянут, распадаются, как радиоактивный металл.

– Это страшно? – наконец выговариваю я.

– Не страшнее, чем умереть.

– Обнадеживает.

– Еще как.

– Ты носил маску, чтобы мы тебя не узнавали? – Я поднимаюсь на носочки, но дотягиваюсь лишь до подбородка. – Зря переживал. Ты очень изменился.

– У меня страшная паранойя.

– А волосы? Ты мог бы их перекрасить!

– Тебе не нравится моя прическа? – шутливо обижается Ник.

– Нравится! – заверяю я, но сразу же серьезнею. – Что скажешь Альбе?

– Ничего. По крайней мере, сейчас.

– Ничего?

– Это… – Он закрывает глаза. На лбу образовывается едва заметная морщинка. – Это сложно.

– Это не сложно, Ник. Это жестоко. – Я отступаю. Ты – особый вид сущностей, обнуляющий души. – Я рада. Я безумно рада, что ты жив. Но ты опоздал. На пятнадцать лет. Нам с Альбой, мягко говоря, тяжело находиться рядом.

– Дай мне время.

– Хорошо. Две недели. Хотя… Уже меньше.

– О чем ты?

– Не сейчас, – передразниваю его я и тут же затихаю: над полем несется черная кабина.

Утешители прибыли.

Мы возвращаемся в мир пустых зеркал. На крыльце топчется Ольви. Мне стыдно. В то время, как он скорбел о матери, я позволила себе на миг наполниться жизнью.

Ольви кивает Нику, затем – мне. Опускает глаза, и я понимаю: он просит помолчать, чтобы наши соболезнования не стали последней каплей и его боль не вырвалась на свободу. В таких случаях лучшее, чем можно поделиться, – тишина. И я с радостью отдам ее, если это поможет.

Кабина опускается в колосья. В дверях появляются Утешители с носилками. Ольви безвольно пропускает их в дом.

– Холодно как-то, – ежится он, заглушая голосом шаги людей-роботов. – Где вы были?

– В поле, – вздыхает Ник. – Прости меня, я…

– Нет! – Ольви треплет челку. – Молчи.

Ни слова о боли. Нельзя, нельзя. Сейчас не время. Кто же тычет палкой в свежую рану?

– Что там Альба? – меняю тему я.

– Очнулась, но я ей… не объяснил. Не смог.

– Я разберусь, – обещает Ник.

Утешители выносят тело Марфы.

– Мы свяжемся с вами, – бросает один из них.

В полумраке кабины тают седые волосы той, что любила зеркала. Захлопываются двери. Медленно угасает Ольви.

Хватит ли тебе сил, друг мой?

Умоляю, будь выносливее меня. Будь тверже. Будь мужественнее. Не позволяй отчаянию отравлять мысли. Не заставляй делиться пустотой. У тебя есть шанс, а я без нее умру.

Я открываю дверь своей квартиры. Не верится, что страшная ночь позади.

Мы бы остались у Ольви, но тот выпроводил нас, бормоча невнятные объяснения.

Не жалей, если не хочешь ранить сильнее. Простое правило, но как же тяжело ему следовать.

– Встретимся завтра. Попытаюсь что-нибудь нарыть на Ларса. Съезжу к автомату и выужу айпишник сервера. А там и до адреса доберусь, – обнадежил Ник, когда мы ждали кабину. – Тем более Альбе нужно отлежаться. Оскар подождет…

Я не снимаю толстовку, не бегу в ванную. Мне плевать, что я не ела двенадцать часов, а индикатор краснеет с неимоверной скоростью. Я падаю на диван и с радостью погружаюсь в кошмары. У меня нет сомнений: после того, что произошло, они не исчезнут, а обретут новые оттенки. И это хорошо. На несколько часов я отвлекусь. Забуду, что гнила напрасно.

Наконец я обмякаю в крепких объятиях сна, но что-то болезненно-громкое и настойчивое не отпускает меня окончательно.

Я тянусь к планшету и включаю громкую связь.

– Привет, Сова, – наполняет комнату голос Кира. В нем нет ни капли привычного веселья.

– Чего тебе? – хриплю я, переворачиваясь на бок.

– Извини, лады? Я… вспылил. Куда мне, дураку, без своей Совы, а? Ты там как? Я тебя очень прошу, будь осторожна! И возвращайся… живой. Хорошо? – тараторит он.

– Я дома, Кир. Пока что.

– Можно я приеду?

– Что-то не припомню, когда ты в последний раз об этом спрашивал.

– Тогда обведи в кружочек сегодняшний день, Сова! Больше такого не повторится!

Он отключается, а я вновь погружаюсь в тревожную дрему. Хотя бы на пятнадцать минут. А после у меня появятся силы рассказать обо всем Киру.

– Сова, доброе утречко! – Кир бесцеремонно забирает подушку.

Я нехотя поднимаюсь.

– Доброе утречко для сов наступает в час дня. Откуда ты?..

– Кое-кто страдает плохой памятью и забывает о предназначении дверных замков!

Я ковыляю к зеркалу. Кожа отдает синевой, дорожки сосудов оплетают лицо. Индикатор начинает попискивать, и мне не остается ничего другого, кроме как взять со стола флешку и «влить» в себя десять гигов кармы.

Кир тем временем падает на диван и укутывается в одеяло.

– Я тебя слушаю, Сова.

– У Ольви умерла мама, а Ник жив, – отвечаю я слишком спокойно, чтобы скрыть истерику. Затем сажусь рядом с Киром, прячу лицо в ладонях и рассказываю о случившемся.

– Что будешь делать? – спрашивает Кир, когда мои всхлипы затихают.

– То же, что и планировала. Вроде бы я должна радоваться, что Ник жив, да? – Я хватаю ртом воздух. – Но я так привыкла к тому, что виновата… Как вести себя с ним? С Альбой? О чем думать, чего бояться?

– А ты не думай. Тебя Элла ждет.

– Кир… – я упираюсь лбом в его плечо. – Мне очень стыдно, что Карину из-за нас уволили. Я отдам ей карточку.

– Ты с ума сошла? Вас поймают! Не смей!

– А как же…

– Она найдет работу, не сомневайся. А пока я о ней позабочусь.

– Спасибо, что пришел. И прости, что не показала те документы.

– Нет, ты права. – Кир горячо мотает головой. – Это – единственный шанс.

Он останавливает взгляд на моих волосах.

– Хм…

– Что?

– Да ничего…

– Что там?

Я снова подбегаю к зеркалу.

У меня первый седой волос.

Молодец, Шейра. Ты ближе к сестре на пару шажков. Правда, идешь не по той дороге.

– Сова, спокойно! – Кир в два счета оказывается рядом. – Волосинка, подумаешь! Все будет хорошо. Да мы с тобой таких пранков наснимаем!

Я заставляю себя улыбнуться.

– Да, ты прав. Я вернусь здоровой.

– Обещаешь?

– Конечно! – Я шутливо пихаю его в бок.

– Ну что, Сова… Это война! – Он накрывает голову одеялом и падает на меня. – Страдай, несчастная!

Вскоре, прижатая к полу и обездвиженная, я принимаю поражение.

– Один-ноль в мою пользу! – тоном диктора объявляет Кир. – Какой удар!

– Ладно, ладно, – кряхчу я. – Поздравляю. Только слезь с меня. Дышать тяжело.

– Опять твои намеки. Я вовсе не толстый.

– При чем здесь намеки?

В животе начинает урчать – я давно не ела. Отдышавшись, мы плетемся на кухню. Достаем из холодильника пакеты с кашей. Кир уплетает еду с небывалой скоростью.

– Слышишь, – чавкает он. – А что вы в походе есть будете?

– Возьму с собой.

– Не тяжело будет?

– А что ты предлагаешь?

– Например, себя.

Я давлюсь со смеху.

– Это, конечно, великодушно с твоей стороны, но…

– Сова, у тебя совсем крыша поехала?

– Нет, Кир, я не людоед.

– Вообще-то, я хотел предложить связные ящики. Присылал бы тебе еду, к примеру, раз в день. А ты бы по Сети говорила мне координаты. Надеюсь, вдоль дороги к третьему блоку Семерка догадалась установить почтовые точки.

– Без понятия, – хмыкаю я. – А если что-нибудь пойдет не так? Я же сгрызу своих коллег. И это будет на твоей совести.

– Поверь, Сова, совесть сбежала от меня сразу после того, как увидела мои бесстыжие глаза. Ну что? Согласна?

– Ладно, буду тебе писать. Мало ли что нам понадобится.

Посидев у меня еще немного, друг уходит, сетуя, что его ждет Карина, а мне нужно поспать. Я забираюсь в постель и погружаюсь в мир новых кошмаров.

Веселье, принесенное Киром, угасает с такой же скоростью, с какой нарастает тревога.

Потерпи, Элла. Я буду с тобой в любом случае. А сущностью или человеком – неважно.

Я изучаю отчеты и выкидываю старые документы. Клочки бумаги летят в мусорное ведро. Карл за своим столом паяет микросхемы. Мозг фонтанирует жуткими идеями – впору писать ужасы. А все из-за того, что Шейра не берет трубку.

Сегодня я набирала номер дочери раз десять, не меньше. Где ее носит? Работать она пошла… Наглая ложь. Ей чихать на мои предостережения и советы. Пранки ей подавай. Эгоцентричная дурочка.

– Что-то случилось, – бормочу я. – Она… о боги, она…

– Не накручивай себя, – перебивает меня муж. – Вдруг действительно работа?

– А Элла?

– Вот что я думаю… – запинается Карл. – Только не волнуйся. Я пролистаю списки обнулившихся.

– Что? – Он не в себе. Он просто не в себе. – Что ты такое говоришь?!

– Лучше убедиться, что Шейры и Эллы там нет.

– Да… – киваю я, стараясь задушить новый поток жутких догадок. – Ты, наверное, прав. Я позже им позвоню. Если не ответят, завтра спустимся в отделение сущностей.

Карл возвращается к микросхемам, а я никак не могу успокоиться. Папка-регистратор глядит удивленными прорезями и ждет, когда я облегчу ее ношу. Но ей придется потерпеть: мне не до бумажек. Готовясь заклевать меня, стервятники «а вдруг» расправляют крылья. Где мои девочки? Наткнулись на сущностей? Совершили что-то плохое? Поседели? Нет, они бы не обнулились. Они бы не поступили с нами так жестоко.

От мрачных мыслей меня отвлекает стук. В кабинет вбегает главный Утешитель отделения последней стадии – растрепанная и запыхавшаяся Рене. Что-то случилось. Или кто-то. Элла? Шейра? Карл сгребает микросхемы в ящик и спешит ко мне.

– Надеюсь… – осекается он, стискивая мои плечи.

– Среди Последних ваших дочерей нет. – Утешительница опирается на стол и прокашливается. – Я по другому вопросу. У нас гости. Родители моей пациентки.

– История болезни?

– Скинула вам на планшет.

– Ладно, почитаю. – Я активирую экран и проверяю почту.

– Ей семь, у нее планемия и проблемы с сердцем. Это все, что вам нужно знать, – закусывает губу Рене. – Есть вероятность, что обнуление она не выдержит. Но родители пообщались с Семеркой, и те одобрили.

– Наши исследования не окончены, – протестую я.

Утешительница чувствует мою неуверенность и с нажимом произносит:

– У нас нет выбора. Семерка подписала документы. Мне жаль. – Она потупляет взор и, пошатываясь, шагает к двери. – Хорошего дня. И, кстати, родители девочки уже здесь.

Я напрягаюсь. Рене чего-то не договаривает. Я хочу догнать Утешительницу и вытрясти из нее правду, но ладони Карла все усерднее давят на плечи.

– Пусть войдут! – кричит он ей вслед.

Мы тонем в неведении несколько секунд. Я бы осталась в них жить, но город не щедр на альтернативы: продает вечность взамен на жизнь. Валюта на любителя.

Немолодые мужчина и женщина переступают порог. Она улыбается и, присев на диван, закидывает ногу на ногу. Ее муж осторожно, плавно опирается о стену, словно боится, что она картонная. На его теле цветут гематомы, а женщина излучает здоровье и наивность.

– Я Эмили, – представляется она. – Это мой супруг, Вилли. Наслышаны о вас…

– Очень приятно. Но давайте ближе к сути, – мягко прошу я.

– Мы хотим попробовать… – Она дожидается кивка мужа и продолжает: – Ваш метод лечения.

– Вы понимаете, чем это может закончиться? – Я давлю на столешницу так отчаянно, что пальцы начинают трястись.

– Кажется, нет, Глория, – цепенеет Карл.

– Мы все обдумали! – убеждает нас Эмили. – Да, Вилли?

Кабинет наполняет тишина. Мои стервятники едва не сжирают меня, прежде чем ее муж соглашается.

Я проклинаю сегодняшний день и беспечность этих двоих. Во мне клокочет протест, но что я могу сделать, если они – добровольцы? Если они устраивают пикник на рельсах, слыша стук колес? Если верят, что поезд подождет, пока их праздник не закончится?

Я бессильна перед надеждой. К сожалению.

– Хорошо, – сглатываю я. – В случае… обнуления. Вам нужна подстраховка?

– Те разработки подойдут, – мрачнеет Эмили.

Вот оно. То, о чем молчала Рене. То, из-за чего я ненавижу свою работу и добровольцев.

– Что?!

– Пожалуйста, – всхлипывает она, – помогите.

– Это слишком опасно.

– Нам нечего терять, правда?

– Всегда есть что терять, – качает головой Карл.

– Вам тоже, – впервые за весь разговор подает голос Вилли.

– Уважаемые… – я поднимаюсь. – Если мы заключаем договор, с нас снимается ответственность за операцию. Так что, прошу, давайте без угроз. – Документы ложатся на стол. – Подписывайте.

Дальше все происходит в безмолвии. Сбившееся дыхание Эмили, ее синие пальцы, скрип ручки – женщина вынуждает согласиться и себя, и мужа.

Мы договариваемся провести операцию через пять дней. Попрощавшись, Эмили ныряет в коридор, а Вилли застывает в дверях и пронизывает меня будоражащим странным взглядом. Будто знает, чем это закончится. И умоляет меня отказаться.

Но я не отказываю добровольцам.

Загружаю историю болезни. Всплывает фото веселой рыжей девочки. Что бы она выбрала, если бы была совершеннолетней?

Гореть мне в аду, если не то же, что и родители.

Дождавшись вечера, я включаю планшет. Настало время звонка в блок номер три. Я помню голос секретарши – жестокий, холодный, презрительный. Она не сущность – хуже. Как и все Утешители, она не способна сострадать, и в этом ее проклятие.

– Нет, Элла не хочет ни с кем общаться, – в очередной раз чеканит женщина.

Я бросаю трубку. Утешительница слишком спокойна, а во мне бурлит желание растормошить ее. Нет, истерика здесь не поможет.

Оскар – последняя надежда.

Прокручиваю в голове вчерашний разговор с… Ником. Как же умело он прятался за лживым образом Матвея! И как непривычно не сжигать себя ненавистью.

Ночь проходит за поисками кармы. Под нашим пранком собралось двести тысяч просмотров. Я «съедаю» половину. Да, Ник и Ольви поделились со мной четвертью наворованного, но лучше перестраховаться.

С трудом дождавшись утра, я спешу в офис. Из гостиной доносятся вопли:

– …Он шарлатан! Матвей, ради бога, забудь о нем!

Я окунаюсь в полумрак зала. Разъяренный гость из прошлого не замечает меня. Киваю сидящему в кресле Ольви. Мешки под глазами, синеватая кожа, отсутствующий взгляд – все указывает на то, что он так и не уснул.

Чуть поодаль, прижавшись плечом к стене и строча что-то на тонком планшете, стоит Ник.

– Кто шарлатан? – интересуюсь я.

– Шейра! И ты здесь! – цепенеет Оскар. – Я вас умоляю, забудьте о Ларсе!

– Почему?

– Он не скажет вам ничего хорошего!

– А вы попробуйте найти того, кто скажет, – парирую я.

Еще ни разу я не видела Оскара таким злым и… безумным.

Он сметает бумаги со стола и трет виски. Я уверена: если бы в офис заглянул Ларс, гость из прошлого сыграл бы «Похоронный марш» на его костях.

– Вместо того чтобы готовиться…

– Подготовимся, – перебивает его Ник. – Альбе нужно отдохнуть хотя бы день. И это время мы потратим на просьбу Марфы.

У каждого есть запретные имена – раскаленные, сжигающие последнюю защиту. Чтобы даже биомаска не спасала. Сколько теперь их у Ольви? Сколько раз он не спасен?

– Матвей, – шипит Оскар, – ты же понимаешь…

– Да. Все будет хорошо. Не переживайте. Нам пора.

Попрощавшись с гостем из прошлого и выслушав очередную гневную тираду, мы спешим к Ларсу. Сворачиваем на многолюдную улицу и подчиняемся ее правилам: безликости и скорости.

– На остановку? – перекрикивает толпу Ольви.

Мне больно слышать его голос – ненастоящий, изломанный.

– Да. К Университету, – подтверждает Ник.

– Это же рядом с моим домом! – удивляюсь я. – Почему не позвонил? Я бы встретила вас уже там.

– Не успел. Сам только узнал.

Мы поднимаемся на лифте и запрыгиваем в кабину.

– Что связывает Оскара и Ларса? – Я не рвусь занимать место. Тем более пустуют лишь одинарные.

– Ничего. – Ник повисает на поручне. – Просто лет пятнадцать назад все судачили о незаконных экспериментах сумасшедшего ученого.

– И над чем же он… – Ольви едва не падает – мы отправляемся. – Экспериментировал?

– Вроде как над душами сущностей.

Вскоре я замечаю Университет, с высоты небоскреба кажущийся игрушечным. Он состоит из двух десятиэтажных корпусов-коробко́в, вокруг которых выстроились фонари-спички. От них зигзагами расходятся тропки парка. И если с высоты центральная улица напоминает ящера, то Университет – паука со сломанными ножками.

Вскоре мы сливаемся с потоком студентов. Все как один – в разрисованных биомасках. Новая мода. Издалека – лицо, вблизи – бездарная копия.

Мы бежим по одной из «сломанных ножек». Шелестят клены и дубы, ветер разносит сладкий аромат роз с клумб и запах сырости – налетели тучи.

– Думаю, Ларс в исследовательском корпусе, – предполагает Ник.

Автоматические двери не успевают закрываться из-за бесконечного потока людей. Мы подстраиваемся под скорость толпы и оказываемся в просторном зале. Гудят лифты, к стенам прижимаются диваны. Галдеж давит на уши. Мы подходим к девушке, дежурящей у полукруглой стойки с ключами.

– Чем могу помочь?

– Мы к Ларсу, – отвечает Ольви.

– К кому?

– К Ларсу.

– Он… не принимает. – Девушка закусывает губу и наклоняется к нам. – Уносите ноги, пока можете. Он же тю-тю! Я боюсь с ним один на один оставаться, а он, как назло, до девяти вечера засиживается. Приходится ждать!

– Это срочно, – вмешиваюсь я. – В каком он кабинете?

– На десятом этаже. Выкупил все аудитории, чтобы никого рядом не было! Нет, этот Ларс точно того. – Она крутит пальцем у виска. – Удачи вам. И с вас метр кармы. На ремонт холла.

Мы подносим индикаторы к маленькому экранчику в столе, после чего спешим к лифту.

Я считаю этажи, мелькающие в щели между дверями, и радуюсь, когда кабина замедляется: мой внутренний калькулятор не ошибся. Мы на месте.

Освещенный лампами дневного света коридор кажется бесконечным. Холодно. Пахнет чем-то сладким.

Мы замираем перед единственным открытым кабинетом. Обычный офис: гудящий сервер, старый шкаф во всю стену, кондиционер. И лишь одна деталь выдает странность хозяина – железная рука, свисающая с потолка. Длинная, вычищенная до блеска. Повсюду валяются фантики от конфет «Малибу». Немолодой мужчина, напоминающий по комплекции парня-миллион-спичек, стоит к нам спиной и что-то увлеченно читает на планшете.

– Хло, подай мне флешку! – командует чудак.

Рука тянется к столу, хватает съемный носитель и в ту же секунду отдает его хозяину.

– Молодчинка! – Мужчина гладит железные пальцы.

– Вы Ларс? – прерываю я его странный монолог.

Он резко поворачивается. Касается запутанных вьющихся волос и морщится, из-за чего огромная родинка на носу съеживается в сердечко.

– Да. Что вы хотите?

– Пообщаться, – заверяю я. – Просто пообщаться.

– Я заплачу за свет завтра. У меня сейчас нет лишней кармы. Хло, выпроводи их!

Наверное, эта «молодчинка» прибила бы нас, если бы не Ольви.

– Нам не нужна ваша карма, – говорит он. – Мы по поводу Марфы Тэрри.

– Марфы? Кхм. Ладно, Хло, отдохни пока.

Его взгляд твердеет. В нем нет ни намека на прежний страх. Ученый берет Ольви за руку и рассматривает тыльную сторону ладони. Прищурившись, я замечаю на ней родимое пятно.

– Давно не виделись, – выдыхает Ларс.

– Кто вы?

– Марфа так и не призналась тебе?

– Она попросила, чтобы я вас… отблагодарил, – почти беззвучно произносит Ольви.

– О, не стоит благодарности.

– Вы мне объясните, в чем дело? – начинает злиться тот.

– С превеликим удовольствием. Надеюсь, у вас есть сетевые линзы? – Ученый дожидается наших кивков и продолжает: – Надевайте.

Мы погружаемся в виртуальную реальность. Ларс скрывается за дверью с табличкой «Видео», и мы следуем за ним.

Комната плавно превращается в палату. Даже в нематериальном теле я улавливаю тошнотворный запах лекарств.

На диване сидит женщина в белой рубашке. Длинноволосая, стройная, смуглая. Лишь по глазам я догадываюсь, кто она.

Как же изменила вас болезнь, Марфа.

Она укачивает плачущего младенца, хоть сама едва сдерживает слезы.

– Тихо, тихо, тихо… – тает на ее губах.

Раздается писк индикатора. Я готова пойти на все, чтобы прекратить это.

– Да сделайте вы что-нибудь! – Голос Марфы похож на вой раненого хищника.

Видео меняется. Мы в лаборатории Ларса. На столе, в прозрачных капсулах, спят младенец и мальчик постарше, связанные проводами и планшетом. По экрану бегут строчки программного кода. Ученый внимательно следит за процессом.

Он читает их.

Не успеваю я опомниться, как картинка исчезает. Теперь мы в детской. Марфа поет колыбельную и поглаживает перила кроватки. Ее плечи сжимает незнакомый мне мужчина – наверное, отец Ольви.

– Где бы мы были без Ларса, – устало шепчет женщина.

Секунда – и видео рассыпается на пиксели. Я снимаю линзы. Мне страшно смотреть на Ольви. Я чувствую кожей, как он иссякает.

– Что это было? – хрипит он.

С каждым ударом сердца, с каждым вдохом мы все ближе к правде. И я не уверена, что хочу ее знать.

– Твоя история, Ольви. Я снял ее от начала и до конца. Ты – один из первых экспериментов.

– Что вы со мной сделали?

– О, дружочек, я сделал невозможное: спас тебя от планемии.

Я замираю. Мне не нужен ни воздух, ни эта комната. Весь мир сузился до слов странного ученого.

– Как? Вы лечите от обнуления? – с трудом выговариваю я.

– Да. Но это незаконно. Я плачу штраф – десять гигов кармы за операцию. И, конечно, у меня нет достаточного количества пустых тел…

– О чем вы? – багровеет Ольви.

– Что же, хорошо. Я программирую души. Двадцать лет работал на Семерку и пятнадцать на себя. Меня выгнали из-за некоторой… ошибки. – Ученый прислоняется ладонью к шкафу. – Что в нем, по-вашему?

– Конфеты «Малибу»? – мрачно ухмыляется Ник.

– Ха-ха, смешно. Хло, гляди, какой юморист к нам пожаловал, – закатывает глаза Ларс. – Здесь флешки, на которых хранятся программные коды душ. Мысли, поступки, привычки, эмоции и увлечения – все прячется в маленьком куске железа. Но! Что нужно душе для возвращения к прежней жизни? – вскидывает брови Ларс и, не дождавшись ответа, продолжает: – Правильно. Новая оболочка. У тебя, Ольви, было слабое, болезненное тело. Утешители вживили индикатор, но организм его отторг. Еще немного – и ты бы обнулился. У младенцев это заканчивается смертью.

– Вы хотите сказать, – ужасается Ольви, – что я мертв?

– Не ты, – поправляет его Ларс. – Твое тело. Тогда я только начинал свою деятельность. Мы с Марфой отыскали новую оболочку. Мэт был старше тебя на два года. Конечно, это звучит жестоко, но мы взяли его тело. Родители – сущности – продали сына за сто гигов кармы. Твоя настоящая оболочка мертва, Ольви.

Ларс открывает шкаф, и я невольно тянусь к кулону. Полки завалены прозрачными шариками. Такими же, как мой неудавшийся подарок Нику.

Один в один.