Книга: Шестая сторона света
Назад: Глава 19. Фрунзик и чай
Дальше: Глава 21. Состояние системы

Глава 20. Territorial Pissings

1

 

Я обошёл пилотский вагон и осторожно заглянул в окно.
Фрунзик сидел на своём старом месте. В фуражке. Дымил сигаретой и прихлёбывал из чашки. Рядом с вазой с печеньем появилась бутылка дерьмовой водки «Три паровоза». Такой мы давились в Колледже, не имея денег на нормальную. Воняла она как все десять паровозов.
Милиционер хлебал «Три паровоза» и даже не щурился. Меня же тошнило при виде каждого глотка.
Изредка он занюхивал глоток печенькой, но не кусал её, а клал обратно в вазу. Можно было подумать, что он празднует некое достижение. Что-то бормотал под нос и улыбался. То вдруг начинал насвистывать мелодию, прерывая её пением:

 

Те, что нас любят, смотрят нам вслед,
Рок-н-ролл мёртв, а мы-ы-и-ищщо нет!

 

Опорожнив чашку, он взялся за бутылку, но рубанул ладонью левой по правой руке:
 — Отставить.
Ответил сам себе:
 — Так точно, есть отставить.
Резко поднялся из-за стола и подошёл к зеркалу. Одёрнул рубашку милицейской формы и так красноречиво покачал головой, что я понял: сожалеет об отсутствии утюга. Как смог расправил складки, поправил фуражку, перестегнул ремень с кобурой. Включил и выключил фонарик.
Ровным чётким шагом прошёл к двери и выпрыгнул на перрон.
Дождавшись, когда его шаги утихнут, я последовал за ним. Двигался Фрунзик в сторону противоположную выходу.
Вглубь архаичного туннеля.

 

2

 

Следить за Фрунзиком было не трудно — его фонарик видно издалека. Но и без фонарика водочный запах оставлял чёткий след.
Я держал большую дистанцию, опасаясь пистолета. Никогда не стрелял и не видел, когда стреляли по другим, но жутко боялся выстрела. Чудилось, что стоило пьяному милиционеру навести дуло в мою сторону, как моя жизнь оборвётся.
В девятнадцать лет люди редко осознают, что молоды. Им кажется, что они достаточно пожили, чтоб высказывать своё мнение обо всём. Так вот, щеглы, это ощущение быстро проходит, когда знаешь, что кто-то может навести на тебя пистолет. Сразу понимаешь, что прожил мало, и что жизнь слишком дорога, чтоб тратить её на притворство.
Честное слово, если бы Фрунзик даже в шутку достал пистолет и просто направил бы в темноту, то я позабыл бы обо всех клятвах праху Лебедева и сбежал.
Но Фрунзик про пистолет не думал. Владеющий оружием вспоминает о нём реже, чем безоружный.
До меня доносились обрывки песен. Этот милиционер-бандит, однако, любил петь. Сначала Фрунзик долго цитировал «рокенролл мёртв, а мы-ы-ы-ы». Потом начал орать «Я-а, я-а, коко жамбо», очень похоже насвистывая мотив. Далее слышались обрывки попсовых хитов начала девяностых, когда я был маленьким, а Фрунзик, видимо, в лучшем периоде своей жизни.
Иногда он уставал (неясно — от ходьбы или пения). Садился на рельсы и молчал, выключив фонарик для экономии батареек. Я тоже припадал на корточки и следил за вспыхивающей красной точкой его сигареты.
 — Рота подъём! — орал Фрунзик, зажигая фонарик. От его команды хотелось подскочить и слушать дальнейшие указания.
Репертуар милиционера-певца пошёл на повтор. Целый час звучало раскатистое эхо про мёртвый рок-н-ролл. Потом ещё час по туннелю металась прилипчивая «Коко Джампо». Наконец, Фрунзик замолчал. То ли устал, то ли алкоголь выветрился. Я благоразумно увеличил дистанцию так, чтоб свет фонарика стал еле виден. В тишине лучше не рисковать звуками шагов.
Согласно меткам расстояния, мы прошли километров тридцать.
По замедлившейся скорости, я понял, что Фрунзик устал. Он чаще садился отдыхать, даже не закуривая. Я привычен к долгим переходам и чувствовал себя готовым пройти ещё столько же.
Иногда видел, что Фрунзик останавливался и поднимал луч фонарика вверх, разглядывая что-то на потолке туннеля.
В одну из таких остановок его фонарик вдруг пополз вверх и исчез под потолком.
Выждав пару минут, я пробежал дистанцию и замер, прислушиваясь. Сверху донёсся лёгкий шорох. Подождав ещё немного, включил фонарик на своей каске и прикрывая его ладонью, огляделся.
Старинные ржавые рельсы уходили в оба конца темноты. В нескольких метрах от того места, где я стоял, на стене были выдавленные в бетоне цифры — отметка расстояния по устаревшей системе. Рядом с цифрами приделана железная лестница.
Осмелев, я убрал ладонь с фонарика и увидел, что лестница вела к квадратному люку в потолке.
Не припомню, чтоб в Колледже рассказывали о предназначении подобных лестниц в архаичных туннелях. Впрочем, вкус дешёвого портвейна, сопровождаемого «Тремя паровозиками», — вот моя первая ассоциация со словом «Колледж».
Потушил лампочку и полез вверх, аккуратно ощупывая железные перекладины.
Вполз, перекатился, сел на корточки. Снова прислушался. С левой стороны слышалось далёкое кряхтение Фрунзика, будто он занимался тяжёлым трудом.
Включил свет, прикрывая ладонью.
Хорошо, что сел на корточки, а не встал на ноги. Я находился в другом туннеле диаметром менее человеческого роста. По сути — труба. По её дну проложен не монорельс и не старые рельсы, а хорошо узнаваемые полозья с углублениями, по которым передвигались Судитроны, для выхода на Платформу к Соискателям.

 

3

 

Определив направление звука, я выключил фонарик и пополз четвереньках. Я не опасался быть услышанным. Фрунзик так кряхтел и стучал ботинками по металлическим стенам трубы, что заглушал любые звуки.
Труба имела лёгкий подъём и поворот направо. Полозья больно впивались в коленки, я чувствовал что содрал кожу до крови. Фрунзик испытывал тоже самое. Доносились его болезненные возгласы: «Ах, мля, сука!»
От иного масштаба и перемещения на четвереньках мой внутренний счётчик сбился. Я даже примерно не мог представить, сколько мы проползли.
Осмеливался часто зажигать фонарь и осматриваться. Всё равно Фрунзик всегда был скрыт за бесконечным поворотом.
Стало ясно, что труба закручивается спиралью вверх. Иногда подъём делался таким крутым, а поворот резким, что боялся, что Фрунзик не удержится и покатится вниз на меня. В таких местах благоразумно давал ему уйти далеко вперёд.
Я делал частые остановки, прислушивался и пытался определить действия противника. В одну из остановок не услышал привычного кряхтения и стука ботинок по железу.
Замер, ожидая намёка. Тишина. Даже не видно отблесков милицейского фонарика на потолке.
Он что-то заподозрил и затаился? Под натиском этой мысли я медленно отполз назад. Лампу тоже перестал включать. Так и просидел в темноте неопределённое количество времени. Прислушивался, ожидая выстрела из темноты.
Вдобавок мне страшно захотелось в туалет. Расстегнуть ширинку и помочится не сложно, если бы не тёмная неясность впереди.
Трусливая идея — повернуть обратно — настойчиво приходила на ум. Пусть Фрунзик ползёт в одну сторону, а я в другую.
Стал укорять себя за трусость, с которой ухватился за оправдание. Сдерживая страх и позывы обоссаться, начал медленно продвигаться вперёд. Спасло меня то, что не ленился ощупывать каждый сантиметр темноты.
Рука наткнулась на ботинок. Соприкосновение длилось меньше, чем моргание в темноте, но успел ощутить и полуспущенный носок, и волосатую кожу под брючиной.
Отдёрнув руку, я, как был на четвереньках, отпрыгнул назад, словно испуганная кошка.
 — Кого надо? — вяло вскрикнул Фрунзик.
Я окаменел, стараясь не дышать. Фрунзик неразборчиво проворчал, всхлипнул и затих.
Скоро до меня донеслось отчётливое равномерное дыхание спящего. Я позволил себе сделать несколько шагов отступления.
Дыхание не прерывалось.
Проворно перебирая конечностями, я отходил всё дальше и дальше от спящего мента. Не удержался и скатился вниз по слишком наклонной части трубы. Полозья торчали из пола, как лезвия бесконечных ножей. Затормозил падение, стараясь не заорать от боли. Ощупывая пол, обречённо прополз ещё немного и остановился.
Включил лампочку и долго, с наслаждением мочился, глядя как потоки влаги, собирая пыль, катились вниз, повторяя поворот туннеля, и исчезали в темноте.
Я устал. Меня тоже клонило в сон.

 

4

 

Хорошо помню паническое пробуждение.
Сознание заполнял остаток сна, о некой упущенной возможности. О пропущенном поезде, который должен был отвезти меня в место, где получу ответы на вопросы: почему темно, почему холодно и почему воняет мочой?
Приподнялся с холодного пола и сел. Тело болело. Суставы не гнулись. Шея, казалось, исковеркана так, что я всю жизнь буду ходить, наблюдая кончики своих ботинок. Горло болело, в носу свербило. Я начал чихать, а из носа, как по команде, потекло. Сопливый и простуженный спаситель поездов, чёрт побери.
Угроза быть застреленным ничего не меняла в моём самочувствии. Я нагло зажёг лампу. Выпил из фляги воды. На донышке большого нагрудного кармана комбеза нашёл старую карамельную конфету.
Причмокивая карамелькой, я посмотрел на часы. Не мог понять, что показывают стрелки: десять утра или вечера?
Не погасив лампочки, пополз вперёд, уверенный, что Фрунзика давно нет. Впрочем, даже если он будет, — неважно. Мне надоело бояться, надоело прислушиваться, надоело быть напуганной тенью негодяя.
Правда, этот приступ храбрости быстро прошёл. Я благоразумно выключил лампу, о чём через десяток метров сожалел: мои руки вместо привычной трухи и полозьев на полу трубы, нащупали мокрое. С отвращением миновал этот участок. Обтёр руки платком, а платок выбросил. Теперь сопли придётся рукавом вытирать.
Не стал зажигать свет, чтоб удостовериться, что вляпался в мочу Фрунзика.
Когда почти сутки ползёшь на четвереньках в трубе, мысли тоже сворачиваются в трубочку, на конце которой брезжит чёткая круглая мысль — скорее бы конец.
Радовало одно — Фрунзику было гораздо хуже, чем мне. Перед уходом он не захватил ни воды, ни еды. Это я, бывалый железнодорожник, знал, что туннель не любит неподготовленных.
Через несколько часов затхлый воздух наполнился чётким ароматом свежести. Это ощущалось даже сквозь насморк. С каждым витком спирали становилось холоднее. Запахло дождём.
Скоро я вывалился из туннеля на мокрый каменный пол Платформы на крыше Коммунального Бюро. Меж столбиков балюстрады сидели мокрые, будто опухшие птицы. При моём появлении они нехотя расправили крылья, но не взлетели, а потоптались на месте, усаживаясь поудобнее. Мокрые скульптуры изображающие Судитронов прошлых лет, таращились в серые облака мраморными очами.
Утренний туман облепил меня, смачивая осенним дождём, мелким, как подростковые проблемы. Я встал под перекрытие между колоннами, укрываясь от дождя.
Передо мной возникли задача и искушение. Задача заключалась в том, чтоб выяснить, куда делся Фрунзик: спустился ли вниз и затерялся среди дворового населения или пересёк платформу и пролез во второй туннель, чтоб продолжить путь к непонятной цели?
Одно из решений задачи манило искушением.
Можно убедить себя, что Фрунзика не догнать. Вызвать лифт, спуститься вниз, сесть в трамвай и через десять минут позвонить в дверь своей квартиры, где будет горячий чай, аспирин и тёплая постель.
Кружка с горячим чаем всё ещё заманчиво блестела в мыслях. Я вышел из укрытия, пересёк платформу и упрямо залез во второй туннель.
Прополз несколько метров. Включил лампочку и убедился, что Фрунзик был тут, и был недавно: цепочка мокрых следов уходила в темноту.

 

5

 

Снова однообразие холодной трубы.
В голове никаких мыслей, будто та, вторая часть меня, с которой обычно шёл разговор, называемый «мыслительным процессом», обиделась на обман её ожиданий: ни чая, ни конца трубы.
Я стучал ботинками по железным стенам, а эхо раскатывалось в моей пустой голове. Даже мысль о том, что в туннеле для Судитронов не менее опасно, чем в гиперзвуковом, не напугала. Изредка я останавливался, чтоб попить, съесть ещё одну древнюю карамельку и поссать. Перестал смотреть на часы — надоело тратить силы на лишние движения.
В отличие от предыдущей эта труба уходила вниз, так же закручиваясь спиралью. Некоторые её участки я катился на спине, не пытаясь затормозить. Полозья были не такие острые, как в предыдущей трубе, стёртые от частого употребления. Кое-где попадались свежие окурки, оставленные Фрунзиком и разводы его ссанья. Я привык и не морщился.
Труба, сделав последний виток вниз, выбросила меня на мягкий прорезиненный пол помещения. Я не спешил испуганно оглядываться, опасаясь Фрунзика и его пистолета. Дополз до стены и сел на корточки, прислонившись к ней спиной.
Так и сидел, глубоко дышал ртом, втягивая сопли или утираясь рукавом. Ждал, когда уляжется боль в перенапрягшихся мускулах.
Затем у меня случился приступ громкого чиха. Проклиная всё на свете, на всех его шести дерьмовых сторонах, я поднялся на ноги и осмотрелся.
Помещение освещалось лампами, под толстым пожелтевшим стеклом, прикрытым решётками. Основания ламп — квадратные металлические кожухи с подведёнными к ним толстыми кабелями.
Отверстие трубы, из которой я выпал, располагалось в середине стены. Из него полозья, направлялись к потолку, разветвляясь в сложную систему. Изредка в полозьях громко щёлкало, клацало и они меняли положение, образовывая новый узор.
Вдоль других стен шли высокие железные шкафы, похожие на те, что были в больницах, когда я был маленьким: толстое мутное стекло, гнутые чугунные ножки и металлические щеколды с гигантскими замочными скважинами. В некоторых скважинах торчали ключи, заросшие паутиной. Другие ключи висели на гвоздиках в деревянной доске. Под каждым было окошко с бумажкой с цифрами. На полках шкафов стояли металлические коробки и запчасти с шестерёнками да роторами. Тускло блестели маслом трубы шарико-винтовых передач, мотки проводов и что-то ещё, что всегда можно увидеть в мастерской. Огромные катушки, с меня ростом, с прорезиненными кабелями, были прислонены к стенам свободным от шкафов.
В противоположной стене приоткрыта толстая железная дверь со штурвалом. Из помещения за дверью доносился отчётливый скрежет, синхронизированный с щелчками полозьев на потолке. Здесь щёлкнуло — там проскрежетало с характерным шумом вагонов уходящих в туннель.
Я подкрался к двери и попробовал заглянуть. К сожалению, толщина стены не давала увидеть внутренностей второго помещения.
Немного помедлив, набираясь смелости, я проскользнул в раскрытый проём, ожидая окрика или выстрела Фрунзика.

 

6

 

Второе помещение было большим и высоким. Система полозьев здесь разветвлялась, запуская щупальца в многочисленные отверстия других туннелей. Переводной механизм этих маленьких рельс изредка скрежетал, меняя положение стрелочных переводов.
В одном из туннелей начал нарастать гул. Из него вылетала фигура Судитрона, пронеслась по рельсовой развязке и исчезла в другом тоннеле. Гул затих, чтоб уступить место новому из другого тоннеля.
В центре комнаты стоял двухэтажный домик с бревенчатыми стенками. Брёвна были старыми, со множеством трещин, в которых росли бледные белые растения с кожистыми листьями. На плоской крыше домика приделана нерабочая фигура Судитрона и металлические цифры очередной нумерации. С потолка свисали десятки толстых кабелей, прикреплённые к задней части домика.
У стены, возле двери с навесным замком, притулился Фрунзик. Поникнув, сидел на бревне, уперевшись руками в колени. В правой руке покачивался на пальце пистолет, фуражка валялась между ног, будто пьяный милиционер просил милостыню, одновременно обещая пристрелить немилосердных прохожих.
Время от времени в месте подвода кабелей вспыхивал сноп искр, обдавая милиционера. Он не обращал на это внимания.
Услышав мои шаги, встрепенулся:
 — Опять ты. Не лень же было следить.
Я благоразумно спрятался за одну из колонн подпиравших потолок.
 — Да ты не бойся, — махнул рукой Фрунзик и задел себя дулом по лбу. Недоумённо посмотрел на пистолет. Будто вспомнив что это такое, спрятал его в кобуру и поднялся:
 — Да не бойся, говорю.
Я подошёл к нему, но держался на расстоянии.
 — Патронов нет, — извиняющимся тоном пояснил он, показывая на пол усеянный гильзами. — Стрелял, стрелял, а толку никакого.
 — В кого стрел?
 — В него, в кого же ещё? — Фрунзик показал на полозья. — Думал, что смогу подстрелить нескольких.
 — Удалось?
Фрунзик неопределённо махнул рукой:
 — Удалось. Потом увидел вот это…
Проследил за его указанием: у стены была навалена груда поломанных фигур Судитронов. Некоторые из них лежали так давно, что рассыпались на мелкие кусочки, из них росли всё те же бледные растения, что из брёвен короба. Некоторые фигуры ещё сохраняли узнаваемый облик, с них облезла вся краска, а деревянные корпуса были разрублены и распилены, чтоб извлечь механическое содержимое. Другие фигуры были обуглены, будто лежали в огромном общем костре. На многих виднелись дырки от пуль.
 — Ты понял? — спросил Фрунзик.
 — Нет.
 — Его уже много раз пытались уничтожить, распилить, разрезать или сжечь.
 — И что?
 — Как что? — злился Фрунзик. — Ничего не поменялось.
В ближайшем туннеле раздалось гудение приближающегося Судитрона. Я и Фрунзик переглянулись. Он инстинктивно схватился за кобуру, но сейчас же отпустил, вспомнив о патронах.
Я отступил от спускающихся на пол полозьев.

 

7

 

Из туннеля показалась деревянная фигура. Она проделала сложные манёвры в сплетении полозьев и скатилась к нам на пол. В такой близи Судитрона я не видел никогда. Он выглядел ещё более простым, ещё менее таинственным. Деревянная кукла, просьбы которой выполняет весь мир. Ну, кроме государств-изгоев, типа Северной Кореи, туда даже поезда не ходят.
Фрунзик измождённо присел на корточки, будто бы хотел упасть на колени, но одумался. Не отрываясь, глядел на человекоподобный механизм, не убирая руку с кобуры.
 — Я… такая честь, — пробормотал он, позабыв о своих недавних идеях уничтожения «Глобальной Перевозки™».
Прав был Лебедев: одно дело рассуждать о ненависти к тирану, другое — предстать перед этим тираном, зная, что он ждёт повтора твоих бравых речей о необходимости его свержения.
Судитрон крутанулся:
 — Так я и знал. Никто из них не говорит, что думает.
Фрунзик благоговейно убрал руки с кобуры и скрестил на груди. Попробовал принять непринуждённую позу. Тут же сменил её на горделивую независимость.
С ним происходило то, что со всеми новичками: не знал как скрыть робость. Фрунзику было вдвойне сложнее, ведь ему нужно было одновременно выказывать и презрение.
Я обратился к Судитрону:
 — Он впервые с тобой разговаривает?
 — Само собой, — ответил голос внутри куклы, — думаешь, такие как ты способны на восстание?
Я смутился:
 — Разве восстание против Судитронов это хорошо?
 — Хорошо.
 — Не понимаю.
 — Ты и не пытаешься.
Внутри куклы щёлкнуло какое-то реле, полозья образовали новые сочленения. Фигура сделала разворот вокруг себя и унеслась в другой тоннель.
Фрунзик перестал принимать позы. Сел в тоже положение, в каком я его застал, проронив:
 — Зато я всё понял.

 

Назад: Глава 19. Фрунзик и чай
Дальше: Глава 21. Состояние системы