Глава 13. Моторчик счастья

Утром другого дня отправился на Вокзал настолько раньше обычного, что, кажется, сел на самый первый трамвай. В нём было непривычно пусто и холодно. Даже тёплый свет ламп не рассеивал синюю мглу, проползшую в салон вслед за мной.

Я предъявил удостоверение милиционеру у входа на Вокзал. Тот еле разлепил сонные глаза. Зевая вернул документ:

— И зачем ты, Лех Небов, в такую рань заявился? Соскучился по работе?

В коридорах служебного помещения Вокзала непривычно тихо, одиноко. ЧеПэ прервало отлаженный рабочий ритм. До него работа шла в несколько смен. В любое время суток, по служебным коридорам спешили сотрудники, хлопали двери, трещала телеграфная лента, гремели динамики, когда диктор справочной службы, Лилия Павловна или её напарница-сменщица Салима Борисовна, зачитывали сообщения о прибытии поездов да объявления о пропавшем или найденном багаже.

Переодевалка закрыта, двери кабинетов тоже. Откуда-то веяло бодрящим запахом кофе, но сколько я не стучал в двери, так и не обнаружил источник. Впервые, за всё время моей работы в служебном коридоре такая тишина, что я услышал: далеко отсюда, на путях, разогревался плазменный двигатель поезда. В гул двигателя вмешивалось клацанье тягово-сцепных устройств.

Вышел на улицу и стал искать Алтынай в нарастающем потоке железнодорожников и пассажиров. Алтынай среди них не увидел. Её не было ни на скамейке, где встретились в прошлый раз, ни в кабинете Маргариты, где уже сварили кофе.

В переодевалке поменял одежду на комбез и сгонял до шкафчика Лебедева. Но друга тоже не оказалось. Коллеги не могли точно ответить, он уже ушёл или ещё не приходил.

Потом я долго тянул перед выходом на трассу, ждал на перроне Алтынай. Даже Алибек пригрозил мне:

— Бросила тебя стажёрка твоя. Работай один. Не забудь, завтра принимаем поезда по удвоенному графику.

Прижал к груди чехол дыролова, как замену отсутствующей Алтынай. Погрузился в служебный поезд и поехал на свой участок.

Эйфория счастья вчерашнего дня сопровождала меня во время обхода. Иногда казалось, что счётное колёсико дыролова превращалось в заднее колесо велосипеда Джессики: стоит мне поднять взор, как увижу её фигуру. Но мысли о Джессике не были столь волнительными, как тоска по Алтынай.

Джессика равнозначна своим аниматинам.

Алтынай — не имела ничего себе равного во всём мире.

Чувствовал, что если не поделюсь с Лебедевым своими ощущениями, то моё сердце разорвётся, превратившись в очередную размазню на поверхности монорельсы. Его рассудочность могла бы объяснить запутанность моего состояния. Ведь Лебедев читал много книг по психологии.

На пересечении линий, вместо Лебедева, встретил незнакомого парня. У него в плеере так громко играла русская попса, что не было смысла задавать вопрос-приветствие обходчика «Что слушаешь?»

Нарушая этикет, я грубо спросил:

— А где Лебедев?

— Хто? Какой Лебедев?

— Чувак, которого ты заменяешь.

— Он, не вышел на работу. Что слушаешь?

— Ничего, просто наушники по привычке одел.

И это было правдой.

Сегодня мне настолько было достаточно своих мыслей, что не нужны были музыкальные мыслишки незнакомцев.

Ни Алтынай, ни Лебедева.

Всё это странно, будто судьба спохватилась, что я перерасходовал лимит счастья.

Вечером отец встретил меня в коридоре пачкой писем. Большей частью от взломщиков, те продолжали слать отклики на объявление о поиске девочки в платьице белом. И очередная Premium-бандероль от Джессики Линс в нагрузку.

— Опять эта премиум-рассылка, — посетовал отец.

Я расстался с Джессикой вчера, а она уже перестала быть личностью: приняла облик торговой марки, чем и была до знакомства.

Одни взломщики писали, что нашли труп девочки в платьице белом. Нужно перечислить деньги на кремацию. Другие предлагали тот же труп, чтоб я мог устроить похороны, согласно традициям. В противном случае, её кремируют и похоронят в общей могиле.

Среди мошеннических конвертов с однотипными штемпелями я вдруг выцепил настоящее письмо. В графе «От Кого» значилось — «Алтынай Ш-ева».

Пальцы дрожали, когда распечатывал. Даже в комнату свою не убежал. Отец понимающе хмыкнул и деликатно удалился. Как бы по забывчивости, унёс и бандероль. Теперь ясно, как она оказывались в его кабинете, а не в мусорной корзине.

Алтынай начинала письмо так:

«Хотела много написать и рассказать, но потом поняла, что всё это не важно. Поэтому буду краткой…»

Естественно, её «кратко» расположилось на четырёх листах, отпечатанного на машинке текста.

Фактически краткая суть такова:

Алтынай тоже в меня влюбилась. Подобное чувство в её жизни впервые было столь сильным. Она не знала, что делать. Когда ей показалось, что у нас всё наладилось, я изменил ей с Джессикой. Изменой в прямом смысле назвать это нельзя, потому что «на тот момент мы не были вместе». Тем не менее, Алтынай считала, что «ей нужно привести свои мысли и чувства в порядок».

Для этого она уезжает к маме в Киев. Алтынай не знала, вернётся ли она в Абрикосовый Сад… («Абрикосовый Сад» зачёркнут и заменён на «Двор Юго-Запад 254», маленькая месть, указывающая на мою провинциальность)

Алтынай спрашивала себя (и меня), «есть ли ей смысл возвращаться туда, где ей сделали так больно?» Алтынай ещё не знала, сможет ли она простить меня (и себя).

Алтынай должна подумать, имеет ли она право требовать от меня чего-либо?

Уф, даже краткое изложение её письма заняло немало места.

Письмо Алтынай произвело на меня умиротворяющий эффект.

Всё ясно. Не нужно предполагать, не нужно строить догадки, не нужно фантазировать на тему возможных событий.

Со спокойствием, на которое сам смотрел со стороны, и с удивлением, взял с тумбочки в коридоре «Расписание поездов» на декаду.

ЧэПэ с «Ташкент-Алматы-Новосибирск-Киев-Варшава» не сбило график, просто поезда некоторое время будут ходить в два раза чаще, пока не залатают пробел.

Спокойно нашёл время прихода поезда на Киев.

Ещё более спокойно взглянул на часы. Подсчитал, что письмо Алтынай, если она бросила его в почтовый ящик на Вокзале, шло на сорок минут дольше положенного. И на двадцать пять минут дольше, если кинула в своём домашнем почтовом отделении. Задержка в доставке объяснялась всё тем же ЧеПэ. Людям делать не хер, вот и переписывались. Не стремились быть краткими.

К старому расписанию приплюсовал «двойной график». Второй поезд на Киев будет завтра в 6:40. За двадцать минут до начала моей смены. Можно поймать Алтынай прямо на перроне, не прогуливая работу.

Мне нравилось, что рассуждал зрело, без суетливых попыток бежать в ночь, чтоб разыскать дом Алтынай по адресу на конверте.

Из её письма я на всю жизнь усвоил две вещи:

1. Обещая «быть краткими» люди, даже самые лучшие, такие, как моя Алтынай, всегда врут.

2. Если Алтынай воистину хотела бы уехать, то честно «была бы краткой». Написала: «Я уезжаю, до свидания». Или же, чтоб совсем не врать, — ничего не написала бы, а молча уехала.

Удивительно, что за сентябрь 1899 года я повзрослел так, что смотрел на себя прошлого, позавчерашнего, со снисходительным пониманием.

Мы, железнодорожники, жили в едином ритме с поездами. Сигналы семафора, разграничивали рабочий день. Наши рассветы — это приближающаяся «звезда» аэродинамического нагрева на куполе теплозащиты моторного вагона. Наши закаты — оранжевые габаритные огни последнего вагона, уходящие за изгиб тоннеля.

Ритмичное подрагивание монорельсы, как предвестник перемен.

Мои шаги точны, синхронизированы с расписанием. Я прибыл на платформу вместе с «киевским» поездом.

Вспомнил роман «Уехать, чтоб вернуться», написанный в романтические 60-е годы, ещё в СССР:

Главный герой догонял девушку, которая уехала на международном рейсе. Действие тоже начиналось в маленьком номерном дворе. А из таких дворов поезда ходили с петлёй. К примеру, чтоб доехать до Киева, Алтынай пришлось бы сделать круг с заездом в Брянск или Москву. Так и героиня романа, не зная этих особенностей, блуждала по планете, пересаживалась с Вокзала на Вокзал. В итоге приехала обратно на исходный Вокзал, где её ждал обескураженный молодой человек, который тоже не знал настоящего устройства «Глобальной Перевозки™». Потеряв надежду догнать девушку, он просто ходил каждый день на Вокзал и ждал.

Я ждать не планировал.

Мои шаги точны, синхронизированы с расписанием. Я прибыл на платформу вместе с «киевским» поездом.

Сигнальные огни сменили цвет. Двери вагонов раскрылись и пассажиропоток вывалился на перрон.

Циркуляция пассажиров. Лавина неуравновешенных судеб вливалась в чёткие шестиугольники системы «Глобальная Перевозка™». Заняв своё купе, люди успокаивались. Они отдавали себя геометрии. На ближайшее дни, пока не прибудут в нужную точку, люди точно знали, с какой скоростью будут жить.

Жить в гиперзвуковой монотонности.

Стоит Алтынай сдать багаж, пройти по коридору вагона и сесть на диван у окна — она потеряна навсегда. Человека севшего на поезд нельзя уже выманить с той стороны окна. Он всё равно будет смотреть на тебя сверху вниз. Он уже не принадлежал той точке пространства, в которой находился ты и перрон.

Пассажир, который уже занял своё купе — это решившаяся неопределённость.

Девочка в платьице белом стояла возле груды чемоданов. Толстенький лысенький дядя рассчитывался с возильщиком. Забрав деньги, возильщик крутанул руль телеги и поехал за новым клиентом.

Девочка в платьице белом слушала мой плеер и попинывала борт вагона. Изредка задирала голову вверх, разглядывая далёкие окна.

Она не хотела оказаться навсегда по ту сторону.

Я шёл к ней, будто был один в туннеле. Будто нет другого пути, как вдоль монорельсы. Мой внутренний дыролов мигал всеми цветами, сигнализируя, что все микро и макро трещины в линии моей любви к Алтынай созданы мной.

Лебедев говорил, что это профессиональная деформация, когда мы описываем реальность в железнодорожных терминах.

Алтынай обернулась и не сразу узнала меня в комбезе. Взглянула на дыролов, потом опять на меня. Сняла наушники. Из-под днища поезда рвался сквозной ветер, слегка теребил подол её платья.

— Что слушаешь? — спросил я, сам удивляясь твёрдости голоса. А ведь шёл и не знал, что сказать.

— Нирвану.

— Мощная музыка.

— Тяжёлая. Просто ничего другого нет. Мой плеер у тебя.

— Спешил, чтоб тебе его вернуть.

— Скучал без своей мощной музыки?

— Алтынай, — я сделал шаг к ней: — Не уезжай. Не пропадай.

— Я должна.

— Нет, не должна.

— Почему?

Я посмотрел на лысенького дядечку: тот деликатно отвернулся и проверил, хорошо ли застёгнута сумка с вещами.

Алтынай сняла плеер и отдала мне:

— Почему я не должна уезжать?

Машинально протянул ей компакт-диск-плеер:

— Там батарейки сели. Ты не должна уезжать.

Алтынай усмехнулась:

— Потому что батарейки сели? Куплю в вагоне-магазине.

— Там дерут втридорога. Ты не должна уезжать потому что ты всё ещё работаешь стажёром на монорельсе. Нужно оформить увольнительные документы. И ещё — я люблю тебя. Если уедешь, то я поеду с тобой. Прямо сейчас куплю билет.

Алтынай то ли сдержала улыбку смущения, то ли наоборот пыталась улыбнуться, чтоб не заплакать.

Я взял её за руку. Вмешался лысый дядечка:

— Как я понял, молодой человек, отговорил тебя? И правильно, и хорошо.

— Никто меня не отговорил, — попыталась сопротивляться девочка в платьице белом.

— Ну, доченька, хватит уже. Мы верим, что ты целеустремлённая. Если решила ехать, то поедешь. Поэтому можно и не ехать.

Папа Алтынай, оказался вовсе не строгим. Он протянул ладонь, мы познакомились. Её папа из тех людей, что всегда говорили окружающим что-то хорошее. Он похвалил моё имя и фамилию, потому что не знал меня настолько, чтоб хвалить за другие достоинства.

Возильщика папа Алтынай подзывал стеснительно, будто не хотел отрывать его от важного дела:

— Возиль… Возильщик. Простите… можно ли… не могли бы… простите… — негромко просил он.

Я понял, что если не вмешаюсь, возильщик никогда к нам не подъедет.

— Эй, ты, — заорал я работнику перрона, — что встал? Собирай багаж и вези на выход. Шевели булками.

Специально, чтоб мы не шли в унылом молчании, папа Алтынай деликатно болтал не затыкаясь. Понимал, что при нём мы не решались говорить о своих отношениях.

От родителей нужно скрывать все свои взрослые штучки, иначе никогда не повзрослеешь. Начнут поучать, предостерегать, делиться опытом, то есть всё испортят.

— И правильно, дочка, — бормотал папа, быстро шагая вслед за электротележкой возильщика, — что там делать в Киеве? То революция, то гей-парад. У меня в Абрикосовом Саду работы на год, если не больше. А мама в Киеве тоже ненадолго. У неё работа такая. Мотаться по всем дворам, собирать статистику. Сегодня Киев, завтра Нью-Йорк или Йошкар-Ола.

Папа Алтынай повернулся ко мне:

— Так и живём с женой: меня в один двор, её в другой, встречаемся изредка, как поезда на пересечении.

— Папа, поезда на пересечении не встречаются, — засмеялась Алтынай. — Спроси у Леха, он железнодорожник.

— Хм, железнодорожник говорите, молодой человек? — Папа в упор и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Да, если поезда встретятся на пересечении, то это будет крушением.

— Видимо поэтому мы стараемся с ней не встречаться, — горько обронил папа.

Мы подошли к трамвайной остановке. Я помог возильщику погрузить сумки в багажное отделение вагона.

Перед тем как зайти в трамвай, папа обнял Алтынай:

— Рад, что мы остаёмся. Теперь ты куда?

— Я стажёр в обслуживании монорельса.

— Да, — папа притворно хлопнул себя по лбу. — Буду краток: не для девочки такая работа. Особенно в туннелях. Ты, Лех, как я понял, работаешь в туннелях?

— Да, большая часть полотна, что обслуживает наш отдел, под землёй.

— Жаль, жаль. На природе ходить полезнее. Надеюсь, ты, доченька, не собираешься долго работать на Вокзале? И молодой человек тоже не будет всю жизнь обходчиком?

Я рассердился:

— У меня диплом Транспортного Колледжа, конечно есть планы карьерного роста в отрасли. Просто для начала все должны отработать обходчиками, без этого нет пути дальше.

— Но для моей девочки это не подходящий род занятий.

— Знаете, я с вами согласен.

Строгий папа благодарно посмотрел на меня, подыскивая, за что бы похвалить?

Алтынай начала толкать его в спину:

— Всё, папа, трамвай не может ждать. Уезжай.

— Строгая она у меня. Вчера также заставила собрать чемоданы, мол, едем, к маме, и слушать ничего не хотела.

Алтынай запихала строгого папу в вагон и стукнула ладошкой по борту трамвая. Водитель тренькнул в ответ. Двери закрылись и трамвай уехал.

Папа Алтынай пообещал быть краток и был таким.

Алибек с суровой начальственностью отчитал Алтынай:

— Железная дорога — это тебе не магазин модной одежды, куда можно прибывать и отбывать по желанию. Даже магазин имеет часы работы. А на Вокзале — график. На Вокзале — расписание, тут…

Я резко оборвал:

— Хватит поучений. Требую выдать моему стажёру рабочий комбинезон.

Начальник с интересом оглядел меня и вдруг щёлкнул пальцами:

— Не ожидал такой наглости. Борзый становишься. Молодец. Но со мной не борзей, щегол, голову откручу.

Я не стал продолжать конфронтацию. Будто прозрел, как тогда, с учителем физики. Алибек вовсе не хитрая изворотливая гадина, думающая, как урвать лишние сто тенге. Он усталый мужчина, у которого в жизни не осуществилась ни одна мечта. У него и жены вроде нет. Привык, что в жизни не произошло ничего из того, о чём мечтал. От того и вёл себя по-свински.

— Не буду, Алибек Валиевич, — смиренно ответил я.

Он выдал Алтынай квитанцию на снаряжение:

— Ну, бегите, в этот раз не буду записывать опоздание.

Не отпуская сцепленных рук, мы побежали в переодевалку. Получили у завхоза снаряжение и ключ от шкафчика для Алтынай.

Прикрывшись дверцей шкафа, Алтынай облачилась в комбинезон. В просвете между дверцей и полом я видел её голые щиколотки, один раз мелькнула часть спины. Платьице белое, звякнув застёжками, легло на створку двери, переломившись пополам.

Комбез был великоват для моей девочки. Каска не держалась на голове, съезжая на бок. Я поправил ремешок и выровнял каску. Касался пальцами щеки Алтынай, она хихикала и говорила, что щекотно.

Фонарик на её каске, конечно же, не работал.

Я возмутился:

— Завхоз считает, что батарейки мы должны покупать сами. Пойду к нему и ткну мордой в правила. Расходные материалы обеспечиваются за счёт компании.

Алтынай взяла меня за руку:

— Мне хватит твоего света, крутой Лех. Хватит терять время.

Мы побежали к перрону служебного поезда.

Никогда не чувствовал себя таким уверенным и готовым на любой подвиг.

А ещё убедился: когда счастлив, всегда хочется бегать. Счастье — это моторчик, ускоряющий ход жизни. Несчастные люди живут долго и уныло, распространяя вокруг себя серость и вонь сомнений.

Не расцепляя рук, мы спрыгнули с подножки служебного поезда ещё до его остановки. Оба чуть не ткнулись носами в гравий, но рассмеялись и побежали к повороту туннеля, где начинался мой участок.

Пассажиры служебного поезда с завистью глядели нам вслед. А машинист дал тройной гудок, желая счастливого обхода. Я помахал ему зачехлённым дыроловом.

Если рядом крутился чей-то моторчик счастья, окружающие тоже начинали жить быстрее, торопились к тому моменту, когда и у них затарахтит этот моторчик.

Алтынай запрыгнула на монорельс. Придерживаясь моей руки, побежала по нему. Я бежал рядом, будто вёл не девочку, а дыролов. Алтынай остановилась, топнула ножкой и сказала голосом робота:

— Обнаружена микротрещина. Подлец Лех пересматривает аниматины с Джессикой.

— Алтынай, прости.

— Дурачок, неужели неясно, что давно простила. Но не значит, что можно борзеть, щегол, голову откручу, — спародировала она Алибека.

Добежав до только нам понятной точки монорельсы, одновременно остановились. Алтынай спрыгнула, я придержал её за талию. Мы ещё тяжело дышали от бега, но целоваться было даже волнительнее, мы как бы помогали друг другу отдышаться.

Я обнимал Алтынай, завёрнутую в складки излишне просторного комбеза. Наши шлемы стукались с пластиковым звуком. Зубы тоже соприкасались во время поцелуев.

Моторчики счастья работали на предельных оборотах.

Просунул руки под лямки комбеза Алтынай и обе они легко упали с плеч. Алтынай была в короткой белой маечке. Ей шёл белый, что уж скрывать. Я погладил её груди, которые оказались немного больше, чем мне казалось под одеждой. Она отвела мои руки и натянула лямки обратно. Потуже застегнула.

Я поднял упавший ранее дыролов. Проверил, не разбился ли глазок сканера. Поставил его на монорельсу и мы двинулись в обход. Одной рукой управлял дыроловом, второй держал руку Алтынай.

— Твой папа совсем не строгий! — улыбнулся я.

— Хотела бы, чтоб он был строже. Добрый слишком.

— Разве это плохо?

— Хорошо для тех, кто пользуется добротой. А ему плохо.

— Из-за мамы?

Алтынай неоднозначно повела плечами.

Тут я себя мысленно отругал. Нашёл о чём говорить с девчонкой, о проблемах её родителей! Этак можно отбить всё желание целоваться и обниматься.

Но я ещё плохо знал Алтынай. Вместе с надуманной строгостью у неё было намерение доводить любое дело если не до конца, то до определённой точки завершённости.

Земля мелко затряслась, Алтынай испуганно остановилась.

— Не бойся, это состав идёт.

— Нас размажет! Я читала про гиперзвук. Нас одной воздушной волной унесёт, и мы…

Я заткнул её поцелуем. Оторвавшись от губок, напряжённых от ожидания моего ответа, уверенно произнёс:

— Иди спокойно, как шли раньше.

— Но поезд…

— Алтынай, путевые обходчики это не расходный материал, как батарейки для фонарика. Думаешь, нас кидают на смерть под днище поезда, а потом набирают новых?

Земля затряслась сильнее. Каждый наш шаг слегка подбрасывал нас вверх, будто шли по батуту. Я сделал зловещее лицо:

— Так и есть. Мы обречены.

— Лех, прекрати! — взвизгнула Алтынай и стукнула кулачком в плечо, сбив-таки дыролов с монорельсы.

Я сделал ещё более зловещее лицо:

— У нас есть шанс выжить. Нельзя терять ни секунды!

И побежал, утягивая Алтынай за собой.

Она оглядывалась назад, будто поезд вот-вот нас настигнет. Страху добавлял ощутимый поток воздуха. Его давление нарастало, толкая нас в спину.

Я резко свернул в незаметный в тени Г-образный рукав и крепко прижал Алтынай к стене. Схватил запястья, не давая ей ударить меня. Каска Алтынай расстегнулась и упала на землю, где мелко задрожала, постукивая о гравий, словно тряслась то ли от холода, то ли от страха.

Воздушный поток достигал рукава. Завернул за угол Г-образного рукава. Наткнулся на нас, целующихся, и растаял, разметав напоследок волосы Алтынай.

Каска на земле уже не просто мелодично стучала о гравий, но и подпрыгивала, с глухим стуком падая обратно.

Гул состава оглушил непривычную Алтынай, она расслабила руки, прекратив сопротивление. Я продолжал вдавливать её в стену своим телом, просунув свою ногу меж её ног. Сначала она зажимала губы, но вскоре поняла, что мы в безопасности, и стала отвечать на поцелуи.

Стены Г-образного рукава тоже тряслись. За ними грохотал состав, будто мимо нас проносилась бестолковая жизнь, а мы спасались от неё в своём мире, питаясь энергией вырабатываемой моторчиком счастья.

Хаотичные порывы ветра всё чаще врывались в наше убежище. Я стянул лямки комбеза Алтынай и просунул-таки руку под маечку.

Попадающий в Г-рукав ветер стал тёплым, будто кто-то время от времени открывал дверь в сауну, температура в которой нарастала между каждым открытием.

В туннеле образовался характерный вакуум, но в рукаве воздух остался, хотя сделался тонким. Алтынай с непривычки стала глубже дышать, а я закрывал ей рот поцелуями, делясь своим воздухом.

В зависимости от длинны отрезка туннеля, проход состава занимал секунд двадцать. Этот состав шёл все сорок, вероятно, тот самый «киевский», на который Алтынай не села.

Хорошо, что она не осталась по ту сторону окна.

Так как мы отлынивали от работы, предпочитая целоваться, а не отмечать в путевом листе микротрещины, то на пересечение пришли вовремя, не смотря на то, что вышли на обход позже положенного.

Незнакомый любитель попсы, заменяющий Лебедева, уже поджидал нас. Мне было неинтересно с ним общаться. Но неписаный кодекс обходчика регламентирует такие встречи. Когда ты бродишь половину дня в одиночестве, то встреча с коллегой — самое приятное событие.

Моё приятное событие шло со мной за руку.

Как настоящий обходчик, Алтынай спросила у незнакомца:

— Что слушаешь?

— Рики Мартина.

— Он классный.

Незнакомец поддакнул:

— Люблю латинскую музыку.

Мы втроём уселись на монорельс. На этот раз я захватил бутерброды и для Алтынай. Утром, когда собирался на перрон, отец удивлённо взметнул бровь, глядя на мой двойной запас провианта. Наверное, подумал что-то воспитательное, мол, растёт организм, требуется больше еды.

Незнакомый обходчик назвал своё имя ещё в первую встречу, но я не запомнил. Сегодня он рассказал, что про Лебедева до сих пор ничего не слышно:

— Писали ему домой, ответа не было.

Алтынай всплеснула руками:

— Куда же он пропал?

— Родители в милицию написали заявление. Те приняли. Объявили поиски.

Алтынай повернулась ко мне:

— Странно, Лех, твой лучший друг пропал, а милиция тебя не вызвала.

Я осторожно ответил:

— Он, может, и не пропал. Лебедев умнее всех нас.

Незнакомый любитель попсы спросил:

— Поговаривают, что он наркоман. Лежит, обдолбанный, где-нибудь в притоне, на верхних этажах стоэтажек.

— Сам ты наркоман. Лебедев даже пиво редко пьёт.

Не стал рассказывать, что знаю о попытках Лебедева отыскать архаичный туннель. Был уверен, что мой друг проведёт два-три дня в туннелях и вернётся ни с чем. Тогда я с превосходством заявлю: «Я же говорил».

Сделал себе мысленную пометку, что надо сходить к родителям Лебедева, намекнуть, что сын вовсе не пропал, а занят кое-какими делами.

Мы неспешно обедали, общаясь с новым коллегой-обходчиком.

— Я военным хочу стать, в армию пойти, — сказал он. — Там, правда, такой отбор, по двести человек на место.

— Да ладно, кому эта армия нужна, когда все государства связаны Глобальной Перевозкой, отправляя друг другу поезда с товарами и пассажирами?

— Да, это проблема, — серьёзно сказал незнакомец. — Всеобщая сеть создаёт трудности для масштабной войны. Приходится нам, военным людям, радоваться каждому конфликту на привокзальных направлениях.

— Мне кажется, что война это не очень интересно.

Коллега-обходчик надменно усмехнулся:

— Конечно, давайте рассуждать о том, чего не знаем.

— А ты знаешь? — вмешалась Алтынай.

— Я много читал по теме. Смотрел военные аниматины. Например, в великой аниматине «Битва за Алеппо» так изображена доблесть солдат, что никаких сомнений не остаётся, что именно на войне проявляются лучшие человеческие качества. А военная техника? Ты танк вблизи видела? Я видел, даже ездил. Это ощущение словами не передать.

— Вот и не передавай, — невежливо ответила Алтынай.

Мы поднялись и пошли дальше. Я еле успел попрощаться с коллегой.

Алтынай возмущалась:

— И как у подобных людей сочетается тяга к разрушению и любовь к солнечной латиноамериканской музыке?

— Лебедев говорил, что каждый человек это набор противоречий, которые он считает стройной системой мыслей.

Мы закончили обход участка и вышли на конечном узле, где сели на служебный поезд. Было семь вечера. Алтынай устала. У неё опухли губы. Я тоже чувствовал приятную усталость челюсти и щёк. Но мы продолжали целоваться, пользуясь моментами, когда поезд проходил в тёмных участках туннеля и одновременно терялся контакт с рельсами, отчего свет гас секунд на десять.

Впрочем, остальным обходчикам не было дела до нас. Кто-то спал, уронив наушники на пол. Кто-то развлекался заранее припасённым пивом.

Усталость. Каждый рабочий день я возвращался домой на гудящих ногах. Оставалось сил поужинать да растянуться на кровати с новой серией Баффи. Кстати, надо у Лебедева попросить дать почитать… Забавно, что моя жизнь так наполнилась событиями, что времени на всякую фигню, типа книгосериалов, не осталось.

Посмотрел на Алтынай. Она прислонилась к моему плечу и задремала.

Работа в туннелях не для хрупкой девочки в платьице белом. Сколько-то дней продержится, неделю, а потом что? Неужели, она хочет ходить по туннелям, чтоб быть со мной?

Я слегка толкнул её:

— Тебе нужно уволиться.

— Почему, — сонно спросила она. — Было хорошо. Я хочу ещё раз посмотреть проход состава. За скобу подержусь вместе с тобой.

— Ага, так я тебе и позволил. Ты мне нравишься в таком виде, как сейчас, а не размазанной на атомы вдоль микротрещин монорельса.

— Сама знаю, что мне делать, не указывай, — устало сказала.

— Завтра же пиши заявление. Ты на ткачиху училась, неужели в нашем Дворе нет работы в этой области?

Алтынай зевнула:

— Не на ткачиху, а модельера одежды. Я передала свои эскизы через Вольку в один Дом Моды. Ты не сердишься, что я с Волькой общаюсь?

Я помедлил:

— Сержусь. Но это твоё дело. Волька хороший.

— Испорченный.

— Чем?

— Своими желаниями. У него их много и они все осуществляются. От этого люди портятся.

— По мне, так Волька хороший друг.

— Испорченность в мелочах происходит. Захотел Волька жить один — живёт. Захотел много денег — имеет. А что с этим делать не знает.

Оба грустили, что больше не сможем ходить вдвоём и целоваться в Г-образных рукавах. Но я понимал, что так правильнее. Не Алтынай должна жертвовать собой, а я.

Служебный поезд остановился. Я и Алтынай влились в очередь людей в переодевалку: на входе стоял милиционер. Проверил мои документы, сверился со списком в своём блокноте:

— Лех Небов, пройдёмте. Вас ждут.

— На каком основании?

— Лех Небов, у меня приказ задерживать всех из списка. А зачем и на каком основании, не моё дело.

Я попрощался с Алтынай:

— Не жди меня, на трамвай опоздаешь. Переодевайся и езжай домой. Не заставляй строгого папу нервничать.

Уходя она тревожно поглядела на милиционера и попросила меня:

— Как будешь дома, отправь телеграмму! Я не лягу спать, пока не получу её.

— Обязательно отправлю.

Моторчик счастья по инерции сделал несколько оборотов и затих, тревожно потрескивая, остывающим корпусом.

Назад: Глава 12. Шестая стена

Дальше: Глава 14. Другой свет