Берингер осматривал окрестность. Земля за конюшнями лежала перед ним словно на блюдечке. Можно было свободно стрелять в любом направлении. Хорошо. Лес в этом месте был не таким густым. Даже озеро можно разглядеть.

«Богатый дом, – подумал он. – Здесь наверняка можно что-нибудь прихватить. Такой исследователь, как Гумбольдт, наверняка привозит из экспедиций несметное количество сокровищ.

Вот только бы погода была получше. Вчера начался дождь и до сих пор не прекратился. Верхушки деревьев сгибались от ветра. Здесь, в низине, ветер не такой сильный, но и такого достаточно, чтобы повлиять на траекторию пули. На таком расстоянии не учитывать ветер никак нельзя, иначе в цель он не попадет. Земля в лесу влажная и скользкая, поэтому нужно еще позаботиться об устойчивом положении.»

Берингер взял коробку и вынул из нее оптический прицел. Щелчок – и тот уже прикреплен к пистолету. Потом достал глушитель и прикрутил к дулу. Когда все было готово, он прицелился. Скверная видимость. Капли дождя стекали со шляпы за воротник и текли вниз по спине.

Берингер поджал губы. Если не получается выстрелить издалека, придется стрелять в Гумбольдта с короткой дистанции. В открытую. Он и без того не был сторонником скрытности. Рыцарь, сражающийся с открытым забралом, может разглядеть противника, чего никак нельзя сделать на расстоянии. Разумеется, это противоречило желанию заказчика, который настаивал на выстреле из засады.

Он сунул пистолет в карман куртки и закурил сигарету. Оставалось только ждать.

Оскар отставил чашку с чаем и посмотрел в окно. За стеклом хмурилось небо, во дворе разлились огромные лужи.

– Что за погода, – проворчал он. – Хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит.

– А мне нужно в город, – сказал Гумбольдт. – Пфефферкорн хочет знать, как прошло путешествие и работало ли защитное поле. Кто-нибудь хочет со мной? – Он обвел всех взглядом. – Никто? Жаль. Я был бы рад небольшой компании, – он отпил глоток из чашки.

Шарлотта покачала головой.

– Честно говоря, не понимаю тебя, дядя. Ты не переживаешь? Ты же слышал, что вчера сказала Элиза. Как ты можешь оставлять ее одну?

– Ты о пророчестве?

– Именно.

– И что мне, по-твоему, делать?

– Остаться с ней. Охранять.

– От чего? Мы же не знаем, от чего она может пострадать. Как же мы ее защитим? Как вам известно, пророчества – это такая штука… Они или сбываются, или нет. Если сбываются, то все говорят: «Это неминуемо, и предотвратить это было нельзя». Если не сбываются, заявляют: «Мы неправильно истолковали знаки». Мои действия ничего не изменят. С таким же успехом я могу заниматься своими делами.

– Ты же сам не веришь тому, что говоришь.

– Верно. И это позволяет сформулировать третью причину, почему с пророчествами всегда бывают проблемы: те, кто в них не верит, автоматически считаются плохими, – он поставил чашку и замолчал.

Оскар тоже молчал. Все молчали. Что еще можно было сказать?

Элиза гремела посудой на кухне, ее не было видно. Оскар подумал, что иногда взрослые ведут себя совсем как дети.

Когда Гумбольдт закончил завтрак, он вытер салфеткой рот и встал.

– Берт, подготовишь Пегаса?

– Естественно, господин фон Гумбольдт. Я его оседлаю, и вы сможете отправиться в путь через четверть часа.

– Хорошо. Все остальные занимаются историей об Эфесе. Чтобы к моему возвращению она была проработана. Можете пользоваться моим картографическим материалом, только осторожно. Когда я вернусь, каждый должен уже быть специалистом по этой теме. И чтобы вы не расслаблялись, скажу, что буду ставить отметки.

Над столом пронесся общий вздох.

– Тебе действительно нужно ехать? – в дверях стояла Элиза и смотрела на исследователя печальными глазами. – Может быть, сегодня мы бы устроили выходной и занялись чем-нибудь приятным? Почитаем, устроим костюмированное представление или сыграем в карты. Такая ужасная погода! Как вам мое предложение? Я бы показала несколько игр с моей родины.

– О, да! С удовольствием! – воскликнула Лена. – Пожалуйста, господин Гумбольдт, можно?

– Об этом и речи быть не может. Что вы себе думаете? Элиза, что за безобразие? Сегодня такой же день, как и все другие. У нас масса работы, кто ее будет делать за вас?

– В виде исключения, – попросила она. – Завтра все снова будет как прежде. Думаю, всем этого хочется.

– Пожалуйста, господин Гумбольдт!

Исследователь долго смотрел в стол, потом кивнул:

– Ну ладно, не хочу быть злодеем. Но мне нужно ненадолго съездить к Пфефферкорну. Должен рассказать ему, как все прошло. А вы пока подготовьтесь. Не успеете и глазом моргнуть, как я вернусь.

– Пожалуйста… останься, – Элиза не сводила с исследователя огромных глаз.

Гумбольдт недоуменно пожал плечами:

– Неужели я не могу отчитаться перед своим другом? Что такое?

– Просто у меня нехорошие предчувствия…

Взгляд исследователя помрачнел:

– Мы уже это обсудили.

– Да, но…

Он подошел к ней, и выражение лица у него смягчилось. Он нежно взял женщину за руку.

– Послушай, Элиза, я знаю, что ты сейчас чувствуешь. У меня тоже был случай, когда я на короткое время лишился способностей. Ослеп на несколько дней из-за отравленной стрелы индейцев на Амазонке. Неприятное чувство. Но это не повод сдаваться. Если тебя утешит, я возьму оружие.

– Но…

– Обсуждение закончено, – он встал. – Ждите меня к обеду, и тогда я сыграю в любую игру, какую захотите.

С этими словами он надел пальто и пошел к двери.

Хайнцу Берингеру пришлось дважды посмотреть в оптический прицел, чтобы убедиться, что он не совершает ошибку. Все правильно: исследователь только что вышел из дому. Высокий, крепкий, энергичный. Рожденный побеждать. Гумбольдт надел цилиндр и поднял воротник.

Об этом парне ходили самые диковинные слухи. Когда Берингер его увидел, тут же припомнил всякие истории. До этого он считал его самым обычным карьеристом. Впрочем, теперь это безразлично. Человеку перед ним осталось жить несколько мгновений. Берингер вынул изо рта сигарету и отшвырнул ее.

В этот миг дверь еще раз открылась. Во двор вышла еще одна особа. Ведьма.

Распущенные волосы, золотые кольца в ушах, кожа цвета эбенового дерева. На ней были простые башмаки и длинное платье, расшитое цветными узорами. Настоящая красавица, если бы не темная кожа. Она бросилась в дождь за Гумбольдтом и стала ему что-то говорить. Похоже, они ссорились. Палец с курка Берингер не убрал. В нем нарастал охотничий азарт. Тихонько, даже сам того не понимая, он начал напевать песенку. Это песенка из его родных мест, ему еще бабушка ее напевала.

Гумбольдт сделал шаг в сторону. Берингер ждал. Позиция у него была выгодная.

Теперь все шло само собой. По венам побежал адреналин, и стрелок стал одним целым со своим оружием. Отдался во власть инстинкта. Последний раз проверил ветер, прикинул в уме отклонение пули, посмотрел, в каком направлении двинулся Гумбольдт, и высчитал, куда нужно целиться.

Время как будто замерло на мгновение, а потом пуля с глухим щелчком начала свой путь.