Зловредный Генри Киссинджер
Ранним декабрьским утром 1983 года раздался телефонный звонок:
– Mister Topol?
– Yes…
– Говорит корреспондент лондонской «Санди таймс». Я звоню из Вашингтона, чтобы взять у вас интервью.
– У меня?
– Вы автор книги «Красная площадь»?
– Я…
– Вы знаете, что она только что вышла в Лондоне?
– Уже вышла? Нет, не знаю…
– Не знаете? Ваша книга стала сенсацией, мне позвонили из редакции, чтобы я взял у вас интервью. Сейчас я сажусь в «шаттл» и в девять тридцать буду у вас. Дайте ваш адрес.
Был четверг, а по четвергам я был обязан в девять утра являться в Social Security Office, то есть в контору социальной помощи, за пособием по безработице. А там были очереди безработных часа на четыре, поэтому я сказал:
– А вы не могли бы прилететь после двух дня?
– Почему?
Но не мог же я признаться, что живу на пособие по безработице! Я сказал:
– Потому что раньше двух я вас принять не могу.
– Но у меня срочное задание редакции!
– Извините, приезжайте после двух.
Конечно, он явился после двух. К этому времени я успел «окешить» свой чек и теперь встречал своего архангела славы во всеоружии: на столе стояли черная икра и прочие деликатесы из русского магазина, на которые я потратил весь свой недельный бюджет. Что было полным идиотизмом с моей стороны, ведь по-журналистски куда эффектней, если бы он брал интервью у безработного и нищего автора бестселлера.
Но это было только начало! Еще через неделю новый звонок:
– Mister Topol?
– Yes…
– Меня зовут Эндрю Браунсберг, я продюсер фильмов «Почтальон всегда звонит дважды» и «Будучи там», а до этого я десять лет был продюсером Романа Полански…
Хотите – верьте, хотите – нет, но тут у меня мурашки пошли по телу! Фильм Скорсезе «Почтальон всегда звонит дважды» с Джеком Николсоном и Джессикой Лэнг и фильм «Being There», «Будучи там» – это, без всяких натяжек, настоящие шедевры, просто золотой фонд мирового кинематографа. И вдруг мне – мне! – звонит продюсер этих фильмов и говорит:
– Позавчера в Лондоне я начал читать вашу «Красную площадь», а дочитывал ее уже в самолете, по дороге сюда. Это master-peace, первый класс, и я хочу сделать это в кино. Я прилетел подписать с вами контракт. Меня еще никто не опередил? Мы не могли бы пообедать сегодня? Я остановился в «Ридженси-отель» на Парк-авеню…
Я понял, что вот оно всё! Ради этого момента стоило эмигрировать, жить на пособие по безработице, терпеть Незнанского, Фрумина и прочих прилипал.
Мы гуляли с Эндрю по морозному Нью-Йорку и обсуждали кандидатуры режиссеров и актеров, я уговаривал Эндрю взять на главную роль Джека Николсона, который снимался у него в «Почтальоне». В это время вышел на экраны «Вердикт» Сидни Люмета, мы пошли на картину. А после просмотра я на своем жутком английском два часа отговаривал Эндрю звать Люмета в постановщики нашего фильма, потому что в «Вердикте» все выстроено «железно» и «ремесленно», а я хотел вдохновенного и нервного Скорсезе, с которым Эндрю делал «Почтальон всегда звонит дважды». А Эндрю говорил, что у Скорсезе жуткий характер, с ним очень трудно работать. Короче говоря, это были две недели медового месяца автора и продюсера, после чего сорокалетний Эндрю – рафинированный, изысканный, стильный и знающий пять европейских языков – улетел в Голливуд искать сорок миллионов долларов на постановку нашего фильма.
Этих денег он не нашел и сгинул с моего горизонта.
Но пришел, видимо, мой час, и удача, как цыганка, наконец увязалась за мной и ворожила мне all the way, всю дорогу! «Красная площадь» волной покатила по миру, став, что называется, instant official international bestseller – мгновенным официальным международным бестселлером, ее купили почти все европейские страны и даже Япония! Денежные ручейки и хвалебные рецензии потекли из этих стран, как вода с оттаявшего ледника, даже «Нью-Йорк Таймс» посвятила книге отдельную статью. В ней было сказано, что эта книга посрамила всех советологов Европы и США, которые в преемники Брежневу прочили Романова, Устинова или Громыко, а «Красная площадь», которая вышла в Лондоне на следующий день после смерти Брежнева, точно назвала преемника – шеф КГБ Юрий Андропов.
Это сразу изменило мой социальный статус. Сергей Довлатов, встретив меня на улице, вдруг согнулся буквой «Г» в оторопело-заискивающем поклоне. Красивая, с фигурой Клаудии Кардинале, метранпаж газеты «Новое русское слово» переехала в мою квартиру. Вскоре, придя с работы, она с гордостью рассказала, как за ней пробовал приударить Иосиф Бродский. Сраженный ее красотой, он стал с ходу назначать ей рандеву, а когда она отказалась, обиженно заметил:
– Конечно! Вот если бы я умел писать детективы, вы были бы куда благосклоннее…
Слава Цукерман, который своим фильмом «Жидкое небо» прославился тогда так, как Мадонна и Майкл Тайсон, встретил меня на Пятой авеню.
– Старик, – сказал он, – я слышал, ты написал какую-то книгу. Может, дашь почитать?
Я дал, а сам укатил под Нью-Йорк, в Катскильские горы, писать «Чужое лицо». Но через неделю Слава отыскал меня по телефону и сказал:
– Ты дома? Сиди и жди звонка. Сейчас тебе позвонят из Голливуда, со студии «Юниверсал». Продюсера зовут Барри Геллер, он поставил знаменитые «48 часов». К сожалению, он не может дать мне ставить «Красную площадь» – эта постановка должна стоить не меньше двадцати миллионов. Поэтому я буду делать там другую картину, за шесть миллионов, а тебе они найдут американского режиссера. Короче, никуда не уходи, сейчас я скажу ему, что ты дома и ждешь звонка.
И правда через пять минут позвонил голливудский Барри Геллер:
– Мистер Топол? Поздравляю! Ты написал замечательную книгу, и я покупаю у твоего британского издателя права на ее экранизацию. Но он говорит, что сценарий должен писать ты, это твое условие продажи. Так?
– Да, – сказал я горлом, враз пересохшим от собственной наглости.
– Это нормально! Я вижу по книге, что она написана профессиональным сценаристом. Кто твой адвокат? И когда ты сможешь прилететь сюда, обсудить проект? Через неделю сможешь? Через две недели? О’кей, скажи моей секретарше дату, и в аэропорту тебя будет ждать билет. Пока, до встречи!
Я положил трубку и повернулся к подруге:
– Бинго! Я лечу в Голливуд! Кто сказал, что в Америке я буду подметать улицы? Я сам это сказал еще в Москве? Ну, так я ошибся! Между прочим, говоря о Москве, – ты помнишь такое слово «жюльен»?
– Ой! – сказала она. – Жюльен! Я совсем забыла!..
Действительно, за четыре года нью-йоркской нищеты мы ни разу не вспомнили об этом атрибуте московского бомонда – фирменной закуске в ресторане Дома кино!
Недолго думая, я схватил толстенный Yellow Pages, телефонный справочник, нашел в нем полный список французских ресторанов в Манхэттене и снял телефонную трубку. Конечно, я начал с самого дорогого ресторана, помеченного пятью звездочками.
– Hello! Is it French restaurant? Do you have zhulien? [Привет! Это французский ресторан? У вас есть жюльен?]
– No, he is not working here. [Нет, он тут не работает], – ответили мне и дали отбой.
Я опешил: как может жюльен не работать? Конечно, всему виной мой английский, решил я и набрал номер следующего ресторана.
– Hello! This – is – French – restaurant – right? [Здрасти! Это французский ресторан. Верно?] – произнес я, старательно выговаривая каждое слово.
– Yes, – ответил мужской голос. – What can we do for you? [Да. Чем могу быть полезен?]
– Do you have zhulien? [У вас есть жюльен?]
– Yes, we do. But he just left. [Да. Но он только что ушел.]
– What?! [Что?!] – вскричал я в ужасе.
Гудки отбоя был мне ответом.
Но я не сдался, а стал накручить на телефонном диске номер следующего ресторана.
– Hello! Is it a restaurant? [Здрасти. Это ресторан?]
– Yes, it is. [Да.]
– Excuse me, may I ask you a question? [Извините, я могу вас спросить?]
– Yes, go ahead. [Да, спрашивайте.]
– DO – YOU – HAVE – ZHULIEN? [У вас есть жюльен?] – произнес я почти по слогам.
– Julien? Just a second! [Жюльен? Одну секунду!] – ответил мужской голос и закричал куда-то в сторону: – Julien! Julien! [Жюльен! Жюльен!] – И после паузы, мне: – Sorry, sir. He went outside. Call him latter, please. [Извините, сэр. Он вышел. Позвоните позже.]
– Ну, хватит, – сказала метранпаж с фигурой Клаудии Кардинале. – Обойдемся без жюльена.
– Ни фига! – уперся я. – Я автор мирового бестселлера и хочу угостить тебя жюльеном!
Красный от бешенства, я набрал номер следующего французского ресторана.
– Good afternoon. This – is French – restaurant, yes or no? [Здравствуйте, это французский ресторан, да или нет?]
Короче, это повторилось еще раз пять. Мерзавец Жюльен то уволился, то заболел, то ушел, то только что вышел покурить.
Презрительно глядя на меня глазами гаубичного калибра, метранпаж с фигурой Клаудии Кардинале сказала, что уже не хочет никакого жюльена.
Но, как вы знаете, мужик что бык: втемяшится ему в башку какая блажь…
На восьмой или девятой попытке я вдруг услышал:
– Yes, sir. We have julienne. [Да, сэр. У нас есть жюльен.]
Но теперь я не поверил, я сказал:
– Sorry, Mister. I’m not asking about the person with name Julien. I’m asking about the dish «zulien». Do you have it in your menu? [Извините, мистер. Я не спрашиваю о человеке по имени Жюльен, я говорю о блюде «жюльен». Оно есть в вашем меню?]
– Yes, sir. We have julienne in our menu. [Да, сэр. У нас в меню есть жюльен.]
Я положил трубку и повернулся к подруге:
– Одевайся! Это французский ресторан «четыре звезды» на Сорок шестой улице.
– Но туда час добираться на сабвее, – возразила она.
Я возмутился:
– Что?! Я автор мирового бестселлера! Я возьму такси!
Помню, когда мы вышли на улицу, было два часа дня. Даже в апреле это самое пекло. Через десять минут мы поймали такси, через полчаса были на Сорок шестой улице, в самом центре театрального Манхэттена. Подойдя к ресторану, я на всякий случай тормознул у меню, по нью-йоркской манере вывешенного рядом с входной дверью. Жульен я нашел, хотя почему-то он был указан в основных блюдах и стоил аж сорок девять долларов! Но я не дрогнул – я же был автором мирового бестселлера.
Мы вошли в ресторан. Он был роскошен – швейцар в ливрее, метрдотель и все официанты во фраках и бабочках, столики покрыты белоснежными скатертями с крахмальными конусами салфеток и серебряными приборами. Но – он был абсолютно пуст!
– Are you open? [У вас открыто?] – спросил я усатого метрдотеля, громадного, как Довлатов.
– Sure. Follow me, please. [Конечно. Следуйте за мной], – и он повел нас к одному из столиков в глубине зала.
– Just a sec, sir, [Секунду, сэр], – сказал я прежде, чем сесть. – We want zhulien. Do you have it? [Мы хотели бы жюльен. У вас есть?]
– Of course, sir. [Конечно, сэр]
– But you know what I mean? It’s a dish made with mushrooms, meat and sour-cream. Right? [Но вы понимаете, что я имею в виду? Это блюдо из грибов, мяса и сметаны]
– Exactly, sir. Take a seat, please. [Точно, сэр. Садитесь, пожалуйста]
Мы сели. Мэтр ушел, прислал официанта. Под убийственным взглядом метранпажа с фигурой Клаудии Кардинале я заказал два жюльена. Официант записал, поставил на стол графин с ледяной водой и исчез. Сорок минут мы в полном одиночестве молча пили эту гребаную воду. Было три часа дня – мертвое время для театральных ресторанов, куда нормальные люди приходят либо за пару часов до спектакля, либо на пару часов после. Через сорок минут, когда я уже был готов повеситься или застрелиться, вдруг распахнулись створки двери на кухню и появился метрдотель. За ним два вальяжных официанта катили высокую, как карета, тележку, инкрустированную серебряными вензелями и французскими гербами. На тележке стояли две огромные тарелки, накрытые высокими серебряными колпаками, круглыми, как каска Бисмарка. Вся эта процессия церемонно подкатила к нашему столику, остановилась, и метрдотель с громким как у циркового церемониймейстера возгласом «Вуаля!» поднял крышки над тарелками, а официанты синхронно переставили эти тарелки на наш стол.
Мы в изумлении уставились на них.
На огромных – величиной с блюдо – тарелках был тоненький слой какого-то белого желе.
– You sure it’s zhulien? [Вы уверены, что это жюльен?] – спросил я у мэтра.
– Absolutely, sir! [Абсолютно, сэр!] – воскликнул он. – Good appetite! [Приятного аппетита!]
Серебряной вилкой я ковырнул эту пленку на тарелке. Метранпаж с фигурой Клаудии Кардинале сделала то же самое. Под пленкой оказались какие-то тонкие ниточки. Мы подцепили их вилкой и осторожно попробовали.
– Похоже, грибы. Но безвкусные, – сказала метранпаж и положила вилку.
– Н-да… Настоящий жюльен – это русский жюльен, – сказал я глубокомысленно, достал стодолларовую купюру и, оставив ее на столе, мы покинули ресторан.
Назавтра в аэропорту Ла Гуардиа я получил билет Нью-Йорк – Лос-Анджелес. Это был воистину голливудский билет – он стоил тысячу двести долларов! Впервые в жизни я летел первым классом, в кожаном кресле, просторном, как у зубного врача, и впервые в жизни за моим плечом практически неотлучно стояла роскошная стюардесса, единственной работой которой было не допускать, чтобы мой бокал опустел.
– Еще коньяк, сэр? Еще шампанское? Еще джин с тоником? Еще ростбиф? Еще мороженое?
Через два часа она добилась своего – я уснул, а она отправилась отдыхать. Я проснулся при посадке в Лос-Анджелесе и почувствовал себя свежим, бодрым и готовым немедленно завоевать Голливуд и всех голливудских звезд от Мадонны до Джессики Лэнг. Не зря же я отложил встречу с Геллером на две недели, которые провел в «Берлиц-скул» – лучшей, как сказано в их рекламе, школе иностранных языков, где каждый день я занимался английским с индивидуальным учителем, готовившим меня к общению с интеллектуальными сливками Голливуда – продюсерами, режиссерами, актерами. Каждый урок стоил мне пятьдесят долларов – даже теперь это деньги, а тогда это были очень большие деньги!
И вот после двухнедельного курса я прилетел в L. A. В аэропорту меня встретил пожилой джентльмен в прекрасном черном костюме и с табличкой «Mr. Topol». Я пожал ему руку и душевно, по-русски обнял, как Брежнев Картера. Он хотел взять у меня чемодан, но я не отдал, а понес его сам. Он подвел меня к черному лимузину двадцатиметровой длины и открыл заднюю дверцу. Но в Советском Союзе, где нет эксплуатации человека человеком и все люди братья, я не привык садиться на заднее сиденье даже в такси. Поэтому я сказал на своем «высоком» английском:
– Forget it! Забудь об этом! Я поеду рядом с тобой, нам есть о чем поговорить, не так ли?
Я сел на переднее сиденье, мы покатили в Голливуд, и по дороге я продолжил:
– О’кей, у тебя есть какие-нибудь идеи насчет режиссера-постановщика? А на главные роли? Я бы хотел, чтобы главную роль играл Джек Николсон…
– Сэр, – сказал он. – Я не продюсер, я шофер «Лимузин-сервиса».
Я заткнулся. Оказывается, за пятьсот долларов в «Берлиц-скул» не купишь знание американской жизни и даже за сто долларов не получишь тут настоящий жюльен.
Но это не охладило моего пыла завоевать Голливуд. Лимузин привез меня в пятизвездочный «Шератон», через полчаса за мной примчалась роскошная секретарша продюсера Геллера и в открытой машине привезла на студию «Юниверсал». Проезжая ворота студии, знаменитые по голливудским фильмам, я сказал себе: «Ага! Сбылась мечта идиота!» Потом хипповый, в джинсовом костюме Барри Геллер пересадил меня в свой спортивный «Мерседес» и повез в голливудский ресторан для кинозвезд. Короче – жизнь закрутилась, как в роскошных голливудских фильмах.
В короткой паузе я позвонил своему давнему московскому другу Яше Бронштейну, который одно время тоже жил в Москве без прописки и даже фиктивно женился ради нее, но потом уехал из СССР. Живя в США, он присылал мне и другим своим московским друзьям редкие в СССР альбомы Дали, Шагала и прочих западных художников, чтобы мы сдавали их в букинистические магазины, а деньги передавали его старенькой маме на Большую Грузинскую. И вот, наконец, после шести лет разлуки мы встретились!
– Старик! – сказал я горячечно. – Постучи по дереву, но, кажется, я прорвался! И теперь я хочу помочь тебе – немедленно, пока я на коне. Ты же знаешь это кино – пока им нужен сценарий, для тебя все сделают, а как только получат сценарий, забудут мой телефон! Что в России, что здесь – это один мир! Но пока я им нужен и пока мой продюсер возит меня по кабакам, я попытаюсь заставить его взять тебя в нашу киногруппу. Пусть консультантом по русскому быту или помощником режиссера – это не важно! Важно, чтобы ты попал на студию!
– Спасибо, – растроганно сказал Яша. Он уже шесть лет прожил в Лос-Анджелесе, но так и не смог получить работу в кино. – Но я могу куда больше. Я же пишу сценарии по-английски. Не один, конечно, а с соавтором-американцем. Он профессиональный сценарист, так почему бы нам не перевести на английский твой сценарий? Ты же будешь писать по-русски, а студия будет искать переводчика…
И уже на следующий день я представил его Геллеру:
– Познакомься, Барри, это мой московский друг и замечательный режиссер. Я хочу, чтобы он перевел на английский сценарий, который я напишу по своей книге.
– Нет проблем! – легко согласился Геллер и тут же, при мне, подписал с Яшей контракт на перевод сценария – по десять центов за каждое слово.
– Эдик, – растроганно сказал Яша, – я тебе этого никогда не забуду!
И действительно, не забыл!
Сценарий, который через три месяца я послал ему для перевода, состоял из пятидесяти тысяч слов. А перевод сценария, который я через год, да и то с помощью адвоката, вытребовал из архива студии «Юниверсал», насчитывал в два с лишним раза больше! То есть, накручивая десятицентовый счетчик, мой друг, маму которого я выручал из нищеты в Москве, растянул мой сценарий почти втрое. И делал он это так: там, где у меня герой говорил: «Пошел вон!» – в его переводе это выглядело: «Я вас убедительно прошу: выйдите, пожалуйста, из моего кабинета, иначе я буду вынужден позвать милицию». Но и это не все! Буквально из каждого эпизода Яша старательно вымарал кульминацию – те несколько строк, ради которых выстраивается завязка и после которых выстреливает развязка. Именно этих ключевых строк не было в каждой сцене!
Я позвонил Яше и сказал:
– Старик, ты знаешь, что за это убивают?
– Пошел в жопу, бездарь! – сказал мне мой старый московский друг. – Ты написал бездарный сценарий, который даже я не смог спасти! Тебе нечего делать в Голливуде! Я буду делать кино в Голливуде, а ты умрешь в безвестности!
Не скрою, я несколько ночей обдумывал планы мести. В этих планах я садился в самолет, летел в Лос-Анджелес и расстреливал Яшу из автомата Калашникова. Или топил его в канализационном люке. Или разбивал его голову его же ядовитой пишущей машинкой.
Но не зря именно в таких случаях японцы говорят: «Расслабься, сядь и подожди, пока мимо тебя пронесут труп твоего врага». Я никуда не полетел и не поехал, а сел писать следующий роман.
А Яша, который когда-то спал по ночам в ванной своей фиктивной московской жены, а утром бежал к своей разведенной, но эффективной жене, с 1974 года и по сию пору живет в Лос-Анджелесе на иждивении этой жены и никакого «кина», конечно, не делает – ни в Голливуде, ни рядом с ним.
Но Геллер расстался с «Красной площадью» вовсе не потому, что Яша испортил мой сценарий. Что для Голливуда выбросить десять тысяч баксов? По договору, если студия браковала первый – мой – вариант экранизации романа, они имели право пригласить своих сценаристов. Что они бы и сделали, если бы… если бы не Генри Киссинджер.
Как сказал мне американский адвокат, который восемь месяцев оформлял мой договор со студией «Юниверсал», Генри Киссинджер был в то время в board of directors, в совете директоров студии «Юниверсал». И Геллер послал ему книгу «Красная площадь» – просто так, как специалисту по Советскому Союзу. А Киссинджер ответил, что он не советует делать этот фильм, чтобы не портить отношения с Андроповым, новым хозяином Кремля.
И – всё! По слову Генри Киссинджера Голливуд выбросил «Красную площадь» из своих производственных планов.
* * *
Прошло без малого двадцать лет. В сентябре 2003 года в издательстве «АСТ» вышел из печати мой роман «Повесть о любви и терроре, или Двое в “Норд-Осте”». Я был в это время в Москве, и в Доме кино встретил Ираклия Квирикадзе, своего вгиковского приятеля и известного сценариста и режиссера. «Старик, – сказал он, – у Наташи Рюриковой открылась новая выставка, давай сходим». Наталья Рюрикова была в то время главным редактором альманаха «Киносценарий», в ее офисе в «Доме Нащокина» постоянно проходили выставки модных художников. Я взял с собой пару экземпляров нового романа, и мы приехали в Воротниковский переулок, в «Дом Нащокина», поднялись на второй этаж и…
Прямо в центре небольшого выставочного зала, украшенного замечательными картинами, стояли, окруженные небольшой группой московских знаменитостей, – кто бы вы думали? Генри Киссинджер и Михаил Горбачев!
Тут нужно сказать, что до этого дня я старательно избегал встречи с Михаилом Сергеевичем. Все-таки, как ни крути, а еще в 1987 году в романе «Завтра в России» я предсказал ГКЧП, арест Горбачева на даче и его свержение. А затем в романе «Кремлевская жена» – покушение на него. Поэтому встречаться с Горбачевым я побаивался и не подходил к нему, даже если видел его в коридорах Останкинского телецентра. Но тут деваться было некуда, я сказал себе «была – не была» и шагнул к Горбачеву:
– Михаил Сергеевич, я Эдуард Тополь, хочу подарить вам свой новый роман о «Норд-Осте».
В ответ могло прозвучать все, что угодно, вплоть до оскорблений. Но вдруг…
Вдруг он обнял меня за плечи и, отводя в сторонку, сказал по партийной манере сразу на «ты»:
– Книжку я у тебя, конечно, возьму, но лучше чем обо мне, ты ничего не написал и не напишешь!
– Спасибо…
– Подожди. Я хочу, чтобы ты написал сценарий о моей любви с Раисой. Приезжай завтра в мой Фонд, я дам тебе все материалы.
– Михаил Сергеевич, а вы можете представить меня Генри Киссинджеру?
– Конечно. Он мой гость, я вожу его по Москве. Идем…
Мы подошли к Киссинджеру, Горбачев начал по-русски:
– Генри, это наш известный писатель…
Переводчица, которая стояла рядом с Киссинджером, открыла рот, чтобы перевести, но я опередил ее:
– Mister Kissinger, my name is Edward Topol. Do you remember the novel «Red Square»? [Мистер Киссинджер, меня зовут Эдуард Тополь. Вы помните роман «Красная площадь»?]
И случилось невероятное. Точно так, как Александр Солженицын на своем восьмидесятилетии вспомнил, как в 1981-м, проживая в Вермонте, он не разрешил мне забросить в СССР несколько сотен кассет с радиопостановкой «Ракового корпуса», так и Генри Киссинджер вдруг окунул свой взгляд куда-то внутрь себя, в глубины своей памяти, нашел там файл по имени «Красная площадь», а затем выплыл и вновь посмотрел на меня.
– I’m sorry, sir. Извините, сэр, – сказал он своим хриплым голосом. – В то время я не мог поступить иначе.
И тут же отошел от меня в другой конец зала.
…Что ж, говорю я себе в часы депрессии, если перед тобой извинились Солженицын и Киссинджер, то, возможно, ты чего-то и стоишь.
