Глава 44. Ночь после казни

Кто-то разбудил ее. Она сама не знала, отчего проснулась среди ночи. В доме было пусто и тихо. Никто не мог явиться к ней в такое время, но ощущение того, что кто-то прикоснулся к ней, было явным.

Она встала, накинула пеньюар с лентами, больше похожий на торжественное платье, и заметила, что клетка с канарейками пуста. Птицы куда-то делись, будто их переловила кошка, которой, надо признать, в доме не было. Зато на их место в пустую клетку кто-то положил свежесрезанные розы. Корделия заметила кровь на лепестках и ощутила тихое благоухание.

Как этот жест похож на ухаживание возлюбленного! Сердце встрепенулось, как птица. Мог ли Донатьен вернуться к ней посреди ночи? И если да, то почему он не остался в ее спальне?

Корделия заметила, что большое зеркало на стене разбито. От него осталась только пустая рама в человеческий рост. Осколки устилали пол под ее ногами. Кажется, на них алела кровь. Похоже, кто-то разбил стекло прямо рукой. И он был в ярости. Все зеркало разлетелось вплоть до мелких частиц.

Мог ли в дом проникнуть грабитель? Вряд ли. Корделия тотчас отмела эту догадку. Ее слишком хорошо охраняли. Донатьен нанял отличных лакеев и повара, который при его мощном телосложении легко мог выступать в роли телохранителя, когда не занимался приготовлением деликатесов. Если бы в дом проник непрошеный гость, его бы тут же выставили с побоями и дубинками. Ей нечего опасаться. И все равно она ощутила тревогу. Кругом царила тишина, как в могиле, и это было подозрительно. Ни пения канареек, ни тиканья часов, как будто жизнь вокруг остановилась. Сонное царство или мертвое царство – как ей теперь называть свой дом?

Корделия спустилась из спальни. Лестница с витыми перилами и ажурными балясинами выводила прямо в обеденный зал. Самый большой зал из нижних помещений. Камин в нем тоже был таким большим, что в нем легко можно спалить человека. Кто-то развел в нем едва заметное пламя. Оно чуть потрескивало, и отлетали искры. Одна упала прямо к ногам Корделии на мраморную ступень и опалила подол пеньюара.

– Реквием!

Это было сказано о треске пламени или о чем-то еще? Корделия подняла взгляд. Угли в зеве камина тлели мерным оранжевым свечением. Скоро они погаснут, но ощущение того, что в камине недавно что-то сожгли, останется. Ей показалось, что она уловила запах горелой плоти.

За длинным дубовым столом кто-то сидел. Его фигура смотрелась бы очень одиноко в таком большом пространстве, если бы он не напоминал сгорбившегося исполина. Корделия разглядывала его украдкой. Рваный плащ, треуголка, потертые сапоги с пряжками, колет, перевязь – все бросалось в глаза прежде, чем спрятанные в тени лицо и руки. Все же блики камина иногда падали на них. Как же сильно и безобразно он был искалечен. Скудный свет придавал его увечьям нечто дьявольское. И все же Корделия не попятилась назад, а сделала пару осторожных шагов вперед. К нему.

– Я видела, как вас казнили вчера, – тихо произнесла она. – Я это видела!

Она будто пыталась уверить в правдивости своих слов себя саму, а не его, молчаливого и мрачного. Подобного гостю из ада. Корделия осторожно приглядывалась к его мясистому лицу без клочка кожи. Он выглядел точь-в-точь как казненный вчера. Или как двойник приговоренного, если только у изувеченного могут быть двойники.

То, что она видела, ей самой казалось невероятным, но она это видела! И разве не это она хотела увидеть? В тот вечер, когда его казнили, она жалела лишь об одном, что не может подойти к нему ближе и выразить сочувствие. Да, как бы странно это ни было, но в ней тогда проснулось жгучее желание познакомиться с ним, узнать из его собственных уст, что с ним сотворили, даже ощутить его боль, если на то пошло. Она верила, что если сейчас протянет вперед руку и коснется его вывернутых щипцами пальцев, то сможет забрать у него часть его боли. Страшное желание ощутить эту боль преследовало ее уже давно. На площади она бы не смогла пробиться через охранников и инквизиторов, но сейчас он сидел здесь, если только ей это не снилось. И казалось, что ночной кошмар и иллюзия соединяются в одно.

– За что вас казнили? – тихо спросила она, и собственный голос показался ей чужим и звенящим во всеобъемлющей тишине. – Я слышала, как зачитывали приговор, но мало что поняла. То, в чем вас обвинили, ведь не было настоящей причиной.

– А ты разве меня не узнаешь? – его хриплый голос звучал так странно, будто эхо из склепа. Он старательно опускал лицо, словно стесняясь самого себя. И в то же время в том, как неподвижно он сидел, было нечто царственное. Корделия заметила, что зеркала в прихожей тоже разбиты. Перед ночным гостем на столе лежало что-то громоздкое, но она не могла рассмотреть, что. Она старательно приглядывалась к нему какую-то долгую минуту.

Потом отрицательно покачала головой. Нет, она его не узнавала.

– Нет, – произнесла она вслух.

И тут он внезапно вскочил, будто взорвался вулкан. Только это была вспышка его гнева. Абсолютно необоснованного. Ведь она его правда не знала. Корделия попятилась. Она заметила, что в руках он сжимает вертел, позаимствованный у повара. У этого вертела был очень острый конец. Им легко пронзить человеческую плоть насквозь. Она отлично помнила, как легко даже маленькие поварята могли насадить на него туши ягнят. Вот и ее сейчас можно легко прикончить, как ягненка.

Она пятилась до тех пор, пока не уперлась в край стола. А он наступал. Кончик вертела он поднес к ее горлу. Корделия попыталась отодвинуть голову как можно дальше. Острие вертела и впрямь было смертоносным.

– Значит, не помнишь меня?

Она бы еще раз отрицательно покачала головой, если бы могла двинуть шеей без опаски напороться на острие. А жуткий незнакомец жадно смотрел на ее пшеничные локоны, на бурно вздымавшуюся под кружевами грудь, на ее незащищенное горло. И неясно было, чего он больше хочет: зарезать ее или изнасиловать.

– Я не знаю вас, – прошептала она, с трудом шевеля языком. Нелегко смотреть в лицо собственному убийце.

– Правда? – Брови в ожогах нахмурились, и тут же треснула кровавая короста на лбу, обнажая мясо и лобовую кость, а там, видимо, успели попировать могильные черви. Один из них скатился с его плаща ей на локоть. Корделия с омерзением стряхнула его.

– Даже мой голос тебе незнаком, верно? И все потому, что ты не можешь узнать лица?

В его хриплом угрожающем тоне появилось что-то отчасти меланхолическое. Она внимательно присмотрелась к его лицу. Может, она его и знала когда-то, до того как его изуродовали. Вероятно, он был один из лодочников или продавцов тканей, с которыми она давно общалась и потом не вспоминала о них, но они могли запомнить ее. Она ведь была так хороша собой. Ее все запоминали.

Корделия старательно щурила глаза, потому что кровавое сияние, исходившие от его зрачков, ее ослепляло. Это было все равно что смотреть на огонь. Белки глаз тоже были налиты красным, а веки и кожа, окружавшая их, превратились в сплошное месиво от шрамов и ожогов. Как же сильно он обезображен, практически превращен в монстра. И все это сотворено человеческими руками! Даже если когда-то у него было обычное лицо и нормальное тело, то сейчас его превратили в чудовище. Она должна была скорчиться от омерзения, но не могла. Ей показалось, что она его знает. Узнавание пришло внезапно. Стоило подольше посмотреть в его глаза, и он начал казаться ей давно знакомым. И совсем не потому, что она наблюдала, как его казнят на площади. Он был не просто знакомым. Он был для нее более близким, чем все остальные люди на земле.

– Донатьен. – Казалось, было кощунством назвать это жуткое пугало его именем, но она назвала. И, кажется, не ошиблась.

Рука с вертелом чуть отодвинулась от ее шеи. Монстр, непрошенно пришедший в ее дом, вдруг стал таким печальным. На самом деле она ведь давно ждала его, но только не в таком обличье.

– Значит, ты и вправду любила меня только из-за лица. – Раньше его это радовало, но только не сейчас. – Уж лучше бы ты любила мое золото.

Он отошел от нее, все так же сжимая вертел в руках. Вместо того чтобы ощутить облегчение, она вдруг испытала испуг. По ее шее текла кровь из пораненной острием кожи, но это уже не имело значения. Ей вовсе не хотелось отпускать его.

– Подожди, Донатьен!

– Не смей назвать меня так, – он обернулся к ней, полыхая яростью. – Донатьена больше нет. Он умер. Его казнили. Они показали мне, как следует за него отомстить.

Его сильная обожженная рука резко всадила вертел в массу, безвольно лежащую на столе. Это же был ее повар. Вернее, его труп, разделанный, как туша. Корделия прикрыла рот руками, чтобы не закричать от ужаса.

– За что? – только и спросила она.

– Он донес, когда мы собираемся убежать. Все слуги – соглядатаи; сколько им ни плати, всегда найдется тот, кто заплатит еще, пусть даже не больше, но они падки на любую мелочь.

– Ты никогда не был бедным, ты не знаешь, как нужны людям деньги.

– Ты еще оправдываешь его.

Она тут же замолчала и смотрела, как он втыкает вертел в уже мертвое тело снова и снова. Его ярость рвалась наружу, как разбуженный дракон. Казалось, он бы сокрушил этот дом голыми руками. Не только дом, весь город.

– Что ж, золото у тебя есть, – остановившись наконец, произнес он. – Надеюсь, тебе хватит его на всю жизнь, потому что я ухожу, ангел. – Его обожженная рука все-таки потянулась к ее лицу. Лишь с трудом она смогла от нее не отшатнуться. – Обещаю, что не вернусь к тебе, пока ко мне не вернется прекрасная внешность. То самое лицо, которое ты так любишь.

Ей хотелось образумить его, но она не находила слов. Пусть остается в любом виде, но только остается. Лучше пусть будет уродом и калекой, чем исчезнет из ее жизни вообще. Но он решил иначе. Он стер ладонями кровь с ребер повара, а потом стал рассматривать свои ладони в бликах камина. Кажется, кожа на них стала более гладкой. Это было похоже на волшебство. А сколько крови потребуется, чтобы он снова стал собой? Таким, каким он был прежде.

– Я чувствую себя живым, только когда убиваю. – Он легко взвалил грузное мертвое тело себе на плечо, будто тушу молодого барашка. – Твоих лакеев я только что сжег в этом камине. Так что подглядывать за твоими тайнами больше некому. Ты остаешься в полном одиночестве, моя любовь.

И он ушел, как будто его и не было. Но запах сожженной плоти и осколки зеркал остались. И еще остались разбитые иллюзии.