И день этот, хоть и начинался вполне обычно, был совершенно иным, отличным от остальной суточной вереницы, складывающейся в горячие летние декады, ослепленные солнцем и радостью вернувшейся жизни после полугодового ледникового периода; и утро казалось пропитанным запахами давно ушедших за край горизонтов памяти ощущений, таких ярких и реальных, что они становились источником невыразимых страданий; и звуки большого просыпающегося дома теперь слышались совсем по-другому, словно приходили из иных планов и слоев, где являлись элементами нечеловечески прекрасной музыкальной какофонии, доводящей слушателей до экстаза. Все это наполняло его томительным ожиданием предстоящих перемен, чего-то непоправимо огромного, великолепного, сверкающего, как драгоценности в бриллиантовой подвеске. Что-то должно было произойти – хорошее или плохое, какая разница? Оно станет избавлением от привычной повседневной хандры, укажет новые пути и предоставит недоступные возможности, от которых можно потерять голову. Уже скоро, совсем скоро.

Игорь вышел из дому в полдвенадцатого, шаркая по расколотому асфальту стертыми зелеными сланцами. Его голова была запрокинута вверх, к безупречно синему, переливающемуся всеми оттенками морской прохлады небу, и временами начинало видеться, как из этой бездонной глубины навстречу пыльному городу ныряют стаи дельфинов и русалок, громко распевающих на своем чирикающем языке. Они касались пылающего лба Игоря влажными плавниками, остужая внутренний пожар. Под этими прикосновениями муки истаивали, растворяясь в тяжелом мутном фоне многотысячной толпы, уныло колыхающейся в знойном июльском мареве, и тогда Игорь ощущал себя почти человеком. Но спустя мгновение миражи исчезали, возвращая боль на ее законное место. Игорь не сопротивлялся, зная, что в происходящем есть некая высшая справедливость, не терпящая препятствий. Он смирился с ней и принимал наказание абсолютно покорно, как мученик, свято верующий в искупление.

Возле дверей магазина топтались испитые завсегдатаи водочного отдела, рядом, на трамвайной остановке, лежал бездомный в рваной майке-алкоголичке. Левая его ступня была босой, на правой болтался черный от грязи ботинок. Бездомный тяжело дышал, отвисший живот ходил ходуном, точно внутри искал выход созревший эмбрион.

Игорь поднялся по ступенькам и взялся за дверную ручку.

– Братишка, мелочью не выручишь? – подскочил к нему самый шустрый из запойной компании, жалобно заглядывая в глаза мужчины.

– Иди заработай! – рявкнул на него Игорь так, что мужик немедленно ретировался, предпочтя за лучшее не связываться с нервным покупателем.

Внутри магазина его тут же окутала мягкая свежесть, расходящаяся от висевших под потолком кондиционеров. Игорю все время казалось, что где-то на границе слышимости его неотступно преследует едва различимое жужжание, словно о стенки черепа яростно бьется осиный рой. Поначалу мужчина думал, что это гудят забитые продуктами холодильники, и он даже осторожно приложил ухо к холодной поверхности одного из них, не обращая внимания на изумленные взгляды посетителей. Но механизм работал почти бесшумно, примораживая щеку искусственной прохладой. Игорь недоуменно потряс головой и двинулся в сторону сверкающих запотевшим стеклом рядов спиртного.

Полки встретили его яркой россыпью этикеток, из которых взгляд моментально выделил самые манящие, те, что были знакомы уже много лет. Сегодня Игорь решил ограничиться пивом – он взял две поллитровки «Полярной звезды» и два литра «Золотого источника» в пластиковой бутылке. Расплатившись, он выполз на улицу, где ощутил себя заживо сгорающим в паровозной топке. Зной полыхал не только снаружи, но и внутри тела, растекаясь по коже обжигающими расплавленными ручьями. Сидящая с самого утра где-то глубоко под ребрами тупая боль внезапно разрослась из маленького зернышка в огромную, пульсирующую опухоль, и на мгновение Игорь застыл на месте, пытаясь справиться с колючей судорогой. Хватая ртом воздух, он дрожащими руками достал из пакета пивную бутылку, сорвал крышку и жадно присосался к холодному горлышку. Сразу же полегчало, пляска багровых протуберанцев перед глазами прекратилась. Выпитый натощак алкоголь моментально ударил в голову, сделав окружающий пейзаж мягким и податливым, словно вылепленным из пластилина. Игорю уже не хотелось возвращаться домой: в нем что-то дико кричало, яростно извивалось, скребя когтями по стенкам распухших сосудов. Огромная слепая радость требовала выхода, грозя выплеснуться наружу грязным потоком окровавленных радуг. Но Игорь не знал, как безболезненно выпустить ее в мир, у него не было подходящего способа, ключа, отпирающего двери камеры из плоти и костей. Поэтому он отхлебнул еще пива, стремясь задавить разрушительный порыв, а после отправился шататься по пустынным дворам, заросшим чахлым кустарником. Это был особый, изолированный от остального города универсум, изломанное хаотичной застройкой измерение, где возле железных скелетов турников и лесенок на детских площадках бродили его деформированные безликой силой обитатели. Со стороны можно было подумать, что пьяный демиург нарочно исказил в них все пропорции: слишком короткие или слишком толстые ноги, дряблые мужские и женские животы, свисающие с бедер жировые складки, опухшие, покрытые венозной сеткой предплечья, сонные отечные лица и глаза, равнодушные ко всему на свете. Некоторые улыбались, большинство тупо пялилось в пространство перед собой. Игорь осознавал, что сейчас выглядит ничем не лучше этих людей, но ему уже не было обидно или стыдно – пиво успокоило его, подарив на время обманчивое удовлетворение собственной персоной. Легкость ощущений с каждым новым глотком проявлялась все явственнее, сквозя в размашистых движениях и умиротворенном выражении лица – в такие моменты Игорь почти боготворил спиртное. Он добрел до облезлой скамейки возле своего подъезда, откинулся на спинку и принялся бездумно чертить большим пальцем ноги корявые фигурки на песке. Изредка он вяло приветствовал соседей, выходящих из дому, и немного оживился только при виде Алены – молодой девушки в красном сарафане, чья квартира находилась этажом ниже его собственной. Игорь обожал слушать, как скрипит ее кровать по ночам, когда Алена приводила к себе парней, прекрасно понимая, что лично ему с ней ничего не светит. Впрочем, они поддерживали приятельские отношения и даже несколько раз вместе пили кофе на ее кухне.

– Пьянство с утра – первый признак алкоголизма, – улыбнулась девушка, увидев пиво в его руке. – Не рановато?

– Так уже почти обед, – пожал плечами Игорь. Он машинально уставился на ее грудь, едва прикрытую тонкой тканью, – лифчиков летом Алена не носила, считая, что нужно предоставлять телу максимальную свободу. Наверняка на ней сейчас не было и трусиков…

Смутившись, Игорь покраснел и уставился в землю. Ему вдруг стало неудобно из-за своих босых ног, двухдневной щетины, мешков под глазами. Он видел, какие мужчины подвозят Алену до дома на дорогих машинах – холеные, уверенные в себе самцы, хозяева жизни. Разве мог он составить им конкуренцию – он, простой рабочий, не имевший за плечами высшего образования, а впереди сколь-либо обнадеживающих перспектив? Он, живущий в малометражке с выцветшими обоями, уже давно требующей капитального ремонта? Сидящий сейчас на лавочке и хлебающий дешевое пиво? Игоря охватило столь сильное отвращение к себе, что он потупился еще сильнее, пытаясь скрыть исказившую лицо болезненную гримасу. В это мгновение он ненавидел Алену столь же яростно – хотя бы за то, что она заставила его ощутить всю глубину собственного ничтожества. Ненавидел и продолжал гадать, надела она белье или нет…

– А я развеяться решила, вот собираемся с подругами в ботанический сад пойти, – Алена отбросила с лица длинные пряди светлых волос, – надо же выходные с пользой провести. А ты чем собираешься заниматься?

– Не знаю, – пробормотал Игорь. – Может, тоже схожу куда-нибудь…

– Игорь-Игорь, – рассмеялась Алена, взлохматив ему волосы. – Жениться тебе надо!

Потом она, звонко цокая каблуками, направилась к выходу со двора. Мужчина с тоской посмотрел ей вслед.

– Жениться, как же, – почти неслышно произнес он. – На тебе, что ли?..

Рядом с ним остановился Эдик – приятель из соседнего дома. Раньше, когда Эдик был холостым, они часто напивались вместе с Игорем до поросячьего визга, пару раз из-за этого даже загремев в вытрезвитель. Но потом у Эдика случилось большое и нежное чувство, объектом которого стала худенькая бледная сослуживица – «мышь белая», как ее про себя называл Игорь. Мышь звали Катя, и она, надо отдать ей должное, постепенно сделала из Эдуарда человека, не дав ему окончательно опуститься. Они поженились, родили двойню, и с тех пор Эдик почти не пил, успев за это время купить кучу всякого домашнего барахла и подержанный «Фольксваген». С Игорем он по причине занятости общался редко и все больше на бегу.

– Хороша, что тут скажешь… – протянул Эдик, перехватив направленный на соблазнительную девичью фигуру взгляд приятеля. – Неужели твоя?

– Бесхозная, судя по всему, – хмыкнул Игорь.

– Так почему не оприходуешь? – подмигнул ему Эдик.

– У меня есть кого оприходовать.

– Ясно, вопрос снимается, – кивнул парень. – А как вообще дела?

– Да так… без перемен. – Игорь действительно не знал, что ответить на этот вопрос. Какие изменения в жизни могут произойти у одинокого, бедного холостяка? Глупо надеяться на нечто большее, чем тот минимум возможностей, что предоставляется всем и каждому с момента рождения. Мечтать о несбыточном – значит, бессмысленно тратить время и нервы, это он давно и прочно осознал.

– Мы ждем перемен… – проговорил Эдик, пиная носком ботинка асфальтовую крошку. – Какие планы на выходные?

– Сговорились вы все, что ли? – Игорь неприязненно скривился. – Нет у меня никаких планов! Нет и не будет.

– Составил бы тебе компанию, но жена запрягла везти ее с детьми на дачу, – Эдика, похоже, немного смутил прохладный тон приятеля, – так что извиняй… Кстати, я в отпуске, можем на недельке пересечься, если ты не против.

– Давай, заходи на огонек, – согласился Игорь без малейшего энтузиазма. Эдик пожал ему руку и поспешил к своей благоверной, оставив товарища одиноко сидеть на пустой скамейке.

Солнце припекало все сильнее, полуденные лучи раскаленными спицами проникали под кожу и волнами расходились по всему телу, медленно поджаривая его изнутри. Игорь опустил полупустую бутылку в пакет, поднявшись на ноги. Ему больше не хотелось сидеть здесь, на виду у всего дома, и сталкиваться с довольными, благодушными знакомыми, не хотелось разглядывать собственное отражение в их глазах – отражение неудачника, слабака, побитой жизнью собаки. Тяжело ступая, он вошел в полутемный подъезд – среднего роста мужчина, чуть сутулящийся, с опущенными плечами. Его так сильно тошнило от собственной ущербности, что в порыве едва сдерживаемой злости Игорь залепил себе звонкую пощечину. Влажный шлепок раскатился по лестничной клетке, на коже вспыхнуло красное пятно. Однако боль не сумела отвлечь его от самоуничижения. Поднявшись на третий этаж, Игорь трясущимися руками достал ключ и отпер дверь квартиры. Ему срочно нужно было спустить пар.

Пройдя в прихожую, он запер дверь на замок и цепочку, а после еще задвинул щеколду. Игорю всегда нравилось выражение «мой дом – моя крепость». Будь у него деньги, он бы и жил в такой крепости: двухметровый забор со спиралями колючей проволоки, стальные жалюзи на окнах, сенсорные замки, реагирующие лишь на прикосновение хозяина, и огромный подвал-лабиринт, где можно спрятать что угодно. Или кого угодно.

Пинком отбросив в угол ворох окровавленной одежды, Игорь прошел на кухню и опустил пакет на стол.

– Милая, я дома! – громко объявил он. В ответ из крохотного чулана рядом с санузлом раздались сдавленные всхлипы, переходящие в надрывный плач. Эти звуки сразу же успокоили его, наполнив предвкушением удовольствия. Здесь, в своем логове, надежно укрывшись от внешнего мира, он начинал ощущать себя совершенно иначе: откуда-то пришла непоколебимая уверенность в собственных силах, понимание своей особой природы, отличной от большинства окружающего его повсюду человеческого планктона. Эти травоядные ничтожества нутром чуяли его истинную суть, его кровожадную хищную натуру, и потому отталкивали, унижали, не давая занять достойное его уникальных талантов место. Они постоянно спихивали его вниз, на самое дно, где приходилось сосуществовать с отребьем, которое Игорь ненавидел. За всю жизнь никто и никогда не оценил его по достоинству, включая мать и ныне покойного отца. С самого детства он получал только подзатыльники и затрещины, сыпавшиеся на него как из рога изобилия. Поначалу люди отвергали его, а после он и сам начал их сторониться. Игорь давно понял, что все, с кем ему приходится общаться, втайне презирают его, гадливо морщась за спиной, точно у него на лбу выжжено клеймо прокаженного. Изменить ситуацию он не мог, понимая, что этот коллективный заговор невозможно разрушить – не существовало одного-единственного зачинщика, виновно было само общество. Ошибка пряталась где-то глубоко в программном коде его судьбы, закравшись туда в момент рождения, но найти ее не представлялось никакой возможности. Это была деформация кармы, щербатый оскал Немезиды, неправедное воздаяние – назвать можно было как угодно, суть оставалась неизменной.

Налив себе пива в стакан, Игорь прошел в комнату и уселся на разложенный диван, откинув ворох смятых вонючих простынь. Их покрывали темно-коричневые запекшиеся разводы. Приподняв одеяло, Игорь уставился на то, что когда-то было молодой женщиной – выпотрошенный, освежеванный труп с бесформенной мясной кашей на месте лица. Он прекрасно помнил, как познакомился с ней на остановке и пригласил к себе, пообещав вино и музыку. Явно не тяжелого поведения девушка не заставила долго себя уговаривать. Они приехали к Игорю домой, и, когда за их спинами захлопнулась дверь квартиры, началось «веселье». Сначала он осторожно придушил ее – не до смерти, только чтобы потеряла сознание. Потом связал и, дождавшись, пока она придет в себя, прибил ее ладони гвоздями к столешнице. Девушка кричала так громко, что даже заклеивавший рот скотч почти не заглушал крика. Игорь подумывал, не отрезать ли ей язык, но вовремя вспомнил, что тогда жертва быстро истечет кровью – а ему очень уж хотелось растянуть удовольствие. И он отрубил ей два пальца на правой руке, он вообще любил начинать с рук. После поджарил их на сковородке с яичницей и перьями лука, обглодав прямо на ее глазах. Раны пришлось прижечь паяльником, от этого по всей квартире разнесся запах горелого мяса. Девушка опять потеряла сознание, но пришла в себя с диким воплем, когда Игорь опустил ее ноги в таз с кипятком. И все это продолжалось долго, бесконечно долго…

Веселье закончилось после того, как жертва окончательно перестала реагировать на любые воздействия, впав в состояние комы. Раздосадованный пассивностью своей живой игрушки, Игорь в приступе ярости проломил ей голову молотком и превратил лицо в месиво из костей и лоскутов плоти. Впрочем, к тому моменту назвать лицом это уже было затруднительно – нос с ушами Игорь отрезал и съел гораздо раньше, собираясь на днях вплотную заняться щеками. Теперь придется отрезать куски от трупа, что Игоря сильно огорчило – поедать части еще живого тела ему нравилось гораздо больше.

Ту, что сейчас стенала в чулане, он встретил в глухой части Андреевского парка – «Бермудского квадрата», как его называли патрульные наряды милиции. В одиночестве она примостилась на скамье возле остова разрушенной статуи и пила джин-тоник, явно никуда не торопясь. Из завязавшейся беседы Игорь узнал, что живущая вместе с ней мать с утра закатила грандиозный скандал и пообещала выгнать дочь на улицу, если она еще раз приведет ночью домой своего пьяного хахаля. Посочувствовав собеседнице, он предложил ей продолжить разговор в более подходящей обстановке за бокалом чего-нибудь покрепче. Он так вежливо скалился и пытался быть обаятельным, что расслабленная тоником девушка в конце концов согласилась. Игорь тогда пожалел, что нельзя покончить с ней прямо здесь и сейчас – уж очень ему нравилась томная, густая атмосфера парков и лесопосадок с их вкрадчивыми тенями, ползущими по земле, тихим загробным шелестом листвы, молчаливым одобрением глядящих на него из тьмы древесных стволов. Еще он любил полузаброшенные сельские кладбища, засохшими струпьями лежащие посреди черных, набрякших дождевой влагой октябрьских полей. Однажды он хорошо потрудился на одном из таких – поздней осенью, накануне своего дня рождения, выпив предварительно купленную в сельском магазине бутылку паршивой водки. Он набросился на женщину сзади и резал, резал до тех пор, пока в паху не разлилось и судорожными толчками вытекло наружу знакомое тепло, и только потом он в приступе сумасшедшей, необузданной радости начал извиваться в корчах на земле, прыгать, биться грудью о могильные плиты, выкрикивая безумные молитвы окровавленному закату. А после, совершенно опустошенный, побрел на станцию дожидаться поздней электрички, по дороге затирая на одежде багровые следы. В его ушах пойманной птицей бился предсмертный хрип, вырывавшийся наружу из распоротого горла добычи. Он оставил ее голову на одном из деревянных крестов, прочно насадив на верхнюю перекладину, и несколько раз оглядывался назад, пристально всматриваясь в пустые дыры глазниц.

Воспоминания согревали его. Игорь открыл тумбочку, где лежало около тридцати ножей – в основном кухонных, но были и складные, и даже один рыбный с узким изогнутым лезвием. Охотничьих ножей или кинжалов Игорь не любил и считал их использование дешевой показухой, пижонством. Рабочий инструмент не должен выглядеть слишком эстетично и становиться предметом культа.

Выбрав обычный разделочный нож, он подошел к чулану и отпер тяжелую щеколду. Сегодня он собирался оторваться по полной – образ раздетой Алены маячил перед глазами, вытаскивая из темноты все желания и фантазии, подавлявшиеся столько лет. Желание стучало в висках, колотилось в сердце, глубоко и остро обнажая собственную ущербность. Распаленный, Игорь рванул дверь, и в ту же секунду что-то блеснуло перед глазами, заставив инстинктивно закрыться рукой. Спустя мгновение ослепляющая боль пронзила ладонь, пригвоздив ее к щеке.

Он отшатнулся, попытался завопить, но издал только хриплое рычание – острый металлический обломок рукоятки туалетного ершика выбил ему пару зубов, разорвал язык и увяз глубоко в десне. Игорь вслепую отмахнулся ножом, заставляя вырвавшуюся на свободу девушку отшатнуться. На пленницу было страшно смотреть: левое ухо отсутствовало, левый же глаз закрывала плотная марлевая повязка, а на руке не хватало двух пальцев, которыми Игорь позавчера поужинал. С диким воем девушка опять подскочила к своему согнутому пополам мучителю и что есть силы ударила его ногой в лицо. Хрустнула переносица, на пол полилась кровь. Игорь, наконец сумевший вырвать из щеки страшную занозу, в ярости принялся наносить удары ножом по воздуху, захлебываясь красной жижей. Боль почти ослепила его, и только это спасло похищенную от мгновенной смерти – убивать маньяк умел очень хорошо, годами оттачивая свое искусство. Длинными косыми взмахами рассекая перед собой пространство, он загнал девушку на кухню. Здесь было тесно, углы стола и табуретов постоянно норовили уткнуться в спину. Выхватив из раковины грязную тарелку, пленница метнула ее в Игоря. Тот отбил ее ударом ножа, следующим выпадом проведя глубокую кровавую борозду на животе противницы. Преимущество, которое она заработала благодаря внезапности, постепенно сходило на нет. Боль не ослабила Игоря, а лишь придала ему сил и бешенства. Он уже метил в горло своей жертве, когда та в отчаянной попытке вырвать победу любой ценой бросилась на убийцу и всем своим искалеченным телом ударила его в грудь. Игоря швырнуло на тонкое оконное стекло, он нелепо взмахнул руками и рухнул вниз в облаке осколков. Упав, он так и остался лежать на земле, судорожно подергивая ногой. Из-под тела начала быстро растекаться лужа смешанной с кровью мочи. Послышались испуганные возгласы, раздался первый истошный женский крик, который тут же подхватили еще несколько голосов.

Словно оглушенная, девушка подошла к окну. Полуденное солнце ударило ей в единственный уцелевший глаз, и тогда она тоже закричала – громко и пронзительно, как могла бы кричать подбитая на взлете жизнь. Потом она взобралась на подоконник, ранясь об острые стеклянные края, и, глядя на панораму городских крыш, прыгнула вперед.

Она надеялась, что там, внизу, боль наконец оставит ее в покое и уберется прочь.