Глава 7
Три года спустя бывший капитан полиции и бывший зэк Игорь Крюков сидел на скамье рядом с экспертом Антониной и слушал, как она говорит ему:
— Забавно, Крюков! Ни разу в жизни ты ко мне за помощью не обращался.
— Да ладно, чего ерунду говорить…
— Нет, правда. Обращался за результатами экспертизы, за подписью. А сейчас прям чувствую, что я тебе чисто по-человечески, по-женски нужна. Сбылась мечта идиотки. Не прошло и пятнадцати лет…
Крюков посмотрел на нее с нежностью, но возразил:
— Строго говоря, ты мне не как женщина сейчас нужна, а как сотрудник Следственного управления.
Тоша покачала головой:
— Врешь. Я чувствую. Это не для дела, это для тебя лично. Но есть одна проблема. Я не стану тебе помогать.
Этого Крюков не ожидал.
— Почему? — воскликнул он.
— Потому что я еще кое-что чувствую, — объяснила Тоша.
— И что же?
— Опасность. Не хочу снова тебя потерять, Крюков. Извини.
Она наклонилась, нежно поцеловала его в губы, после чего поднялась и направилась прочь.
— Тоша! — окликнул он.
Она обернулась.
— Не волнуйся, я Липатовой не скажу, — пообещала. — Хотя про это… — Она дотронулась пальцем до губ. — Про это я бы с удовольствием рассказала.
…А тогда, три года назад, Крюков решил пожертвовать несколькими часами и пройти очередное обследование у своего лечащего врача-невролога. Внимательно осмотрев своего больного, доктор Строкин заявил:
— А чего ты хотел? В результате инсульта происходит отмирание нервных клеток мозга. Это провоцирует головокружение, слабость, испарину, резкие перепады давление, рвоту, иногда сиплое противоестественное дыхание, редкий пульс, онемение конечностей… Еще могут быть боли в сердце, головные боли…
— Слава, не рассказывай мне, как я себя чувствую, — попросил Крюков.
Он был очень бледен, сидел, привалившись к стене. Было заметно, что такие явления, как головокружение и слабость, ему известны не понаслышке.
— Мне все это очень мешает работать, — продолжил он. — Скажи, что мне сделать, чтобы это прошло?
— Что сделать? Не работать! — уверенно ответил Строкин.
— Слушай, хватит уже об этом, — попросил Крюков. — Я не могу. Я таблетки пью, упражнения для мелкой моторики делаю… Делаю все, что ты говоришь.
Строкин оторвался от истории болезни, которую заполнял, и посмотрел на своего пациента.
— Нет, ты делаешь все, чтобы себя убить, Игорь, — сказал он. — Прости, но это же очевидно. Если ты не перестанешь, то умрешь.
Крюков пожал плечами:
— Не перестану, Слав.
Строкин вздохнул, сокрушенно развел руками:
— Ладно, добавим еще два препарата. Я запишу тебе схему приема. И ты мне торжественно поклянешься, что будешь ее соблюдать…
…Прозвенел звонок на перемену, и ученики одиннадцатого класса потянулись из кабинета физики. Марат вместе с Наташей Белодедовой отошел к окну. И тут к нему подошла Олеся Палий.
— Марат, слушай, разговор есть, — сказала она. — Давай отойдем.
— Олеська, давай попозже, — попросил Марат. — Что-то мне нехорошо…
— Фигово себя чувствуешь, да?
— Ну, как бы да, не очень.
Тут Белодедова, не оборачиваясь, издевательски произнесла:
— Бедняжечка…
Палий посмотрела на нее с возмущением:
— Натаха, ты бы постыдилась! Твой парень заболел, а ты… Даже не сказала!
— А ты бы сразу всем раззвонила, да?
— А чё такого? Своим надо помогать.
— Ну и помогай!
— Я и хочу, — сказала Олеся. — Слушай, Марат, я тут турнир призовой выиграла. Ну, там всякие задержки с выплатой, но через месяц обещали. Там нормально денег, почти пятьдесят тысяч рублей. Короче, я тебе эти бабки отдаю, но они только через месяц, понимаешь? Надо занять под это дело у кого-нибудь. Врубаешься?
Марат был ошеломлен. Такого он не ожидал! Он не знал, что сказать. А вот на Наташу щедрость Олеси не произвела никакого впечатления.
— Чего замолк? — спросила она. — Скажи тете: спасибо. Спасибо, мать Тереза.
— Дура, что ли? — обернулась на нее Палий. — Марат, короче, давай после занятий потрещим. Главное, нос не вешай. Ладно?
— Ладно, — отозвался Марат. — Спасибо, Лесь.
Когда Олеся в сопровождении Гоши Довженко отошла в сторону, Марат повернулся к Наташе.
— Видишь? — горячо сказал он. — Давай скажем правду! Все поймут!
— Дурачок ты, Марат, — усмехнулась Наташа. — Ты теперь в черном списке. И Палий, кстати, тоже. Жалко, что ты так ничего и не понял про наш теперешний класс.
Тут к ним подошел Барковский. Наташа помрачнела еще сильней, кивнула Марату: вот видишь? А Барковский предложил:
— Поговорим?
— Поговорим, — согласился Марат, и они отошли.
Свернули за угол, где их никто не мог слышать, и Барковский заявил:
— Раненые спартанцы воюют дальше. И либо погибают вместе со всеми, либо побеждают вместе со всеми. А ты хочешь в лазарет. То есть соскочить.
— Я тебя не понимаю, — признался Марат. — У тебя же есть деньги.
— Есть, — кивнул Барковский.
— Так помоги!
— Нет. Какой смысл? Тяжелораненых спартанцы добивали, потому что они были обузой. Не хочешь, чтобы тебя добили? Встань в строй и сражайся. Добудь то, что тебе нужно, в бою!
Тут оба школьника увидели Крюкова, который проходил мимо по коридору. Он тоже увидел одиннадцатиклассников, помахал им рукой. Когда капитан отошел подальше, Марат сказал:
— Кстати, он спрашивал, откуда у тебя деньги.
— И что ты сказал?
— Пока ничего.
Слово «пока» Марат выделил особо.
— Ясно, — кивнул Барковский.
— Я тебе не угрожаю, — уточнил Марат. — Я прошу о помощи.
— И ты готов рискнуть?
— Считаешь меня трусом?
— Пока да, — ответил Барковский. И тоже выделил слово «пока».
…В школу капитан Крюков пришел не прямо из больницы. Сначала он заглянул на почту, где работала почтальоном мама Максима Юрова. И вместе с ней пошел по ее участку: почтальон разносила письма и извещения, а капитан разговаривал с ней о сыне.
Он узнал о Максиме много нового. В частности, что тот одно время связался с компанией шпаны и почти бросил учебу. А потом вдруг взялся за ум, решил сменить школу и поступил в ту, где учится сейчас.
— Эта школа, конечно, не для таких, как Максим, — рассказывала мать Юрова. — А он старался. Ведь до этого, когда мы отца похоронили, он все на улице торчал, домой не загнать. А потом пришел и говорит: ну, все, мать, Макс Юров нагулялся, теперь учиться надо. Я, говорит, в комитет пойду, по образованию. И пошел. Один.
— Молодец какой! — похвалил Крюков.
— Они ему грант какой-то выписали на обучение, — продолжила свой рассказ Юрова. — Да, мужик в доме… Счастье, конечно.
— А девушка-то у него есть?
— Кто-то есть, а кто — не видала ни разу. И спросить боюсь.
— А откуда знаете?
— Я ж почтальон. Пару раз письма носила. Что ж я, почерк его не узнала бы? Узнала…
— Ну, а может, это вовсе и не девушке, — все не соглашался Крюков. — Он же там на конверте амурчиков не рисовал?
— Да ну, какие амурчики! Я думаю, там стихи были.
Она достала мобильник, набрала номер сына, стала ждать. Однако ответа не последовало.
— Стихи? — удивился Крюков.
— Да, я слыхала пару раз, как он бормочет. Не Пушкин, конечно, но красиво. Я б не устояла.
— И что же, на конвертах даже имени не было? — продолжал допытываться Крюков.
— Имени не было, — отвечала Юрова. — Адрес был, точно. И фамилия.
— Не запомнили, конечно? — спросил Крюков.
Спросил — и замер в ожидании.
— Запомнила, — ответила Юрова. — Фамилия известная, пушкинская. Помните, как в «Евгении Онегине»: «И быстрой ножкой ножку бьет»?
Крюков в изумлении покачал головой: он не ожидал от этой женщины Пушкина. И тихо выдохнул ответ:
— Истомина…
— Точно! — сказала Юрова.
Снова достала телефон и набрала номер сына. И снова он ей не ответил.
— Все-таки у меня сердце не на месте, — призналась она. — Чего вы все про Макса выспрашиваете? Случилось чего? И к телефону вот не подходит…
Тут участковый стукнул себя по лбу, будто только что вспомнил что-то важное:
— Вот я осел! Конечно, не подходит. Поэтому я вас нашел.
Он достал из кармана телефон Юрова и протянул матери.
— Потерял он его. Вот, возвращаю.
…Физрук Баграмов услышал, как стукнула входная дверь, и понял, что это вернулась хозяйка квартиры — Людмила Царева. Он робко выглянул в прихожую и спросил:
— Ну что, у меня проблемы?
— Он в школе, — сообщила Царева. — Скоро он тебя найдет здесь, и тогда начнутся настоящие проблемы. Ты должен вернуться.
— Я не могу! — взвыл Баграмов. — Знаешь, я… я уеду! Я ведь не давал никаких подписок о невыезде. Ничего на меня у них нет… Уеду туда, где меня никто не знает… Начну сначала… Буду тренировать малышей…
— Ты уже уезжал туда, где тебя никто не знает, — напомнила Царева. — Начинал сначала. Тренировал малышей.
— Люда! — взмолился Баграмов.
— Что — Люда? Ну что Люда? Я, директор школы, вынуждена покрывать тебя, который… Ну почему?
— Потому что я твой сводный брат, — напомнил Владимир Ованесович.
— Ты мне не брат, Володя, ты мой кошмар! Может, я и детей пошла учить, чтобы из них никогда не вырастали такие, как ты! И когда я поверила в то, что делаю, ты опять пришел в мою жизнь…
— И ты меня приняла! — горячо подхватил Баграмов. — Дала мне работу. Ты — мой ангел!
Царева мрачно смотрела на него. Спросила:
— Этот мальчик… Гоша Довженко… Он будет молчать?
— Я… не знаю… — вновь пролепетал Баграмов.
— Тогда иди и расскажи все сам! В конце концов, ведь ничего непоправимого не произошло? Ты же не… убивал ее?
— Нет! Нет!!! — прокричал Баграмов. — Хорошо. Я и сам решил. Пойду к этому Крюкову и все расскажу. Как все было.
— Ты правильно решил, — заключила Царева. — Мне надо вернуться в школу. А ты иди к капитану. Когда поговорите, зайди ко мне. Я буду ждать.
И она ушла. А Баграмов сел на стул в прихожей и сидел неподвижно…
…И вновь Крюков и учитель информатики сидели за соседними компьютерами у него в кабинете. Лапиков пролистывал на экране аватары «оппонентов», загруженные школьниками. Крюков покачал головой:
— Ну и рожи? А вы знаете, кто эти люди?
— Только некоторых, — отвечал Лапиков.
На экране появился «отец Мелковой».
— Это, например, кто? — спросил капитан.
— Не знаю, — ответил учитель. — Его загрузила Аня Мелкова. Я там в описании файла указал.
Крюков сам пролистал дальше. Появился «отец Марата».
— А это кто?
— Не знаю, честно. Это оппонент Марата Галимова.
Крюков стал листать дальше; на экране возникло красивое девичье лицо. Оно показалось ему знакомым.
— Не понял… — пробормотал он. — Это же та девочка, которая погибла? Правильно?
— Да, это Алина Русанова.
— И чей же она оппонент?
— Вообще-то ее загрузила… Ира Шорина…
Крюков перестал листать, круто развернулся к Лапикову. Он понял, что ему надо еще кое с кем поговорить. Он вынул из компьютера флешку, на которую Лапиков сбросил для него всех «оппонентов», и вышел из компьютерного класса.
И тут же, возле двери, увидел учительницу биологии Марину Ивановну. А она увидела у него в руке ту самую флешку, которую оставила у Лапикова, как знак его вины… и своей угрозы. По крайней мере, флешка была очень похожа, так что учительница биологии просто глаз от нее не могла отвести. И Крюков это заметил. Спросил:
— Интересуетесь?
Тут Марина Ивановна опомнилась.
— Нет, просто… — пробормотала она, не зная, что сказать… — Извините, мне пора… на урок…
И убежала. Зато из двери учительской, расположенной неподалеку, вышла Царева. Увидев участкового, она вздрогнула. А он подчеркнуто вежливо поздоровался:
— Здравствуйте, Людмила Михайловна!
— Добрый день… — пробормотала Царева.
— Людмила Михайловна, мне бы с вашим физруком поговорить, — сказал Крюков. — А его все нет и нет…
— Как… нет? — растерянно ответила Царева. — Он обещал сегодня… Я сейчас позвоню…
Она достала мобильный, набрала номер и стала ждать ответа.
…Человек, которому она звонила, стоял возле готовой к отправлению электрички. Услышав звонок сотового телефона, достал его, посмотрел на экран… После чего нажал кнопку «отбой», выключил телефон и, оглядевшись, бросил его в урну, стоявшую у входа на платформу. Затем, поправив висящую на плече спортивную сумку, он вошел в электричку.
А Людмила Михайловна, так и не дождавшись ответа, подняла глаза на Крюкова и растерянно сказала:
— Я не знаю… он обещал прийти…
Она не сказала «прийти к вам и рассказать все, как было». Она не знала, что теперь говорить…
А капитану Крюкову на данном этапе расследования все интереснее становилось то, что связано с погибшей ученицей Алиной Русановой. Он хотел узнать как можно больше про ее отношения с другими одиннадцатиклассниками. Он бы, наверное, дорого дал за то, чтобы увидеть тот ноябрьский день, когда школьники узнали о гибели Алины…
…В тот день у одиннадцатого класса шел обычный урок английского языка. У доски стоял Миша Барковский. Правда, ответ его был не совсем обычный: он только что удивил Анастасию Николаевну заявлением, что Шекспир как предмет для изучения устарел и учить его не следует.
— Кого же ты нам предлагаешь учить вместо Шекспира? — спросила Истомина.
— Кого-то полезного, Анастасия Николаевна, — отвечал Барковский. — Нам полезного. Для жизни, для того, чтобы определиться, кем быть, как жить.
— И ты серьезно считаешь, что Шекспир для этого не подходит? И кто же подходит, по-твоему?
— Да хотя бы Мальтус, — уверенно заявил Барковский. — Великий английский философ.
— Который считал полезными эпидемии и войны?
— Да, он считал это хорошим способом избавиться от человеческого мусора, — все так же твердо ответил лидер класса. — Или Ницше на худой конец, «Так говорил Заратустра». Есть отличный английский перевод.
Анастасия Николаевна все никак не могла поверить, что Барковский говорит серьезно.
— А ты, Миша, что — ты с ними согласен? — спросила она.
— Ну… — начал Барковский.
Однако он не успел раскрыть свои взгляды на проблему «человеческого мусора» и призыва Ницше «слабого — толкни». Дверь класса без стука открылась, и в класс вошел директор Русанов. Он был не похож сам на себя: бледный как бумага, постаревший на много лет, с блуждающим взглядом. Школьники при его появлении стали переглядываться, кто-то захихикал — вид директора им показался забавным. Но Истомина сразу поняла, что дело неладно.
— Юрий Васильевич, что случилось? — тревожно спросила она.
Русанов тяжело присел на пустое место дочери, развел руками:
— Настенька Николаевна… Мне утром позвонили… Ездил в больницу… Алиночки… Не будет… Пришел сказать…
Истомина никак не могла понять, что он имеет в виду, о чем говорит:
— Алина заболела? Серьезное что-то? Может быть, надо помочь?
Русанов посмотрел на учительницу, жалко улыбнулся:
— Алиночка… с ней несчастный случай… Пришел сказать, что ее не будет сегодня… и вообще никогда…
В классе наступила гробовая тишина. Все переглядывались. Шорина почему-то пристально смотрела на стоящего у доски Барковского. И когда он поймал ее взгляд, ему стало не по себе.
Директор с трудом поднялся, пошел к двери. Истомина кинулась ему помогать, но он покачал головой — не надо, мол, — и сам вышел из класса. Послышался голос Белодедовой:
— Как же так?!
Анастасия Николаевна направилась к дверям. Остановилась на секунду, сказала классу:
— Урок окончен… наверное. Посидите все тут до звонка. Я пойду в учительскую. Не шумите.
Капитан Крюков начал собирать сведения о погибшей Алине Русановой. Разумеется, поговорил он и с Мишей Барковским. Тот, в частности, рассказал, как умер сам директор Русанов. Это произошло на похоронах Алины. В тот день на кладбище собралась чуть ли не вся школа. Гроб к могиле несли Довженко, Юров, Худяков и сам Барковский — самые высокие из класса. С Шориной случилась истерика, она так кричала, что не могли начать заупокойную службу. А едва Барковский увел Иру в сторону, чтобы не мешала, как Русанов качнулся и упал…
— Ну, тут Людмила Михайловна закричала: «Вызывайте «Скорую»!» — рассказывал Барковский. — Приехали врачи. Оказалось, у него обширный инфаркт.
— А что Ира? — спросил Крюков.
— Что — Ира?
— Старик, я понимаю, что она твоя девушка, — сказал Крюков. — Но ты все-таки попробуй ответить отвлеченно. Почему в «Спарте» Ира Шорина выбрала себе в оппоненты Алину Русанову?
— А что тут такого? Вы думаете, оппонент — это обязательно враг?
— А разве нет?
— Конечно нет. Ты можешь выбрать кого угодно. Вопрос — для чего. Ирка мечтала дружить с Алиной, считала ее… ну, скажем, очень классной. А та ее, честно говоря, недолюбливала.
— Или презирала? — уточнил капитан.
— Не знаю, я Алине в голову не залезал. Наверное, они там в «Спарте» были неразлейвода.
— «Наверное»? — не поверил его неосведомленности капитан.
— Откуда я знаю? У нас многие никому не рассказывают, кто у них оппонент. О том, что у Ирки Алина была, я, например, только от вас услышал.
— Но не удивился?
— Не-а.
— Ну а у тебя кто оппонент?
— А у меня нету. Мне и так не скучно, — заявил Барковский.
Залез в портфель, достал оттуда какую-то пачку расчерченных листов. Это была новая составленная им таблица.
— Я тут инициативу проявил, — сообщил он. — Вот, держите.
И протянул таблицу Крюкову. Тот пролистал и покачал головой:
— Ничего себе! Ну ты крутой! Ты и учителей опросил?
— Всех, кроме Баграмова. Мы же договорились.
Крюков еще раз глянул на полученные сведения, сказал уважительно:
— Да, старик, ты крут. Спасибо. Чем обязан?
— Да не надо ничего, — скромно ответил Барковский. — Мы же партнеры?
И он испытующе посмотрел на Крюкова. Это был важный момент! И тут, к его разочарованию, капитан ясно и четко ответил:
— Нет.
И, видя разочарование собеседника, пояснил:
— Какие мы партнеры? Да, дело у нас общее. Но я начальник, а ты помощник. Согласен?
Барковский уже успел скрыть свое разочарование и надеть маску послушного мальчика.
— Ну да, — улыбнулся он. — Но вы все-таки скажите что-нибудь. О нашем общем деле.
Крюков кивнул и сообщил:
— Я нашел ее дневник.
— Я же говорил! — обрадованно воскликнул Барковский.
— Ну а в качестве награды за доблестный труд — приглашаю вечером в «Пельмешку», — сказал капитан. — По рукам?
— По рукам! — улыбнулся Барковский.
Они пожали друг другу руки и взглянули друг другу в глаза. Они были похожи на соперников перед поединком, которые жмут руки только потому, что таков ритуал. И, кажется, оба это сознавали.
…Слепота, надвигающаяся на Наташу Белодедову, напомнила о себе в тот день в неожиданном месте — в школьном гардеробе. Когда она подала свой номерок уборщице, которая одновременно исполняла и обязанности гардеробщицы, та подслеповато взглянула на него и сказала:
— Какой номер там? Не вижу я, стерто…
Наташа взяла номерок, повернула его к свету… Увы, она тоже ничего не могла разглядеть.
— Ну, чего копаешься, девонька? — поторопила ее деликатная Валентина Леонидовна. — Ослепла, что ль?
На выручку Наташе вовремя пришел Марат — забрал у нее номерок, добавил свой и сказал гардеробщице:
— Двадцать шесть и тридцать один, теть Валь.
А потом, когда они оделись и вышли на школьный двор, попросил, даже, скорее, потребовал:
— Расскажи мне все про свою болезнь.
— Хватит, я наигралась, — мрачно ответила Наташа.
— Пожалуйста! Я должен все знать.
— Чтобы врать поубедительней?
— Нет, чтобы тебе помочь.
— Ты мне не поможешь, — заявила Наташа. — Не обещай, чего не можешь.
— Но почему? — Марат не мог понять причину ее упорного молчания.
И тут Наташу прорвало. Она остановилась, развернулась к нему и произнесла громко и отчетливо:
— Потому что у тебя нет двадцати тысяч евро!
Такой суммы он, конечно, не ожидал.
— Двадцать тысяч евро… — пробормотал Марат.
От неожиданности он остановился, а Наташа пошла дальше. Одна. Он посмотрел ей вслед, и в эту минуту он принял решение. Важное решение. И пошел в другую сторону…
…Крюков сидел на ступеньках школьного крыльца, просматривая полученные от Барковского таблицы. При этом он не забывал следить за выходящими школьниками. И когда мимо него прошел Юров, капитан окликнул его:
— Максим!
Юров остановился.
— Стихи свои дашь почитать?
Вот это было неожиданно! Чего угодно Максим ожидал от участкового, но только не этого!
— Чего-чего?
А Крюков, словно не замечая его растерянности, встал, подошел ближе, предложил:
— Слушай, если у тебя на бумаге нет, давай провожу; по дороге почитаешь.
Однако Юров уже оправился от растерянности. Заявил:
— Нет уж. Мне с вами под ручку ходить как-то… стремно.
— А мама твоя не возражала, — сообщил Крюков. — Все утро вместе ходили. Ну и работка у нее! Я себе чуть ноги до колен не стер.
Если капитан надеялся этими словами завоевать доверие Максима, то ошибся: парень едва сдерживался от злости.
— Что вам от моей матери нужно было? — спросил.
Крюков сменил тон.
— Значит, надо было, — жестко сказал он. — Выдохни, а то лопнешь.
— Ладно, — кивнул Юров. — Что?
— Тебя не было в спортзале, когда Истомина погибла, — напомнил капитан.
— Не было.
— А где был?
Юров не отвечал.
— Прогуливал?
Юров вновь промолчал.
— Болел? — капитан предлагал все новые объяснения. — Или стихи ночью писал — и проспал? Или эсэмэс получил, расстроился и в школу решил не идти? А?
— Какую эсэмэс?
— Вот эту, — ответил Крюков и открыл свой блокнот. В него была вложена распечатка — фотография, сделанная с экрана телефона. Там значилось: «Не пиши мне больше! Никогда!!»
Юров посмотрел на распечатку, а потом с ненавистью поднял глаза на Крюкова.
— Это не ваше дело, — процедил он сквозь зубы. — Есть вопросы — вызывайте повесткой. В присутствии взрослого. Или адвоката. Я пошел.
Повернулся и ушел, сутулясь.
