Глава 11
И вновь капитан Крюков был у себя дома. Но не один. Рядом с ним под одеялом лежала госпожа советник юстиции третьего класса. Заметив, что капитан уже не спит, она потерлась носом о его плечо и сообщила:
— Нос чешется.
— Это к выпивке, — отреагировал Крюков. — Хочешь выпить?
— В семь утра? И вообще, я, по-моему, до сих пор не протрезвела.
— Это защитная реакция. Чтобы не думать, как дальше жить.
— А у тебя какая защитная реакция?
Поскольку Крюков промолчал, госпожа советник юстиции продолжила:
— Тебе-то хорошо, ты в отпуске. А мне вставать.
— Тебе тоже хорошо, — заметил Крюков. — У тебя муж в отпуске и дочку с собой забрал, молодец. Мне тоже пора на самом деле. Сделаешь омлет? Ну, твой фирменный? У меня помидоры есть…
— А тебе-то куда в такую рань?
В ответ Крюков голосом примерного ученика пропел:
Я лучший в школе ученик,
Пятерки получать привык!
Выражение лица у Липатовой резко изменилось; она села на постели.
— Я же тебе запретила!
— А я в отпуске, — отвечал Крюков. — Очень красивый ракурс, госпожа советник юстиции…
Однако Липатовой было не до комплиментов:
— Крюков, если ты не хочешь, чтобы твой отпуск закончился увольнением…
— То будем просто трахаться, а о делах ни-ни, — закончил за нее капитан.
Липатова чуть не задохнулась от возмущения:
— Я не буду с тобой… никогда больше ты не дотронешься до меня, понял?! Ты что, взял отпуск, чтобы заниматься школой?
— Ты сказала, чтобы я занимался этим в свое личное время, — объяснил Крюков. — И я взял отпуск.
— Отпуск закончен, — заявила госпожа советник. — Я тебя отзываю.
— Черта с два! Ты мне не начальник.
— А кто я тебе?
— Любимая женщина.
Липатова помолчала. Потом уже другим, совсем не суровым голосом сказала:
— Если ты… если ты меня любишь, то прекрати. Пожалуйста, прекрати это.
— Где связь?
— Просто… если ты не бросишь это дело… я уже не смогу тебя защитить.
Лицо Крюкова стало серьезным.
— Даже так…
Однако он продолжил одеваться. И спросил госпожу советника как ни в чем не бывало:
— Сделаешь омлет?
…Марат Галимов сидел на кровати у себя в комнате. В руках он сжимал шапку-маску, которую совсем недавно снял. Он сидел и смотрел на банковские пачки евро, лежащие перед ним на кровати. Смотрел и улыбался…
Крюков не обманул Липатова: он действительно пошел в школу. На школьном крыльце он застал вахтера Филиппыча и уборщицу Валентину Леонидовну.
— Доброе утро! — приветствовал их капитан. — Как здоровье?
— Неплохо, — ответил вахтер. — А вы чего в такую рань?
— Кто рано встает, тому и третий лишний. Валентина Леонидовна, мне бы с вами парой слов перекинуться.
— Ну, перекинься, только ключи верни, — ответила уборщица. — Мне жильцов заселять надо.
Вахтер отправился мести школьный двор. А Крюков, оставшись наедине с уборщицей, сказал:
— Ключи я вам принес, только вы мне сначала на пару вопросов ответьте.
— А если не отвечу? Ключи не отдашь?
— Отдам, конечно, — заверил Крюков. — Я человек не вредный. Да и вы тоже. Улыбаетесь, как моя мама.
— Когда это я при тебе улыбалась? — удивилась уборщица.
— Да вот сейчас, — сказал капитан, и сам широко улыбнулся.
Валентина Леонидовна тоже не выдержала, засмеялась. Покачала головой:
— Ну, психолог! Ладно, задавай свои вопросы.
Крюков не стал медлить и тут же попросил:
— Расскажите, из-за чего ваш покойный директор Настю Истомину не любил. Вы ведь в курсе?
— С чего ты это взял?
— Я умный, — похвастался капитан.
— Допустим. А с чего ты взял, что я тебе рассказывать про это буду?
— Да потому что трудно в себе держать, когда что-то знаешь, а поделиться не с кем.
Валентина Леонидовна покрутила головой, но устоять перед искушением и правда не смогла.
— Сначала-то он ее любил, Настю, прямо души не чаял, — начала она свое повествование. — Настя то, Настя сё… На «Учителя года» ее выдвинул, премии выписывал. А как у них с Алинкой — царствие небесное обеим! — до драки дошло, тут и понеслось. Ведь дочка!
Крюков был потрясен. Такого он не ожидал!
— Алина Русанова подралась с Истоминой? — спросил. — Когда?
— Да вот перед самой смертью Алиночки, в начале апреля, что ли…
— Не четвертого?
— Да не помню я число. После каникул сразу, это точно, я еще на работу с больничного не вышла…
И Валентина Леонидовна рассказала Крюкову сцену, которую она наблюдала своими глазами — точнее, одним глазом, через замочную скважину своей двери…
…Настя Истомина, в порванной на груди блузке, заплаканная, только что расставшаяся со своей подругой Гусей, поднималась по лестнице к себе домой. И вдруг, когда ступила на площадку перед третьим этажом, услышала знакомый голос:
— Что-то вы долго, Анастасия Николаевна…
Истомина в удивлении подняла глаза и увидела Алину Русанову. Та, одетая в спортивную форму, сидела на верхней ступеньке лестницы — прямо перед дверью Валентины Леонидовны.
— Что ты тут делаешь, Русанова? — спросила учительница.
— Вас жду, — ответила Алина.
— Ты со мной общайся в школе, пожалуйста, а сюда ходить не надо, — сказала Истомина. — Я твой классный руководитель, а не подружка.
Алина зло усмехнулась:
— Видела я сегодня, как мой классный руководитель с учеником целуется, теперь как-то не воспринимаю.
Истомина жалко улыбнулась; подошла к Алине.
— Так это ты была? Ты подсматривала? И что? Будешь меня шантажировать? Расскажешь папе, если я не… Что? Не поставлю пятерку в году? Не подделаю результаты ЕГЭ? Что тебе от меня надо, Алина?
Алина встала. Ее лицо изменилось; теперь оно выражало только одно чувство — ненависть.
— Чтобы ты, тупая провинциальная телка, больше к нему и на метр не приближалась, — раздельно произнесла она. — Вот что мне от тебя надо!
Лицо Истоминой вспыхнуло:
— Ты не смеешь! Даже если что-то было… Ты не смеешь так со мной! Пошла вон!
Но почему Алина Русанова должна была ее слушать? Никаких барьеров, разделяющих учителя и ученика, между ними больше не существовало, и возраст в счет не шел. Тут было одно голое соперничество; все решала сила.
— Легко, — Алина вновь усмехнулась. — Если пообещаешь отстать от него.
Но Истомина не собиралась с ней торговаться; это было унизительно.
— Русанова! — воскликнула она. — Если ты немедленно не…
Она не договорила — Русанова вдруг резко толкнула учительницу, так что та упала и покатилась по ступенькам. А Алина перешагнула через стонущую учительницу и направилась к выходу.
Валентина Леонидовна выскочила на площадку. Но не успела ничего сказать, как Анастасия Николаевна первая обратилась к ней:
— Валентина Леонидовна! Я вас умоляю!
— «Скорую»? — догадалась уборщица. — Сейчас вызову!
— Нет! Умоляю: никому ни слова! Умоляю: никому!
Вот что видела Валентина Леонидовна в тот день…
— Не знаю, к кому ее Алинка ревновала, — рассказывала она Крюкову. — Пацаны-то у них в классе все симпатичные. Да ведь все равно дети! Не могла Настя… Не верю. Алинка чего-то придумала.
— И после этого у директора начался конфликт с Истоминой? — уточнил капитан.
— Ага. Наутро прямо вызвал и так кричал, так кричал…
— И в гардеробе слышно было?
— Зачем? Я при этом была.
— Ах, вот что! Так это вы директору рассказали?
— А кто ж? Сам говоришь: если чего знаешь, то в себе удержать тяжело, рассказать охота. А тут сам бог велел.
Помолчала и добавила — пожаловалась:
— Настя со мной после того не разговаривала. Так и умерла в обиде…
И она заплакала.
…Барковский чистил зубы, когда в ванную заглянула Шорина и сообщила:
— Миш, там мужик какой-то к тебе пришел. Мне пора за своими бежать, а он стоит под дверью и не уходит.
— Что за мужик?
— Не знаю. Злой как черт. Может, полицию вызвать? Или… отцу позвонить?
— С ума сошла? — сказал Барковский. — Ты еще в Кремль позвони. Я сейчас.
Он дочистил зубы и пошел открывать. В квартиру буквально ворвался Сотников. И сразу же схватил Барковского за горло, прижал к стене.
— Твоя работа?! — прорычал он.
— Ты чего? Пусти! — отбивался Барковский.
Тут в коридор выскочила Шорина, вооруженная бейсбольной битой. Замахнулась ею на Сотникова, закричала:
— Руки убрал! Убрал, я сказала!
В ее голосе была такая ненависть, что Сотников подчинился: отпихнул Михаила, с удивлением посмотрел на Иру.
— Ну, ты совсем охренел, — сказал. — Она же ребенок…
— А я кто? Тоже ребенок, — произнес Барковский с непонятной интонацией. — Душишь маленького мальчика, дурак большой.
Сотников скривился, сказал:
— Надо поговорить. Наедине. Сейчас!
— Пошли на кухню, если ты успокоился.
— Я спокоен. Я абсолютно спокоен!
Они направились на кухню. Проходя мимо Шориной, Сотников остановился, спросил:
— Папа знает?
Ирина была удивлена: откуда этот чужой человек знает про ее отца? Ответила:
— Не ваше дело.
После чего вопросительно взглянула на Барковского. Взгляд означал: все нормально? Не нужна ли помощь? Он ответил:
— Все нормально. Это мой… друг. Иди за малышами.
— Ты уверен?
— Иди.
Когда за Ириной закрылась дверь, Барковский прошел на кухню, где Сотников жадно пил воду прямо из-под крана. Спросил:
— И в чем дело?
— Меня обокрали, — объяснил Сотников. — Вынесли из офиса сорок тысяч евро. Прямо из сейфа. Ничего не взломали, просто ввели код.
— И ты думаешь, что это сделал я?
— Я знаю, что это сделал ты, — поправил Сотников. — И ты мне все вернешь. Или…
— Или что? — с невинным видом спросил Барковский.
После чего пошел к плите и поставил на огонь чайник.
— Не знаю, чем тебе помочь, ну правда, — сказал. — Вот чего ты от меня хочешь?
— Верни деньги.
— Да я их не брал, чем хочешь поклянусь, — заверил Барковский. — В глаза их не видел. И потом… Ты не этого хочешь. Что тебе эти жалкие сорок тысяч? Ты хочешь, чтобы я тебя боялся. А я тебя не боюсь.
Тут Сотников внезапно развеселился.
— Да? — спросил. — А почему ты меня не боишься, Миша?
— Потому что не может же Франкенштейн бояться своего создателя? — отвечал Барковский.
Сотникову стало совсем весело.
— Ты — маленький темный дурачок, — сказал он почти ласково. — Чудовище не имело имени, а Франкенштейн — имя его создателя. И, кстати, тебе все же следует меня бояться. Я тебя породил, я тебя и…
И он сделал жест, словно разрывает что-то на части. Однако Барковского этим не испугал.
— Да, я темный, я не знаю, откуда это, — согласился он. — И мне пора в школу. У нас сегодня контрольная по биологии. Можно, Алексей Петрович?
Сотников усмехнулся:
— Я тоже умею делать сюрпризы. Особенно неприятные. Пока.
…Младшие все не шли. Ира Шорина взглянула на часы. Они же в садик опоздают! И она решительно вошла в подъезд, в который дала себе слово больше не входить.
Звонить в квартиру пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась, и появилась мрачная, рано состарившаяся женщина — Вера, мать Ирины.
— А, это ты… — сказала. — Я думала, врач. Врача жду.
— Что с мелкими?
— Не знаю; обсыпало. Может, краснуха, а может, обожрались чем-то. Мой вчера мандаринов припер целый пакет. Я к вечеру умаялась, прилегла, а они все и слопали.
— Ой, ладно, умаялась. Напилась опять?
Мать не ответила. Оглядела дочь, сказала:
— А ты изменилась… Зайдешь?
— Мне в школу надо.
— А ты еще учишься? — удивилась мать. — Я думала, раз из дома ушла — бросила. Я, как из дома ушла, так и школу ко всем чертям послала, чего на нее молодость тратить…
— Слушай, я после школы зайду, — сказала Ирина. — Если врач рецепт оставит, сама не ходи, я все куплю.
— Как скажешь, дочка, — отвечала Вера. — Ничего, что я тебя дочкой называю?
— Нормально. Так ты не ходи никуда, ладно, мам? — сказала Ирина. Повернулась и стремительно пошла вниз, стараясь не разреветься.
…Как обычно, Галина Белодедова подвозила дочь в школу. По дороге робко спросила:
— Наташ, расскажи, как это… ну, как это выглядит?
— Ну, представь, что посреди картинки такой темный прямоугольник, — объяснила Наташа. — Вот как в кино бывает сверху и снизу такая черная рамка. А у меня наоборот — в середине темно, а по краям… еще вижу.
— Не ходи ты в школу! — взмолилась Галина. — Я прошу тебя! Я не могу тебе ничего запрещать, но давай ляжем в больницу прямо сейчас, поедем и ляжем. Я боюсь за тебя, я…
— Да не бойся, внуков не будет, — холодным тоном ответила Наташа.
Этого Галина совсем не ожидала.
— При чем это тут?! — воскликнула она.
— Мам, я слышала, как ты вошла, я знаю, что ты знаешь. Я знаю, как тебя все это беспокоит, но…
На этот раз мать прервала монолог дочери:
— Да плевала я на это! Пусть ходит, пусть живет у нас, пусть! Только бы ты видела! Как мне тебя уговорить на операцию, что мне сделать? Опоить тебя, что ли? Силком увезти?
— Ты ничего не сможешь сделать, мам. Я все решила.
— Ты не можешь ничего решать, ты еще маленькая девочка!
— Зато я сильная, — заявила Наташа. — И я делала вещи, которых ты не делала никогда. И видела достаточно, чтобы больше не видеть. А ты слабая. Ты боишься. И боишься не того, что я ослепну, а того, что на шее твоей повисну. А ты за бабушкой четыре года ухаживала. Ты молодая еще, ты мужика хочешь завести. А если бы ты была сильная, ты бы бабушке помогла уйти, потому что она не жила эти четыре года, а мучилась. Самое ужасное, что и мне ты ничем не поможешь. А я сильная, я все решу сама.
Галина была в ужасе от этих слов дочери. Хорошо, что они уже подъехали к школе, а то она не могла управлять машиной.
— Что ты несешь?! — воскликнула она. — Кто тебе эту чушь в голову вбил?! Маратик твой? Или этот чертов компьютер? Кто?!
— Приехали, мам, — ответила Наташа. — Спасибо, что довезла.
Она вышла из машины, взяла сумку. Наклонилась к открытой дверце, сказала:
— Ты не волнуйся: я экзамены сдам и лягу, куда скажешь. Просто неохота еще год терять, понимаешь?
Галина собиралась ответить, но тут к машине подошел Марат. Взял у Наташи сумку, улыбнулся Галине, поздоровался… Выждал секунду, когда Наташа отвернется — и незаметным движением положил на сиденье рядом с Галиной бумажный пакет. Галина открыла было рот спросить, что это, но Марат приложил палец к губам. И они направились к школе.
Галина развернула пакет — и опешила. Перед ней лежали банковские пачки евро. Много пачек…
…Мишу Барковского в этот день тоже подвезли до школы, только он этого совсем не ожидал и не хотел. Просто, когда он вышел из дома, услышал гудок. Он раздавался из маленькой машины, припаркованной у дома. За рулем машины сидела Алена — женщина, что была в пельменной вместе с трехлетним сыном. Алена сделала приглашающий жест, и Барковский покорно сел рядом с ней.
…Пока они ехали, Алена изложила Барковскому свое видение ситуации. Объяснение было вполне исчерпывающее, добавить нечего. Когда остановились возле школы, Алена издевательски сказала:
— Ну все, маленький, иди. Платочек взял?
— Хватит! — резко ответил Барковский. — Я тебе позвоню.
— Теперь-то, конечно, позвонишь, — согласилась Алена. — А то я сама кое-куда позвоню. Портфель не забудь, отличник.
Барковский взял сумку и уже собрался выходить, когда Алена спросила:
— Барк, скажи… Мне просто интересно… У тебя хоть что-нибудь вроде совести есть?
— Что-то типа… — ответил он. — Где-нибудь… глубоко…
— Ты бы хоть матери позвонил! Ведь ты уже полгода…
— Хватит! — оборвал ее Барковский. — И ей позвоню, и тебе, и еще кому скажешь, только отстань. Деньги достану. Все, я опаздываю.
Он вышел из машины, захлопнул дверцу… и увидел поджидающего его Крюкова.
— Привет! — сказал капитан. — Добралась она до тебя, как я посмотрю…
— Да, блин, она меня у подъезда встретила! — пожаловался Барковский. — Выследила, сумасшедшая! Обозналась. У нее муж в Чечне погиб, она и тронулась. Говорит — одно лицо.
— Разобрались? Или помочь?
— Нет, все нормально. Только я уже на урок опаздываю.
— Ты мне нужен, брат, — доверительно сообщил участковый. — Увидимся после занятий, идет?
— А разве дело не закрыто? — удивился Барковский.
Однако капитан будто не услышал:
— Увидимся?
— Конечно! — заверил школьник.
И побежал на урок. Оставшись один, Крюков достал телефон и вывел на экран недавно сделанную фотографию. На ней была машина Алены. Капитан увеличил изображение, чтобы лучше разобрать номерной знак…
…Советник юстиции третьего класса Анна Липатова стояла возле собственного стола, словно провинившаяся школьница. А на ее месте сидел Сергей Иванович Шорин. И, мрачно поглядывая на советника юстиции, говорил:
— Мне казалось, что мы обо всем договорились. Дело о самоубийстве закрыто. Дата похорон назначена. Дети и педагоги только-только начали успокаиваться. И тут опять появляется ваш чертов Крюков, начинает вопросы какие-то задавать… Это что вообще?
— Капитан Крюков в отпуске, Сергей Иванович, — объяснила Липатова. — Я не могу его контролировать, когда…
Однако «старший товарищ» не дал ей закончить.
— То есть спать с ним вы можете, а контролировать — нет? — спокойно осведомился он.
Лицо Липатовой вспыхнуло:
— Вы что, следите за нами?
— Ой, ладно. Обычные меры предосторожности. Перед визитом решил немного о вас разузнать. Так сказать, текущую диспозицию выяснить. Судя по биллингам, ваш телефон сегодня всю ночь работал по домашнему адресу капитана Крюкова. Принимая во внимание, что ваш весьма ревнивый муж с дочерью сейчас отдыхает на Маврикии, вы с Крюковым — или соседи, или любовники.
Липатова больше не возмущалась.
— Вы сейчас пытаетесь меня шантажировать, Сергей Иванович? — осведомилась она.
— Сделайте так, чтобы вашего Крюкова и близко от школы моей дочери не было, — жестко заявил Шорин. — Или всем будет плохо. Верите?
Липатова молча кивнула. Шорин, видимо, счел, что разговор окончен; встал и направился к двери. И тогда советник юстиции вслед ему сказала:
— Я тоже кое-что разузнала. Кто-то надавил на следователя, который вел дело о гибели Алины Русановой. И он заменил заключение эксперта о том, что у девочки незадолго до смерти был половой контакт, и уничтожил видеозаписи с места преступления. После чего был повышен в звании и переведен в Главное управление.
— Ой, ладно! — сказал Шорин. — И о чем это говорит?
— Может, о том, что вы как-то лично заинтересованы в этом деле?
— Нет, о том, что у меня очень обширные возможности. И в наших общих интересах работать в мире и согласии. Корректно и на взаимовыгодной основе. Враждовать со мной… лучше не надо. Просто уберите Крюкова подальше от школы, и я буду воспринимать это как услугу. Поверьте, вы не пожалеете. В противном случае я его сам оттуда уберу. Но это будет гораздо… болезненней. Ну так как? Мир или война?
Он был уверен в своих силах; он смотрел на нее с улыбкой. И Липатова улыбнулась в ответ:
— Я же не сумасшедшая! Мир.
Шорин кивнул и вышел. А Липатова тут же достала телефон и набрала нужный номер. И услышала голос автоответчика: «Оставьте ваше сообщение после сигнала…»
Советник юстиции убрала телефон. Села на свое место, тихо прошептала:
— Мне конец, Крюков. Одно успокаивает: тебе тоже…
