Глава 10
В школьной каморке, которую так плохо забил вахтер Филиппыч, проходили следственные действия. Эксперт, вызванный майором Липатовой, установил свет и осматривал найденную Крюковым кучку пепла. А тем временем Липатова и Крюков стояли в раздевалке и выясняли отношения.
— Крюков, ты скотина! — тихо сообщила Липатова. — Ты выдернул на выезд дежурного эксперта именно тогда, когда у нашего генерала обчистили дачу! Ты сделал так, чтобы на меня орали три часа, а потом заставили в выходной день искать этого недоумка по всему городу!
Крюков не стал реагировать на упреки. Вместо этого он громко спросил эксперта:
— Сёма, долго тебе еще?
— Почти! — отозвался из каморки Сёма. — А если бы ты тут не топтался, как слон, я бы давно уже закончил.
— Ладно, что там? — спросила Липатова.
Сёма словно только и ждал ее вопроса. Он тут же вышел из каморки. В одной руке он держал пакет с золой, в другой — пинцет, в котором был зажат кусочек обгоревшей бумаги.
— Там немного следов — не очень свежих и не очень старых, — сообщил эксперт. — И бумага.
— Тетрадь? Газета? — спросил Крюков.
Эксперт покачал головой:
— Не газета точно. Линованная бумага, пара-тройка страниц. Может, тетрадь, может, блокнот. Написано от руки.
— А что написано? — продолжал допытываться Крюков. — Сможешь определить? Хоть что-нибудь?
— Что-нибудь безусловно. Вот здесь, например, имеется буква «е»…
— А что-нибудь еще в перспективе?
— Если ты дашь мне тетрадь, я смогу определить, из нее эти страницы или нет, — объяснил Сёма. — Если дашь образцы почерка и пасты, постараюсь определить, кто это написал. Более ничего. Я не волшебник.
И, повернувшись к Липатовой, спросил:
— Может, поедем, Анна Анатольевна? Генерал-то небось заждался?
— Спускайся, я догоню, — сказала Липатова.
И, когда они остались одни, вопросительно посмотрела на Крюкова: что он скажет? Капитан отмалчиваться не собирался.
— Я думаю, это недостающие страницы из дневника Истоминой, — сказал он.
— За каким лешим жечь их в школе? Да еще так небрежно? Не проще ли в унитаз было спустить?
Крюков покачал головой:
— Не знаю. Но узнаю.
— Что по делу Русановой?
— Ты мне запретила.
— А ты взял и послушался…
И тут Крюков неожиданно прервал этот деловой разговор. Спросил:
— Ты что, рада меня видеть?
Липатова немедленно ощерилась:
— С чего ты взял?
— Я первый спросил.
— А ты?
— Я первый спросил, Ань.
Липатова помолчала секунду, потом выпалила:
— Да! Да, чтоб ты провалился!
Крюков шагнул к ней, спросил тихо:
— Да — рада?
— Да — первый, — ответила майор, развернулась и ушла.
…Гоша Довженко вышел из спорткомплекса после тренировки, когда его окликнул Крюков.
— Привет, спортсмен! — сказал капитан. — Давай я тебя до остановки провожу, пару вопросов задать надо.
Довженко был готов к этому разговору, спокойно кивнул:
— Задавайте.
— Я слышал, вы собираетесь на девятый день Истомину поминать. Дело хорошее, но ведь ее еще не похоронили. Так на какое кладбище вы собрались?
Это был не тот вопрос, который ждал Гоша, но все равно легкий.
— Мы к Алинке на могилу пойдем, — объяснил он. — Приберемся. Заодно Настины девять дней отметим.
— Молодцы какие! Нам бы в вашем возрасте такое и в голову не пришло. Слушай, а ваш физрук, Баграмов…
Вот он, тот самый вопрос! Довженко внутренне усмехнулся.
— …У него с Истоминой какие отношения были?
Гоша пожал плечами:
— Да нормальные вроде. «Здрасьте — здрасьте…»
— Странно, что она в спортзал умирать пришла.
Довженко снова пожал плечами, на этот раз молча. И тут последовало предложение:
— Расскажешь мне про Баграмова?
«А пожалуйста!» — внутренне произнес Гоша. Однако в разговоре решил тупить, спросил:
— Что рассказать?
— Ну, допустим: за что ты его так не любишь?
Ответ у Гоши был готов заранее. Поэтому он набрал в грудь воздуха и начал:
— Ну… короче, он мой первый тренер. Я у него в Беломорске начинал. Потом меня сюда позвали, в ДЮСШ. Типа по его протекции. А меня в ДЮСШ не взяли, пришлось обычную школу искать. Стал учиться… А потом он в этой же школе появляется: здрасьте, мол, буду у вас физру вести.
Крюков слушал этот связный рассказ с удивлением. Слишком связно! Словно Гоша готовился к этому разговору… Но сказал он другое:
— Но ты ему, наоборот, должен быть благодарен, разве нет?
— Должен-то должен… — согласился Довженко. — Только про него у нас в Беломорске слухи ходили нехорошие. Типа он это… ну, мальчиков любит, понимаете? И теперь меня тут… короче, дразнят. Кто-то тренеру про это настучал…
— Так это правда или нет? — поинтересовался Крюков.
— Да манера у него такая идиотская, — объяснил Довженко. — То потрогает, то приобнимет… Противно, короче. Ну, я и психанул пару раз. Бесит он меня, понятно? Ну, и в «Спарте» тоже.
— Что — в «Спарте»?
— Ну, типа в «Спарте» я ему навесил пару раз…
— Про «Спарту» я тебя не спрашивал, — заметил Крюков.
— Разве? — нервно буркнул Гоша.
Это был прокол! Какой косяк! Как он мог так лажануться?!
— А должен был? — спросил Крюков.
Довженко не ответил. Что тут отвечать? Вместо этого он заявил:
— Мне пора. Вон маршрутка идет.
— Сейчас поедешь, пара вопросов осталась, — успокоил участковый. — А как он в вашу школу попал? Случайно совпало?
— Так наша директриса ему сестра, — объяснил Гоша.
Вот этого Крюков не ожидал! Ничего себе!
— Сестра? — повторил он довольно глупо.
— Сводная вроде. А что?
— «Санта-Барбара», вот что, — сказал в ответ Крюков.
— Не понял…
— Молодой еще. Ну, беги, увидимся.
…Квартиру Наташи Белодедовой Марат знал хорошо. Точнее, дверь квартиры — дальше входной двери его никогда не приглашали. Но в этот раз Наташа, открыв дверь, кивнула ему и сказала:
— Проходи.
— Раньше ты меня не приглашала, — заметил Марат.
— А теперь пригласила. Матери дома нет.
Марат разулся, нерешительно двинулся по коридору.
— Проходи в комнату, я сейчас, — сказала Наташа и куда-то удалилась.
Марат вошел в комнату, огляделся. Все стены здесь были покрыты изображениями персонажей аниме. Чаще других встречался один образ — девочка в зелено-белом кимоно, со странными прозрачными глазами. Марат вспомнил, что Наташа любила носить одежду таких же цветов. И в волосах у нее была зеленая лента.
Вошла Наташа, неся тарелку с поджаренными тостами. Спросила:
— Ты голодный?
Марат, не отвечая, ткнул пальцем в стену:
— Кто это?
— Ее зовут Тоф Бейфонг, — объяснила Наташа. — Она сильнейший маг земли.
— Почему она у тебя?
— Не догадываешься? Она слепая от рождения. Но она может видеть, чувствуя вибрации земли. Ее еще называют «слепой бандит». Моя любимица.
Марат повернулся к ней. Сказал:
— Ты мне больше нравишься.
Наташа пожала плечами:
— Потому что она слепая. А я еще нет… Ты садись.
Марат сел на диван, Наташа устроилась рядом с ним, забравшись на диван с ногами. Марат глянул на тосты, взял один, захрустел. Внезапно Наташа спросила:
— Что ты задумал? Расскажи мне.
— Ты о чем?
— Ты знаешь о чем.
— Ничего такого, — ответил Марат с невинным видом. — Просто есть способ заработать, и я им воспользуюсь. Не о чем беспокоиться.
Однако Наташа так не считала:
— Объясни, что за способ.
Марат молча покачал головой. Наташа сердито сдвинула брови:
— Ты дурак! Думаешь, чтобы доказать свою любовь, нужно обязательно с моста спрыгнуть?
— Я пытаюсь не дать тебе спрыгнуть с моста, — ответил он.
— С чего ты взял, что я могу с него спрыгнуть?
— Про Настю тоже никто не думал, что она сможет, — парировал Марат. — Но ведь смогла…
— Со мной никто ничего такого не сделал, — возразила Наташа.
— Ты сама с собой это делаешь. Я же вижу.
Наташа промолчала. Потом неожиданно изменила позу: села на колени Марату, лицом к нему.
— Поцелуй меня, если хочешь, — предложила она.
Марат робко поцеловал ее в губы. Наташа расстегнула блузку.
— И все остальное сделай тоже. Пожалуйста! Хочу посмотреть. Пока еще могу видеть…
…Когда спустя некоторое время в квартиру вошла мать Наташи, ее никто не встретил — только кроссовки Марата скромно стояли на коврике. Галина взглянула на них, тихо подошла к комнате дочери, прижала ухо к двери… А потом, стараясь двигаться совершенно бесшумно, направилась обратно к входной двери и вышла из квартиры.
…Крюков и Инга снова сидели вдвоем в квартире Истоминой.
— Я не понимаю, зачем вы снова меня сюда вытащили, — заявила Инга. — Надеюсь, вы не собираетесь меня снова спаивать?
Крюков покачал головой:
— Я просто пытаюсь понять, что произошло. Потому что это очень странно. Ни один человек мне пока не предложил хотя бы отдаленно понятный мотив для самоубийства вашей подруги.
Инга пожала плечами:
— Я тоже не предложу. Я не знаю! Я не могу поверить, что она… сама. Я ведь так и говорила. Помните, про того парня? Который пытался ее изнасиловать?
— Да, вы это говорили, поэтому я вас и пригласил. Давайте еще раз попробуем вспомнить что-нибудь… необычное, что ли.
— Например?
Крюков открыл дневник Истоминой, весь утыканный закладками — видно было, что его внимательно изучали.
— Вот, слушайте. «Двадцатое января. Чувствую себя девочкой-подростком в пубертатном периоде. Все-таки поперлась в этот вонючий спортзал и, конечно, вляпалась в историю, настолько идиотскую, что до сих пор стыдно. Кроме Гуси, рассказать было некому, я и рассказала. А та подняла меня на смех. Люблю ее за то, что вечно вся в ужасе прибегаю к ней за советом, а она надо мной хохочет, и то, что казалось ужасно важным, вдруг само собой превращается в какую-то чепуху, которая яйца выеденного не стоит». Не припомните, о чем это?
— Двадцатое января?
— Спортзал.
Инга порылась в памяти…
— Ну да, вспомнила! И правда чушь. Кто-то из учеников сказал ей, что за ними подглядывают в раздевалке. Она, как дура, сама на перемене пошла проверять. Нашла там какую-то тайную комнату, закрылась в ней. И тут пришли дети, стали переодеваться. И ей пришлось торчать там, пока они не ушли. В результате она опоздала на свой урок. Что вы так смотрите? По-вашему, это что-то серьезное?
Лицо капитана будто окаменело. Он вспомнил этот грязный чулан… пепел на полу… слова вахтера…
— Не знаю. Может быть… — ответил он.
…В теплый весенний день одиннадцатый класс собрался на кладбище, возле ограды, за которой виднелся памятник с тремя табличками. На одной можно было прочесть: «Русанова И. И. 1970–1999». На другой — «Русанов Ю. В. 1960–2015». И на третьей — «Алиночка Русанова 1999–2015».
Они действительно пришли привести могилу в порядок. Мелкова и Суворова мыли памятник, Наташа и Марат собирали траву и листья, Худяков и Довженко смазывали петли калитки. Барковский делал, пожалуй, самую трудную работу: он красил ограду. Шорина держала банку с краской, чтобы ему было удобнее.
На дорожке показался Крюков, несший несколько гвоздик. Подошел, положил цветы на могилу, произнес:
— Всем привет.
Ему ответил нестройный хор голосов.
— Чем обязаны, товарищ капитан? — спросил Худяков.
— Мимо шел, — объяснил Крюков. — А где Юров?
— Отсутствует, — содержательно ответила Суворова. — А можно спросить? Почему вы не даете Анастасию Николаевну похоронить?
— Формальности всякие, — отвечал Крюков. — Но я обещаю, что вопрос будет решен на днях. Не сегодня завтра вынесу постановление.
— То есть самоубийство? — уточнила Мелкова. — Или все-таки «сто десятая»? Или еще чего похуже?
— Откуда такие познания?
— На юрфак собираюсь поступать.
— А оно тебе надо? — скривился капитан. — Ну, дело твое.
Он повернулся к Барковскому:
— Миша, на два слова.
Барковский поставил банку с краской, и они отошли в сторону. Крюков сообщил:
— Я тут в спортзале вашем побывал на экскурсии. В мужской раздевалке каморочку нашел такую любопытную… Ты знал, что за вами кто-то подглядывал?
Барковский тяжело вздохнул, отвернулся. Капитан уточнил:
— А кто подглядывал, знаешь?
Разумеется, лидер класса знал! Только ему было тяжело говорить такое про свою погибшую классную руководительницу. Но все же, побуждаемый расспросами капитана, он через силу рассказал эту историю. Не ту, конечно, что случилась на самом деле. То, что произошло на самом деле, было его тайной — тайной, которую следовало тщательно скрывать. Ведь на самом деле случилось вот что…
…В тот день у Анастасии Николаевны был пустой урок. Используя время, она сидела в своем кабинете и заполняла журнал. Но вот дверь приоткрылась, в нее просунулся Барковский.
— Анастасия Николаевна, можно? — спросил. — Я физкультурную форму тут забыл.
— Да, конечно, — ответила учительница.
Парень вошел, взял мешок с формой… И вдруг сел на свой стул, посмотрел на классную руководительницу с улыбкой. Та подняла на него глаза.
— Что такое?
— А можно… я на физкультуру не пойду? — внезапно спросил лидер класса.
— Не поняла… У меня скоро урок начнется.
— Ну, я посижу в уголке…
Учительница начала волноваться:
— Я не понимаю. Что-то случилось? Тебе плохо? Может, сходить к медсестре?
— Мне хорошо, — улыбнулся Барковский. — Нравится на вас смотреть.
— Барковский! Иди на физкультуру, переодеться не успеешь! — скомандовала учительница, постаравшись сказать это максимально строго.
Но разве могла она обмануть такого опытного человека, как Миша Барковский? К этому времени он уже прекрасно разобрался, как к нему относится красивая классная руководительница. И он заявил:
— Вот, кстати! Не могу я там переодеваться: кто-то постоянно подглядывает!
— Как это? Девочки подглядывают?
— А я не знаю кто. Там такая комнатка есть тайная. Как специально сделана, чтобы подглядывать. И там постоянно кто-то прячется.
— Что за чушь?! — возмутилась Анастасия Николаевна.
— А вот и не чушь. Не верите, сами сходите.
— Делать мне больше нечего! — сказала Истомина. — У меня урок. Никуда не пойду.
Но Миша видел, что она уже готова пойти — требуется только небольшой толчок. И тогда…
— Ну и я не пойду, — заявил. — Пока это не прекратится.
Он подпер щеку рукой, показывая, что собирается просидеть здесь весь урок. И Анастасия Николаевна не выдержала. Она встала и решительно направилась к двери:
— Хорошо, я разберусь.
Только этого ему и было надо! Миша вскочил и направился за учительницей.
В раздевалке, как он и думал, было пусто. Миша показал учительнице на дверь каморки. Истомина заглянула туда и сморщилась:
— Не верю, что кто-то добровольно будет сидеть в этой вонище. Да и что оттуда можно увидеть?
— А вы зайдите туда, посмотрите, — предложил Миша.
Истомина вошла, закрыла за собой дверь… А Барковский, оставшись в раздевалке, исполнил несколько танцевальных па из репертуара Майкла Джексона, который, как известно, любил хватать себя за ширинку. Анастасия Николаевна тут же поняла неловкость сложившейся ситуации; она взялась за ручку двери, чтобы выйти… И тут в раздевалку ввалилась целая группа одиннадцатиклассников.
— Привет, Барк, а мы тебя потеряли, — заявил Худяков.
— Разминаешься? — спросил Марат.
А Довженко решительно стащил с себя брюки вместе с трусами, спросил:
— Блин, мужики, чего такая вонь? Кто-то зону бикини с утра не мыл?
А Барковский поглядывал на дверь каморки и улыбался…
Вот такая была история. Но капитану Крюкову Миша рассказал совсем другое. Так что после его рассказа капитану оставалось только уточнить:
— То есть ты хочешь сказать, что Истомина за вами подглядывала?
— Я сразу понял, что там кто-то есть, — доверительно ответил Барковский. — Но… решил ребятам не говорить. Мало ли кто там и зачем. А потом оказалось, что это Анастасия Николаевна.
— Да почему ты так в этом уверен?
— Понимаете, чтобы из раздевалки выйти, нужно через спортзал пройти, — объяснял Барковский. — Мы уже в строю стояли, урок начался, и тут она выходит… Вся в пыли…
Миша глянул на капитана и взмолился:
— Игорь Андреевич, вы только не говорите никому! Не хочется унижать ее… Тем более что, кроме меня, никто, кажется, не догадывался.
Пожалуй, впервые с начала этого расследования Крюков так твердо знал, что ему лгут. Ведь он читал дневник Истоминой, он слышал рассказ Инги, где эта история излагалась совсем по-другому. И у него не было оснований не верить этим двум свидетельствам. Да, Барковский лгал, в этом не было сомнений. А это означало, что он больше не мог полагаться на помощь этого школьника в расследовании. Скорее нужно было проводить расследование относительно самого мальчика Миши.
Разумеется, ничто из этих размышлений не отразилось на лице капитана. Он задумчиво произнес:
— Ладно… И часто она там бывала?
Барковский пожал плечами:
— Не знаю…
— А кто знает?
— Может, Баграмов?
— Скорее всего, — кивнул капитан. Повернулся и направился прочь.
Школьники, продолжая убирать могилу, поглядывали за тем, как разговаривают Крюков и Барковский. И вдруг над плечом Шориной поднялась измазанная землей скрюченная рука, и «потусторонний» голос Худякова зловеще произнес:
— Шо-о-орина! Ты виновата в моей ги-и-ибели!
Такой реакции Иры на шутку никто не ожидал: она развернулась и принялась лупить Худякова чем попало, изо всех сил…
…В кабинет майора Липатовой постучали, затем вошел Крюков.
— Вызывали?
— Не паясничай, — сухо ответила майор.
— Насколько я понимаю, о дружеском поцелуе не может идти и речи? — спросил капитан, закрывая за собой дверь.
Липатова положила на стол бланк.
— Садись, пиши.
Крюков сел, взял ручку.
— Начальнику отдела Следственного комитета советнику юстиции третьего класса… — диктовала Липатова.
— Третьего «Б» класса… — ерничал Крюков. — Ой, пардон, все школа проклятая лезет…
— Третьего класса Липатовой А. А… В ответ на ваше отдельное поручение по делу номер… сообщаю… А дальше пиши, что сделано и почему ты считаешь, что имел место банальный суицид, а не что-нибудь еще, подсказанное больной фантазией не самого здорового участкового.
— Так и писать?
— Так и пиши.
— Это против совести.
— Совести?! — повторила Липатова.
Села рядом с капитаном, произнесла почти ласково:
— Крюков, миленький, какой еще совести? Где она у тебя? Если бы она у тебя была, ты бы не выпендривался — хотя бы из элементарного чувства благодарности. Ты вообще помнишь, благодаря кому сохранил звание, получил перевод в полицию, на не самое плохое место?
— Благодаря вам, госпожа советник юстиции третьего класса?
— Да, благодаря мне. Это я ходила по всем кабинетам и виляла жопой! Это я подмазывала медкомиссию. Потому что после твоего инсульта — по совести если — сидеть тебе дома и пускать пузыри!
— А я вместо этого хожу и выпендриваюсь, — грустно заключил Крюков.
— Именно, Крюков, именно!
Капитан выпрямился и внимательно посмотрел на госпожу советника юстиции.
— Ладно, черт со мной, — сказал он. — Но если ты посмотришь на ситуацию с этой несчастной училкой моими глазами, если поймешь, что эта проклятая «Спарта», в которую они играют, весь этот блуд между учителями и учениками, эти странные смерти девочки и ее папаши-директора — все это имеет непосредственное отношение к ее самоубийству, то, возможно…
— Невозможно! — твердо заключила Липатова. — Причина смерти Истоминой установлена: перелом позвоночника вследствие падения с высоты. Признаков насильственной смерти, борьбы и прочего не выявлено. Я закрываю дело. И ставлю галочку. Если тебя лично что-то не устраивает, можешь заниматься этим делом в свободное от работы личное время. И…
Ее монолог прервал стук в дверь, после которого в кабинет бочком просунулся эксперт Сёма.
— Разрешите?
— Это срочно? — спросила Липатова.
— Просто ребята сказали, что Крюков у вас, — заявил Сёма. — Так я решил забежать и сказать, что та горелая бумага была из дневника Истоминой. И почерк тоже ее. Думал, вам будет интересно…
— А нам уже неинтересно, — отвечала Липатова. — Дело закрыто, брысь.
И, когда Сёма удалился, сказала:
— Кстати, никаких больше экспертиз по этому делу. Оно закрыто. Пиши.
Крюков взглянул на нее, кивнул и взял ручку…
…Прямо из кабинета Липатовой капитан Крюков снова направился в школу, теперь — в кабинет директора Царевой. И сообщил ей, что дело закрыто и погибшую учительницу можно хоронить.
— Как я понимаю, заниматься этим придется вам, — добавил он.
В самом деле — ведь у Анастасии Истоминой не было семьи и близких родственников.
— Ничего, справимся, — с достоинством ответила Царева. — К сожалению, не впервой.
Она ждала, что после этого капитан наконец уйдет и она долго его не увидит. Однако Крюков еще не все высказал.
— Брат ваш сводный, равно как и остальные члены дружного педагогического коллектива, также и ученики могут чувствовать себя спокойно и возвращаться к работе и учебе, — сообщил он. И посмотрел на директора, ожидая ее реакции.
Лицо Царевой пошло пятнами.
— Спасибо, я… постараюсь донести, — ответила она.
Крюков встал, направился к двери. Однако возле портрета покойного директора Русанова остановился и, кивнув на портрет, спросил:
— Хоронить будете на том же кладбище, где и они?
Царева покачала головой:
— Да вы что?! Юрий Васильевич в гробу бы перевернулся, если бы узнал, что Настя рядом с ним похоронена.
— Это еще почему?
— Потому что он ее ненавидел, — объяснила Царева. — Считал, что она виновата в смерти его дочери. Так перед смертью ей и сказал: «Ты — убийца…»
