Побыв несколько дней в Киеве, мы по совету друзей сняли комнату в деревне Летки на берегу реки Десна, где отдыхали многие киевляне. Сельская жизнь была спокойной и сытной. Из Леток мы ездили по окрестностям и однажды провели целый день в Чернигове. Вернувшись с прогулки по городу к машине, я обнаружил, что одна из покрышек была проколота. То ли я где-то поймал гвоздь, то ли местные доброжелатели обратили внимание на московский номер. Это был мой первый опыт смены колеса на запасное, я успешно с этим справился, а вернувшись в Летки, решил извлечь пострадавшую камеру и заклеить ее. Водители, сами обслуживающие свои автомобили, хорошо знают, что снять резину с колеса, то есть, выражаясь профессионально, разбортовать его, – задача непростая. В книжке, которую мне как новичку подарили для самообразования, было рассказано, как это сделать в походных условиях, используя домкрат и простейшее самодельное устройство, собранное из подручных материалов. Я возился довольно долго, но все аккуратно сделал. За моими трудами, покуривая, скептически наблюдал муж хозяйки, шофер грузовика. Когда все было закончено, он сказал:

– Хочешь, я покажу тебе, как это делают нормальные люди?

– Покажи, – согласился я.

Он вернул резину на свое место, взял кувалду и действительно разбортовал колесо очень быстро, но при этом покалечил диск. Эпизод пустяковый, но символический, потому что способ решения проблем – с плеча и кувалдой – наш фирменный национальный продукт.

Теперь машина снова была на ходу, и мы отправились в Крым, в Новый Свет, но по дороге заехали в Кременчуг, где мне надо было помирить технического директора автозавода Малова с заводской парторганизацией и взять у него записку, которая должна была способствовать нашему отдыху.

Кременчуг – чудесный большой город на Днепре с песчаными пляжами и прибрежным парком, расположенный ниже Кременчугского водохранилища по течению. Это географическое обстоятельство, между прочим, однажды послужило причиной паники, когда во время учений по гражданской обороне сигнал о прорыве дамбы попал по чьей-то халатности в открытую городскую радиосеть. Услышав в середине рабочего дня сообщение о том, что через несколько минут вода затопит нижнюю часть города, горожане ринулись спасать свои жизни, имущество и родных. Отбой тревоги последовал быстро, но в «Скорой помощи» был аврал.

Автозавод выпускал самосвалы и тягачи для хозяйственных и армейских нужд, так называемые КрАЗы, и был головным заводом производственного объединения «АвтоКрАЗ», куда входил Кременчугский колесный завод и несколько других украинских заводов нашей отрасли. Как главный инженер проекта реконструкции головного завода я курировал вопросы развития объединения и пользовался авторитетом, но отбивать наскок партийной организации на технического руководителя огромного коллектива, тоже, разумеется, члена партии, мне, беспартийному человеку, еще не приходилось.

Секретарю заводского парткома, видимо, хотелось перейти на более высокий, городской уровень партийной иерархии, а способ был известен – отличиться лихой инициативой и заставить завод взять на себя ошеломляющие, хотя, может быть, и невыполнимые социалистические обязательства. Болтать языком, не отвечая за последствия, примерно то же, что бить, не думая, кувалдой по колесу, но вреда больше.

В это время в городских партийных структурах в связи с одной уголовной историей происходили некоторые пертурбации. Арестовали главного врача туберкулезного диспансера, выдававшую фальшивые справки о болезни, на основании которых липовым туберкулезникам город выделял квартиры. Во время следствия обнаружилось, что следы ожидаемо ведут к руководству города, в частности, к первому секретарю горкома КПСС. В этот интересный момент врач, здоровая женщина средних лет, скоропостижно скончалась в камере следственного изолятора, и следствие заглохло. По городу поползли нехорошие слухи. Секретаря горкома, известного городу оргиями, которые он устраивал в одной из городских гостиниц, спешно перевели в Полтаву в Облсовпроф, а через некоторое время забрали в Москву, кажется, в ВЦСПС. Видимо, перемещения наверху и породили некоторые надежды заводского партийного вождя.

Мне пришлось объяснять этому деятелю истинную ситуацию с реальными возможностями завода, и, зная, что я вхож к министру, который кавалерийские набеги не одобряет, он утих, и конфликт был исчерпан.

– Ну, спасибо, – сказал мне Малов, – наконец я смогу согласовать с ними командировку Миронова в Югославию. Мы там заказали штампы.

Миронов был заместителем главного технолога и очень приятным человеком, который даже внешне отличался от простоватой заводской публики.

– Он, конечно, интеллигент, – продолжал Малов, произнося это слово с непередаваемой интонацией брезгливости, – но грамотный специалист. Партком ведь все не устраивает: еврея нельзя, беспартийного нельзя.

Малов был прекрасный технический директор и весьма толковый инженер, происходил, между прочим, как и Романюк, из крестьянской среды, но в отличие от Романюка, несмотря на образование и занимаемый пост, свой природный менталитет не изменил и интеллигентов не жаловал. Поэтому мои отношения с ним были деловые, корректные, но не более того.

Оставив Марину в заводском пансионате на берегу реки Псел, где мы остановились, я взял Севу на завод, чтобы показать ему, как делаются автомобили. Мне казалось, что рождение автомобиля, впечатляющее зрелище главного конвейера, где на первую позицию ставится рама, которая постепенно обрастает узлами, и через час с небольшим на финише с конвейера сходит своим ходом готовый грузовик, должно быть интересным десятилетнему мальчику. Однако я ошибся, Сева остался абсолютно равнодушным, и я окончательно понял, что инженером ему не быть.

Из цеха мы с Севой пошли в директорскую столовую, где пообедали вместе с Маловым. Эта столовая находилась в отдельном здании и по советской традиции обслуживала только большое начальство, к которому относились директор со своими заместителями, заводской треугольник, то есть секретари парткома и комитета комсомола и председатель профсоюза, а также так называемые черные полковники, то есть несколько полковников-военпредов, принимавших продукцию, отправлявшуюся в войска. Свое прозвище они получили благодаря черным петлицам и черным околышам на фуражках, а также по аналогии с названием военной хунты, еще недавно правившей в Греции. В этой столовой, где было четыре столика, шестнадцать мест, готовили на пятнадцать – двадцать человек, поэтому в самые худшие времена там все было вкусно, как в хорошем ресторане, но по символическим ценам. Некоторые гости, в том числе и я, тоже могли там столоваться, но я большей частью ходил обедать в рабочие столовые вместе со специалистами завода, с которыми работал в момент, когда наступал обеденный перерыв.

Много позже я имел возможность познакомиться с этой стороной заводского быта в демократических странах. В Германии во время посещения одного из заводов фирмы «Крупп» меня и моих коллег дирекция завода пригласила на обед. Мы обедали в одно и то же время вместе с заводским персоналом в общей столовой, хотя и в нише, где стол был покрыт белой скатертью; нас обслуживала официантка и в честь гостей к обеду подали бутылку белого столового вина. Но меню обеда дирекции и персонала было одинаковым.