Прошел год, в течение которого Василенко постоянно жаловался на меня в министерство и требовал укрепить руководство проектом. Это был такой эвфемизм, подразумевающий замену первого лица. Наконец Потапов справедливо решил, что при таких отношениях между двумя руководителями нормальная работа невозможна. Заменить директора завода, которым уже тогда были недовольны в министерстве (к слову замечу, что сняли его года через два за злоупотребления служебным положением), было хлопотное дело, ибо требовало согласования с партийными инстанциями, поэтому директору института было приказано отстранить меня от руководства этим проектом.

Конечно, хотя город Саранск, литейный завод и связанная с ним постоянная нервотрепка мне смертельно надоели, я очень переживал. Однако, как говорил вольтеровский Панглосс, «все к лучшему в этом лучшем из миров». Уже разворачивался огромный проект строительства Камского автозавода – КамАЗа – и города Набережные Челны и начиналось проектирование нескольких новых заводов, поставщиков комплектующих изделий для будущего автомобиля. Руководить одним из этих проектов назначили меня. Правительство издало постановление, которым определялось, что завод должен быть построен в Татарстане, выпускать ежегодно восемь миллионов автомобильных колес и различные агрегаты, выделялась иностранная валюта на приобретение импортного оборудования и назначался жесткий срок разработки и утверждения проекта. Теперь привести в движение проект должен был его руководитель, то есть я.

В январе 1971 года была создана государственная комиссия по выбору площадки для строительства, членом которой был и я. Комиссия выехала в Казань, а я тяжело заболел гриппом и остался в Москве, что, как оказалось позднее, спасло мое доброе имя. В правительстве Татарской АССР комиссии рекомендовали площадку в шестидесяти километрах от будущего КамАЗа в поселке Заинск, где заканчивалось сооружение большой ГРЭС и освобождались мощности строительных организаций. На место комиссия выехать поленилась, ограничившись изучением карты, объясняя потом, что местность все равно занесена снегом и натуру увидеть невозможно.

Акт выбора площадки утвердило министерство, и, выздоровев, я отправился в Казань заказывать в местных организациях инженерно-геологические изыскания на площадке и проект жилого поселка для будущего персонала. Казанский аэропорт находился в опасной близости к центру города, куда можно было доехать троллейбусом за пятнадцать минут. Над центром доминировала многоэтажная гостиница «Татарстан», выстроенная после войны, в остальном же центральные улицы, видимо, не слишком изменились со времен университетских лет Владимира Ильича. Все так же неторопливо несла городской мусор в Волгу неширокая речка Казанка, и неизгладимое клеймо провинциальности не могли стереть ни белокаменный кремль, ни легендарная башня Сююмбике.

Я нанес визит второму секретарю республиканского обкома партии Троицкому, отвечавшему за промышленность. Он оказался симпатичным, вполне компетентным человеком, обещал всяческую помощь и дал свой номер телефона, который соединяли с Москвой моментально. Это было важно, потому что автоматическая междугородняя связь с Казанью отсутствовала, и заказывать разговор приходилось за сутки. Троицкий сдержал слово и заставил трест КазТИСИЗ выполнить изыскания в нужный мне срок.

Получив геодезическую съемку, я ахнул: через всю площадку тянулась высоковольтная линия напряжением пятьсот киловольт, переносить которую долго и дорого. Выбранная площадка оказалась непригодной, и из четырнадцати месяцев, отведенных правительством на разработку проекта, два были потеряны.

Вероятно, надо иметь в характере какие-то романтические струны и быть азартным человеком, чтобы испытывать удовольствие, стоя в непролазной весенней грязи на свекольном поле и представляя себе, как через несколько лет здесь вырастет большой современный завод. В Заинск я прилетел из Казани на камазовском Ан-2, который в этот период, когда надо было срочно определиться с новой площадкой, был предоставлен в мое распоряжение. Аэродрома, естественно, здесь не было, и самолет садился на грунт. Поселок был довольно сонный и состоял из добротных старых бревенчатых домов, поставленных, вероятно, еще в XIX веке, и немногочисленных стандартных пятиэтажек, выстроенных для персонала новой мощной электростанции. Жизнь завода должна была начаться с создания дирекции строящегося предприятия, и первого ее служащего – начальника отдела кадров – пришлось нанимать мне, хотя это и не входило в мои прямые обязанности. Будущий начальник, когда я приехал к нему в дом, спал после обеда и вышел ко мне в горницу, позевывая и проверяя, застегнуты ли штаны.

Выбранная мной новая площадка строительства завода, занимающая сорок четыре гектара, была совершенно свободна, и можно было наконец приступить к проектированию.

Имея печальный опыт строительства в Саранске, где мне не удалось построить рабочие отношения с директором завода и с управляющим строительным трестом, я тревожно ожидал знакомства с руководителями, с которыми мне придется тесно сотрудничать в течение нескольких лет. Конечно, хотелось бы работать с порядочными людьми, с которыми можно установить нормальные человеческие отношения, не насилуя при этом свой характер.

Однажды мне позвонили из дирекции КамАЗа и предупредили:

– Министр назначил директором Заинского завода Николая Васильевича Романюка, и сейчас он к вам приедет знакомиться.

Через час, когда после совещания в одном из отделов я вернулся к себе, в моем маленьком кабинете, вытянув ноги от стены до стены, сидел крупный, довольно молодой мужчина с приятным круглым лицом. Залысины, поднимающиеся с обоих боков, оставляли на голове нечто вроде казацкого оселедца. Небольшие карие глаза смотрели весело и доброжелательно. Это и был только что назначенный директор Заинского завода Романюк.

Мы поговорили, осторожно прощупывая друг друга, и минут через пятнадцать Романюк сказал:

– Я чувствую, мы с вами сойдемся.

Он хорошо разбирался в людях и оказался провидцем. Очень скоро мы перешли на «ты» и стали называть друг друга по имени. Николай был старше меня всего на два года и к своим тридцати девяти годам успел поработать директором Луцкого автомобильного завода, после чего был избран первым секретарем Луцкого горкома КПСС. Луцк был областным центром Волыни, вчерашней Польши, так что это был важный пост в партийной иерархии. Будучи реальным руководителем города, ему приходилось иметь контакты с местным КГБ, но в начале партийной деятельности он был сильно удивлен, когда на входе в гостиничный ресторан, где принимали зарубежных гостей, ему по-свойски подмигнул стоявший на входе шикарный швейцар, в котором он не сразу узнал знакомого капитана госбезопасности.

Николай был родом из села, но далеко ушел от своей крестьянской среды. Он был умным человеком, опытным инженером и прирожденным руководителем. Работать с ним было комфортно, потому что ему можно было полностью доверять. Он также был уверен в твердости моего слова, и трудные вопросы мы с ним решали, не привлекая министерство в качестве арбитра, что было достаточно редким случаем в капитальном строительстве.

Его семья, жена и две дочки, оставались в Луцке, пока в составе жилого поселка не построили маленькие коттеджи для заводского начальства. А до этого замечательного времени он жил в большой квартире, которую выделили заводу из существующего фонда и в которую я приезжал как к себе домой. Вечера мы проводили за телевизором и бутылкой водки, и однажды я, не большой любитель такого досуга, его спросил:

– Николай, а зачем ты так много пьешь?

Он удивленно посмотрел на меня:

– Для здоровья. Для чего же еще?

Такого рода забота о своем здоровье стоила ему партийного поста, потому что это было использовано доброжелателями, а начальство не любило, когда вокруг функционеров начинали циркулировать компрометирующие слухи. Я узнал о причинах неожиданного зигзага его карьеры только через несколько лет нашего знакомства.

– Если бы не эта история, – сказал я, – ты был бы уже в руководстве украинским ЦК.

– Ну, что ты, – ответил он. – Они же там все родственники и друзья.

Однажды я прилетел в Заинск в начале года и участвовал в заседании так называемого партхозактива, на котором Романюк отчитывался о проделанной за предыдущий год работе. Свое выступление он, как водится, начал с указаний Леонида Ильича и наших успехов в строительстве развитого социализма. В зале сидело человек тридцать работников дирекции строящегося предприятия. Вечером, разливая водку по стаканам, я спросил:

– Слушай, а зачем тебе это каноническое вступление понадобилось? Ведь чужих не было.

Он удивленно посмотрел на меня, подняв брови:

– Миша, ты что, с Луны свалился? Там же по крайней мере два, а то и три осведомителя сидели. Ты что, хочешь, чтобы у меня неприятности по партийной линии были?

Мне стало стыдно за свою неизбывную наивность, и мы выпили за наших детей.

Значительно позже, когда после ввода в эксплуатацию первой очереди завода Романюк получил орден и вернулся к себе в Луцк, новое руководство завода решило укрепить со мной отношения принятым в нашей стране испытанным способом, то есть совместным посещением бани с неотделимой от нее пьянкой. Вечером после работы меня пригласили попариться в бане.

– А где баня-то? – спросил я. – Ведь комбинат еще достраивается.

– Поедем в подшефный колхоз. Председатель уже все подготовил.

Париться я не любил, но отказаться было неловко. Дело было зимой, мороз стоял изрядный, дорога хорошо расчищена и укатана, звезды и хорошо надраенный медный диск луны освещали улицу крепких бревенчатых домов, к одному из которых мы подкатили.

Председатель шефских денег не пожалел и постарался на славу, в хорошо натопленной низкой горнице стол ломился от еды, в центре на огромном блюде красовался бэлиш или, правильнее сказать, зур-бэлиш – татарский национальный пирог, похожий на большую кастрюлю из теста, заполненную начинкой из картошки, лука и мяса, и напоминающий русский курник. Нас встретила семья, на которую председатель наложил оброк – принять шефов и московского гостя: пожилая хозяйка с седым, молчаливым мужем и сын с молодой женой, очень красивой, что среди татарских женщин не редкость. За столом хозяева больше молчали, водку почти не пили, безмолвно меняли тарелки, разносили еду и разливали чай. Возлияния прерывались банными процедурами и продолжались до глубокой ночи. В памяти застряла безумная ночная поездка домой с пьяным шофером за рулем, к счастью, по совершенно пустой дороге, тяжелая головная боль на следующее утро и перехваченный косой взгляд хозяйского сына, в котором явственно читалась ненависть, смешанная с презрением к этим бесцеремонно нажирающимся за чужим столом незнакомым людям, вторгшимся в дом и нарушившим семейный уклад жизни.

Укрепившиеся таким малоприятным образом отношения, к счастью, были недолгими: двух неудачных директоров, одного за другим, снимали, и через короткое время директором назначили заместителя секретаря парткома КамАЗа Вадима Мишина. На КамАЗе, где была огромная партийная организация, ее руководство функционировало на правах райкома; таким образом, Мишин был важным функционером. Я прилетел знакомиться, мы проговорили почти всю ночь, и оказалось, что отношение крупного партийного деятеля к советской действительности ничем не отличается от взглядов московского интеллигента. Маска, которую носили на работе, к лицу не приросла.

Завод, как и КамАЗ, строился Министерством энергетики, которое было одним из лучших и наиболее мощных генподрядных министерств в СССР. Начальник строительства Пелих тоже был незаурядным руководителем, и меня восхищала его спокойная и несколько ироничная манера управления подчиненными ему людьми. Он казался очень выдержанным, закрытым человеком, но, видимо, на самом деле, как ни странно для начальника огромного производственного коллектива, имел сложную, не видную чужому глазу душевную конституцию. Довольно скоро после начала строительства он переехал из Заинска куда-то в Азербайджан, и через некоторое время до нас дошла весть о том, что он застрелился из охотничьего ружья. Детали остались неизвестными, но говорили, что причиной тому была женщина.

Новым начальником стал Михаил Вайнер, молодой человек моих лет, с которым мы также довольно быстро нашли общий язык. Надо сказать, что с удалением от Москвы к востоку привычный антисемитизм постепенно ослабевал, и на руководящих постах в строительстве – а это тяжелая и ответственная работа – часто оказывались люди с еврейскими фамилиями. Мне говорил один такой начальник крупного подразделения, переехавший в Татарстан из Смоленска, что там он был жид пархатый, а здесь уважаемое лицо, член бюро райкома.