Глава сорок вторая

Кадеты молча бежали по фабрике. Перепрыгивали через две ступеньки. Заглядывали в пустые комнаты и неслись дальше.

К этому времени, после множества неудачных попыток предотвратить захват мнимого заложника и пленить террористов, Хуэйфэнь уже назубок выучила план фабрики.

Она никогда не была старшей на учениях. Эта роль всегда доставалась Жаку. И всегда учения заканчивались катастрофой для полиции. Заложник погибал. Агенты тоже. Террористы убегали. Кадеты знали, что это невозможный сценарий. Но Ледюк всегда говорил им, говорил Жаку, что для него, Ледюка, здесь нет ничего сложного.

И после каждой неудачи Жака и доклада Герцогу появлялся револьвер. Это не наказание, объяснял Ледюк. Это последствие. Инструмент обучения. Ради их же блага.

Теперь маленькую группу вела Хуэйфэнь. Новичков смущали команды, подаваемые рукой, поэтому она свела их к самым простым. И понятным. Кадеты осторожно и быстро продвигались вперед.

Наконец она остановилась, и они перегруппировались.

– Не думаю, что он здесь, – сказала Хуэйфэнь, оглядывая помещение.

– Но если не здесь, то где? – спросила Амелия.

– Вам нельзя здесь находиться, – сказал Жан Ги, медленно входя в комнату.

Он направлялся к квартире коммандера Гамаша, рассчитывая найти его там, но заметил, что печать с двери, за которой убили Ледюка, сорвана.

Он тихонько толкнул дверь ногой. Пистолет оставался у него на поясе, в кобуре.

Посреди комнаты стоял кадет Жак Лорен. С пистолетом в руке.

– Сколько часов я здесь провел, – сказал Жак, обводя комнату будничным взглядом, словно и не замечая полицейской ленты и маркеров улик. И засохшей крови. – Я сидел там. – Он показал пистолетом. – А Герцог – там. Мы вдвоем. Он подарил мне этот пистолет на день рождения.

Бовуар посмотрел на автоматический пистолет. Такой же, как у него на поясе. Табельное полицейское оружие.

– Он сказал, что наступит день и я стану великим. Возглавлю Квебекскую полицию. А он будет мне помогать. Будет моим наставником, руководителем. Он говорил, что все великие нуждаются в руководителе.

– Тебе не требовался руководитель, – сказал Жан Ги, закрывая за собой дверь. – Ты искал что-то другое. Человека, который искренне любил бы тебя. И ты решил, что нашел такого человека в Ледюке.

– Да, я его нашел, – резко произнес Жак. – Он меня любил.

– Но тут появился коммандер Гамаш, и твой мир начал рушиться, – сказал Жан Ги. Он не продвинулся вперед ни на шаг, стоял на прежнем месте. – Я тебя понимаю.

– Нет, не понимаете.

– Понимаю. То же самое случилось и со мной, когда я познакомился с месье Гамашем. Я думал, что знаю мир, но внезапно все то, что я считал незыблемым, стало подвергаться сомнению. И я его за это возненавидел.

Бовуар не сводил глаз с Жака. Молодой человек перевел взгляд на окно.

– Но потом объект ненависти переменился. – Бовуар говорил так, будто рассказывал Жаку какую-то байку, историю на сон грядущий. – Я стал ненавидеть тех, кому прежде верил. Тех, кто внушил мне, что мир полон ужасных людей, что жестокость и сила – одно и то же. Тех, кто учил меня бить первым, бить больно и быстро.

– Он меня любил, – тихо повторил Жак.

– По приказу Ледюка ты присоединился к вечерним группам коммандера Гамаша. А потом докладывал обо всем Герцогу. Но там ты узнал нечто неожиданное. Люди на поверку оказались не такими плохими.

Жак стоял, всем своим видом выражая несогласие.

– Мир перевернулся с ног на голову, – продолжал Бовуар. – Он стал одновременно более прекрасным и более ужасным, чем тебя в этом убедили. И ты вдруг перестал понимать, что делать. Кому доверять. Куда повернуть. Это пугает. Чувствовать себя потерянным гораздо хуже, чем идти по дурной дорожке. Вот почему люди идут по ней так долго. Нам кажется, что мы зашли уже слишком далеко. Мы чувствуем усталость, мы сбиты с толку, испуганы. И мы думаем, что пути назад нет. Я знаю.

Жак не шелохнулся, не признал, что эти слова справедливы.

Бовуар судорожно соображал, что ему сказать, чтобы вернуть парня.

– Ты смотрел то видео? – спросил он.

Жак слегка пошевелился, но не ответил.

– Коммандер Гамаш никогда, ни при каких обстоятельствах не говорит о том дне ни с кем, кроме самых близких друзей и родных. Да и это очень редко. Но он говорил об этом с тобой. Он открыл в себе эту рану ради тебя.

Жан Ги Бовуар не отводил взгляд от молодого человека, который три года страдал от рук сумасшедшего и разучился понимать добро. Даже не был способен его увидеть. Каждый день, все эти дни он видел перед собой только пустыню.

– Когда в нас стреляют, мы отвечаем огнем, – сделал еще одну попытку Жан Ги.

На этот раз Жак все же кивнул.

– Но не менее важно на доброту отвечать добротой, – тихо сказал Бовуар. Осторожно, боясь спугнуть молодого человека. – Мне понадобилось немало времени, чтобы прийти к этому. Ненависть, которую я чувствовал к месье Гамашу, а потом к другим людям, снова сместилась, и я начал ненавидеть себя.

– И вы до сих пор себя ненавидите? – спросил Жак, отворачиваясь наконец от окна, от пустыни.

– Non. Для этого мне понадобилось немало времени и много помощи. Мир – жестокое место, Жак, но в нем гораздо больше добра, чем мы себе представляем. И знаешь что? Добро побеждает жестокость. В долгосрочной перспективе. Правда. Можешь мне верить.

Он протянул руку к молодому человеку. Жак уставился на нее.

– Поверь мне, – прошептал Жан Ги.

И Жак поверил.

– Что тебе подсказало, что это я?

– Отпечатки, – ответил Гамаш.

– Хм, – произнес Бребёф.

– Я знал, что отпечатки не мои, но они там были. А это означало, что кто-то их туда поместил. Немногие могут воспроизвести отпечатки так, чтобы даже опытные криминалисты не заметили подделку. Одним из таких специалистов был Гуго Шарпантье. Другим – его наставник. Тебе пришлось смазать все остальные отпечатки, включая отпечатки Ледюка, и оставить только частичные. Включая твои. Хороший ход. Ты хотел, чтобы следователи отвлеклись на это. Вот работа выдающегося тактика. Он не ведет. Он подталкивает. Сзади.

Мишель Бребёф не стал возражать. Теперь была его очередь помолчать.

Они вернулись на свои места, Бребёф положил пистолет рядом на сиденье. Стаканы с большими порциями виски стояли перед ними нетронутые.

– Ты говоришь, что убил Сержа Ледюка, чтобы это не пришлось делать мне. Что это услуга.

– Компенсация, – уточнил Бребёф.

– Но при этом помещаешь на оружие мои частичные отпечатки. Вовлекаешь меня.

– Нет. Никогда. Я использовал твои отпечатки, зная, что ты вне подозрений.

– Оказалось, что это не так. Я среди подозреваемых.

В первый раз Бребёф выказал растерянность.

– Да, я должен был это предвидеть. Тот офицер конной полиции, Желина. Твои люди, конечно, никогда бы этого не допустили.

– Напрасно ты так уверен, – заметил Гамаш. – Для меня было очень полезно узнать, что пьедестал в конечном счете не так уж и высок.

Бребёф усмехнулся:

– Добро пожаловать на землю, Арман. Тут у нас грязновато.

– А карта, Мишель? В столике Ледюка. На ней тоже мои отпечатки, на ней моя деревня. Это ты подложил ее туда? Чтобы сильнее подтолкнуть?

– Но не в твою сторону.

Гамаш посмотрел на Бребёфа, изучая морщинки, трещинки, впадинки на его лице. Географию и историю, созданные временем, заботами, одиночеством. Излишним пристрастием к выпивке и душевным разладом.

И тут наконец он нашел правду.

– Ты сказал, что в свой первый вечер в академии обнаружил две вещи. Одна – русская рулетка. А другая?

Бребёф уставился на Гамаша, изучая дороги, расходящиеся от его глаз и рта. Одни были порождены стрессами и печалью, но большинство – смехом. Удовлетворенностью. Сидением у огня, наблюдением за своей семьей, друзьями и улыбками.

Его лицо тоже могло стать таким. Если бы он свернул влево, а не вправо. Если бы он шагнул вперед, а не в сторону. Если бы он закрыл ворота, а не открыл их.

Мишель Бребёф давно ненавидел Армана. Но любил его еще дольше.

– Я думаю, ты знаешь, что это было, – произнес Мишель.

– Скажи мне.

– Амелия Шоке.

Вот оно. Вот она.

– Когда Ледюк говорил о новом жалком урожае кадетов, он отдельно упомянул ее. Имя показалось мне знакомым, однако я не мог вспомнить откуда. Но когда Ледюк сказал мне, что он ей отказал, а ты изменил его решение и принял ее, все встало на свое место. Я понял, кто она и почему здесь.

– Почему?

– «Служба, честность, справедливость». Наконец-то ты получил средство восстановить справедливость.

– Ты думаешь, я хотел навредить ей?

– А разве нет? Иначе зачем ты ее принял? Зачем еще принимать девицу, настолько не подходящую для полицейской работы?

– Неподходящую? Почему? Потому что она другая? Non, Мишель. Целью была не месть и даже не справедливость. Я хотел не навредить ей, а спасти ее.

Мишель Бребёф смотрел на него пустым взглядом. Не понимая.

– И спасти себя, – признался Арман. – Это был единственный способ освободиться от прошлого. Не умножать вред, а сделать что-нибудь достойное. Не стану говорить, что это далось мне легко. Ты и представить себе не можешь, сколько раз я возвращал ее дело в стопку отказников. Понимая, что это может значить для нее. Жизнь, полная отчаяния, в конце которой Амелия Шоке будет найдена на помойке, в сточной канаве или в меблирашках. Мертвой.

Арман посмотрел на свои руки, на крохотный шрам на том самом пальце.

– Ты сделал это, чтобы спасти ее? – недоуменно спросил Мишель. – Ее?

– Oui. И знаешь что, Мишель? Она самая яркая, самая замечательная молодая женщина. Настанет день, и она будет главой Квебекской полиции.

Мишель продолжал удивленно смотреть на него.

Гамаш наклонился к нему:

– Ты поместил ее частичные отпечатки на револьвер, зная, что она попадет в число подозреваемых. Ты выкрал ее копию карты и подложил в столик Ледюка. И для меня это была еще одна причина заподозрить тебя. Место преступления ты обставил просто превосходно. Все очень тонко наводит на размышления. Ни одного перста, указующего на нее. Только крошки среди леса улик. Ведущие к Амелии Шоке. И еще – я, как промежуточная остановка. Но до нее так или иначе все равно добрались бы.

Мишель Бребёф медленно сжал пальцы на рукояти пистолета.

– Таков был твой план. Ты хотел, чтобы ей предъявили обвинение и признали ее виновной в убийстве Сержа Ледюка.

– Я сделал это, чтобы не пришлось делать тебе. – Бребёф встал и поднял пистолет.

Арман вскочил на ноги и протянул руку:

– Пожалуйста, отдай мне пистолет, Мишель.

Бребёф отступил на шаг, ухватил пистолет покрепче и приставил ствол к виску.

– Non, – выпалил Гамаш, пытаясь скрыть панику в голосе и как-нибудь исправить ситуацию, вышедшую из-под контроля.

На лице Мишеля было то же выражение, как в тот день, когда Арман прикладывал платок к его кровоточащей коленке. Такая же боль.

И Арману снова захотелось остановить кровь.

Его рука, все еще протянутая, начала дрожать, и ему пришлось приложить усилие, чтобы унять дрожь.

– Ты помнишь людей, что собрались у меня в доме после похорон моих родителей? Закуска на столе. Молчание. Все взрослые двигались как зомби. Избегали меня, потому что не знали, что мне сказать. – Он говорил быстро, взволнованно, пытаясь соорудить мост из слов и вернуть Мишеля. – Я сидел там один. Ты подошел и сел рядом, потом прошептал что-то так, чтобы никто не слышал. Ты помнишь, что ты сказал?

Ствол чуть опустился.

– «Ты грязный мошенник», – прошептал Мишель.

Арман кивнул:

– И я улыбнулся. Я думал, что никогда больше не смогу улыбаться, но ты показал мне, что смогу. Ты дал мне надежду на то, что когда-нибудь станет лучше.

Пистолет опустился еще немного.

– Сейчас это кажется безнадежным, я знаю, – сказал Арман. – Кажется, что выхода нет. Я понимаю. Ты знаешь, что понимаю.

Мишель кивнул.

– Но все еще изменится к лучшему. Даже это. Обещаю тебе.

– Один раз я проводил тебя до дома, – сказал Мишель. – До самой твоей деревни.

– Так это был ты?

– Хотел посмотреть, где ты живешь. – Он помолчал. – Там так спокойно. Я сидел в машине, и мне очень хотелось спуститься и присоединиться к тебе. Купить маленький домик и выпивать каждый вечер в том ресторанчике. Может быть, вступить в книжный клуб.

Это была худшая из страшилок. Фантомная жизнь, которая могла бы быть.

– В тюрьме я умру. Ты это знаешь. От старости. Или кто-нибудь изобьет меня ночью до смерти. Кто-то, кто знает мою прежнюю должность. Насколько лучше умереть здесь?

Он снова поднял пистолет, и руки Гамаша взметнулись. Не к пистолету – к человеку, до которого ему было не дотянуться.

– Дай мне руку, – взмолился он. – Все в порядке. Все будет в порядке. Идем со мной. Прошу тебя, Мишель.

Мишель опустил глаза на протянутые руки, потом встретился взглядом с Арманом и прижал пистолет к виску.

– Бога ради, – прошептал Арман. – Не делай этого. Умоляю. Пожалуйста. – Он лихорадочно подыскивал нужные слова, чтобы остановить происходящее. – Ты обрекаешь меня на то, чтобы видеть это до конца жизни?

– Тогда отвернись, Арман.

Услышав звук выстрела, Жан Ги вскочил на ноги.

Они с Жаком перешли в квартиру коммандера Гамаша, где Жак плеснул водой себе в лицо, а Бовуар убрал пистолет и налил им обоим колу. Не успели они сесть, как раздался выстрел.

– Оставайся здесь.

Жан Ги выбежал в коридор, где еще не смолкло эхо выстрела. Он резко затормозил перед квартирой Бребёфа и распахнул дверь.

Арман Гамаш стоял посреди маленькой комнаты. На его лице виднелись капли крови. У его ног лежало безжизненное тело. Гамаш все-таки зажмурился. Но было слишком поздно.

Он не отвернулся от Мишеля.