Глава тридцать седьмая
– «Мэри Поппинс», – сказала Клара. – Просто идеально.
Она с облегчением вздохнула, опускаясь на диван, а Арман открыл большой шкаф, внутри которого стоял телевизор.
Они поужинали. Пастуший пирог от Мирны. Пахучий хрустящий чесночный хлеб от Клары. И большой шоколадный торт, который Габри приготовил днем, зная, что им предстоит долгая работа.
Это оказалось гораздо труднее, чем они предполагали. Они так сосредоточились на тайне юношей с витража, что даже не думали про содержимое коробок, забытых в подвале Легиона.
Все, что осталось от такого количества молодых людей. Великая война уничтожила цветы Европы и прихватила с собой дикую флору Канады. Поколение молодых людей исчезло. А все, что от них осталось, лежало забытое в старых коробках в подвале.
В одном из писем домой лежал мак. Сплюснутый. Хрупкий, но все еще ярко-красный. Сорванный однажды утром, прямо перед сражением, в уголке Бельгии под названием Фландрские поля.
И тут друзья сдались. Не смогли продолжать.
Рейн-Мари, Клара, Мирна, Рут и Габри отложили коробки в сторону и устремились в кухню, где другие уже приготовили ужин. Ели в мрачной атмосфере, пока не заметили, что молодые люди поглощают еду так, словно их не кормили сто лет. Громадные куски пастушьего пирога исчезали в четырех ненасытных желудках.
Все четверо попросили добавки. Поскольку аппетит у местных жителей пропал, кадетам досталось немало.
Даже Рут улыбалась, глядя на них. Хотя, возможно, ее мучили газы.
– Шоколадный торт? – напомнил Габри.
Эти волшебные слова вернули аппетит деревенским, и все взяли по высокому куску сочного торта в гостиную, прихватив с собой кофе.
– «Мэри Поппинс»? – предложила Рейн-Мари.
– «Мэри Поппинс», – согласилась Клара. – Просто идеально.
– Девочки смотрят этот фильм каждый раз, когда приезжают, – сказала Рейн-Мари, передавая диск мужу.
– Девочки? – переспросила Хуэйфэнь.
– Наши внучки, – пояснила Рейн-Мари. – Флоранс и Зора.
– Зорро? – произнес Жак с серьезнейшим видом.
Но строгий взгляд Гамаша стер это выражение с лица кадета.
– Зора, – поправил его Гамаш. – Ее назвали в честь моей бабушки.
– На самом деле она вам не бабушка, – возразил Желина. – Она была одной из ПЛ после Второй мировой войны.
Гамаш посмотрел на него. Послание опять не вызывало сомнений. Поль Желина сделал свою домашнюю работу. И дом, над которым он работал, принадлежал Гамашу.
– ПЛ? – переспросил Натаниэль.
– Перемещенные лица, – расшифровала Мирна. – Те, у кого не осталось ни дома, ни семьи. Многие из концентрационных лагерей. Их освободили, но куда они могли пойти?
– Мой отец заплатил за переезд Зоры в Канаду, – объяснил Арман.
Он знал, что вполне может им рассказать. Никакой тайны здесь не было. И рано или поздно это все равно стало бы известно.
– Она приехала и стала жить с нами, – сказал Гамаш, включая телевизор и дивиди-плеер. – Мы стали ее семьей.
– А она стала вашей, – подхватил Желина. – После смерти ваших родителей.
Гамаш повернулся к нему:
– Oui.
– Зора, – с любовью произнесла Рейн-Мари. – Означает «заря». Приход света.
– Такой она и была, – кивнул Арман. – Ну, мы уверены, что хотим смотреть «Мэри Поппинс»? У нас еще есть «Золушка». И «Русалочка».
– Я никогда не видела «Мэри Поппинс», – сказала Амелия. – А вы?
Другие кадеты помотали головой.
– Суперархиэкстраультрамегаграндиозно, – выпалила Мирна. – Вы никогда не видели «Мэри Поппинс»?
– Это ужасно, – согласилась Клара. – Давайте, Арман, включайте.
– Без меня, – сказал Оливье, вставая. – От этой няньки у меня мурашки.
Когда появилась заставка в виде Лондона 1910 года, Оливье исчез в кухне. Немного погодя в кухню зашел Арман, чтобы приготовить кофе. Оливье сидел в кресле у камина. Работал маленький телевизор, на голове у Оливье были наушники.
– Что смотрите?
Оливье подпрыгнул от неожиданности.
Сняв наушники, он пожаловался:
– Господи, Арман, вы меня чуть не убили.
– Прошу прощения. Что показывают?
Он встал за спиной у Оливье и увидел очень молодых Роберта Де Ниро и Кристофера Уокена в баре.
– «Охотника на оленей».
– Вы шутите, – сказал Арман. – «Мэри Поппинс» вас пугает, а «Охотник на оленей» устраивает?
Оливье улыбнулся:
– Разговор о Клэртон напомнил мне об этом великом фильме.
– Почему?
– Я думаю, тут есть связь…
– Нет, я спрашиваю, почему Клэртон?
– Так называется город, откуда родом герои. Вот он. – Оливье махнул рукой на экран, на котором как раз появился кадр с видом пенсильванского города, где выплавлялась сталь.
– Оставляю вас в Клэртоне.
Арман ушел в гостиную и в мир Мэри Поппинс, где отец пел «Жизнь, которую я веду».
На экране перед Оливье Роберт Де Ниро готовился учинить в баре драку с «зеленым беретом».
Дворники на лобовом стекле машины Жана Ги работали на полную катушку.
Он любил сидеть за рулем. Это давало возможность послушать музыку и подумать. А в данный момент он думал об отпечатках пальцев и о вопиющем противоречии в словах тестя.
Отпечатки принадлежали ему. Но он никогда не прикасался к револьверу.
Ключом к раскрытию преступления были отпечатки.
Может, он имел в виду Амелию Шоке?
Несмотря на возражения Анни и собственное чутье, Жан Ги позволил себе сохранить частичку сомнения. Могла ли готка быть дочерью Гамаша? У нее не имелось никакого сходства ни с Анни, ни с ее братом Даниелем. А может, и имелось, только где его разглядеть за всеми этими прибамбасами? Татуировки и пирсинг скрывали, кто она такая на самом деле.
Могла ли Амелия, чье имя не случайно совпадало с именем матери Гамаша, быть результатом слабости, проявленной Гамашем двадцать лет назад?
Но если он знал, кто она такая, то почему принял ее в академию?
Вероятно, он не знал о ее существовании, пока не прочитал заявление, узнал, когда она родилась и кто ее мать. Имя. И когда совместил все это…
И тогда ему захотелось увидеть девушку.
А после преступления он решил защитить ее. Дочь, о существовании которой он раньше не знал.
Считал ли Гамаш, что она убила Сержа Ледюка? Защищал ли он ее, намеренно уводя в сторону следствие признанием о принадлежности ему отпечатков, которые на самом деле ему не принадлежали?
Введение в заблуждение. Еще один кит.
«Все зловредные истины…»
Дворники шуршали по лобовому стеклу, стряхивая мокрый снег. И Жан Ги, несмотря на непогоду, начинал видеть яснее. Приближаться к истине.
Что, если он выбрал ложный путь? Предположим, Гамаш говорил правду. Отпечатки были его, хотя он и не прикасался к револьверу.
Как такое возможно?
Шур, шур, шур…
Жан Ги почти догадался, он чувствовал, что ответ впереди, в темноте.
Шур, шур…
Он сбросил скорость и заехал на заправку. И там сидел в машине с работающим двигателем, под мокрым снегом, липнущим к крыше, и запотевшим окнам.
Если месье Гамаш не прикасался к револьверу, но отпечатки принадлежали ему, значит кто-то перенес их туда. Кто-то, обладавший таким опытом и навыками, что даже криминалисты не разглядели подделки.
В академии хватало преподавателей, досконально знавших свое дело, и кадетов-выпускников, и приглашенных экспертов, однако подобное было по силам очень немногим.
Для этого требовалось не только умение, но и особый талант в криминалистике и манипуляциях. Данный план не просто воплотили в жизнь. Его наверняка готовили несколько месяцев.
Терпение, время и хладнокровие. Здесь работал выдающийся тактик. И в академии был один такой. Его пригласил лично Гамаш.
Гуго Шарпантье.
Шур, шур, шур…
Арман обнял Рейн-Мари, которая не выпускала из рук коробку из-под обуви, даже когда смотрела кино.
Когда Мэри Поппинс, к удивлению детей Бэнкс, въехала вверх по перилам, Арман наклонился к жене и прошептал:
– Я сделаю это.
– Я должна.
– Нет, я.
Рейн-Мари ослабила хватку и отпустила старую коробку.
Арман взял ее, протиснулся между кадетами, которые устроились на полу и не отрывали глаз от экрана. Он прошел в кухню, налил себе еще кофе и сел за стол.
В другом конце кухни Оливье, взгромоздив ноги на второе кресло, смотрел кино.
Глубоко вздохнув, Арман заглянул в коробку, наполненную телеграммами, и вспомнил все те случаи, когда ему приходилось лично доставлять скорбную новость.
Видеть, как открывается дверь, а за ней ожидающие, потом взволнованные, потом испуганные лица родителей, супругов, сестер, братьев или детей.
И говорить им, что произошло.
Он помнил все эти случаи. Он закрывал глаза и видел эти лица, умоляющие глаза. Умоляющие сказать, что это неправда. Он чувствовал, как их пальцы сжимают его руку, видел, как они падают. Матери, отцы, мужья и жены – падают на пол. А он подхватывает их и осторожно опускает.
И остается с ними, пока они не находят в себе силы подняться. Странное воскрешение. Навсегда изменившийся мир.
Под песню Мэри Поппинс про ложечку сахара и лекарства Гамаш открыл коробку и принялся читать телеграммы. В поисках одного имени. Тюркотт.
Он думал, что быстро просмотрит телеграммы, проверяя только имена. Но не смог. Он поймал себя на том, что читает их все подряд. В телеграммах обнаруживалось обескураживающее сходство. Офицеры, видимо, были подавлены количеством телеграмм, которые им приходилось отправлять. Вскоре их начали писать скорописью, каракулями, которые хорошо читались сто лет спустя, когда названия тех мест стали всем знакомы, но во время отправки никому ни о чем не говорили. Их ребенок ушел. Навсегда. В какой-то непроизносимой иностранной местности.
Хуже всего было число пропавших без вести, считавшихся мертвыми. Потерянных и так никогда и не найденных.
Их оказалось много. Очень много.
Но ни один из них не носил фамилию Тюркотт.
Может быть, он выжил?
Чутье подсказывало Гамашу, что молодой солдат с картой, изображенный на витраже, не вернулся домой.
Закрыв коробку, он некоторое время сидел, глядя на крышку. Потом посмотрел на Оливье и на безмолвный телевизор.
Из гостиной доносились голоса: трубочист Берт предупреждал детей Бэнкс, что дядя Альберт страдает серьезной заразной болезнью.
Дядя Альберт хихикал, а затем, не в силах больше сдерживаться, захохотал во всю мочь.
«Я люблю посмеяться», – запел дядя Альберт и пел долго, громким и чистым голосом.
А на экране у Оливье грязный, изможденный Роберт Де Ниро вращал барабан револьвера, потом поднес ствол к виску. Глаза у него были сумасшедшие, рот раскрыт, вероятно в крике, но Арман слышал только смех дяди Альберта, доносящийся из соседней комнаты.
Де Ниро нажал на спусковой крючок.
Арман откинулся назад на стуле, тяжело дыша, с широко открытыми глазами.
Уставившись на оружие в руке Де Ниро.
Револьвер. Револьвер.
Опираясь на стул, Арман медленно встал. Оторвал взгляд от маленького экрана и посмотрел в гостиную. На Жака, Хуэйфэнь и Натаниэля. На Амелию. Смеющуюся вместе с дядей Альбертом.
Он все понял.
