Глава двадцать восьмая
– Salut, Арман. – Мишель Бребёф поднялся из-за стола в своем кабинете. – Прошу прощения. Коммандер.
В воздухе повеяло холодком.
Бребёф с преувеличенной вежливостью протянул руку, и Гамаш пожал ее, а затем представил заместителя комиссара Желина.
– Из КККП. – Бребёф показал на маленький значок на лацкане пиджака Желина. – Я обратил на вас внимание в коридорах. Вы здесь, чтобы обеспечить беспристрастность следствия?
Желина кивнул, и Бребёф обратился к Гамашу:
– Вижу, ты по-прежнему поступаешь правильно.
Холодок стал пощипывать.
– Мы и на тебя надеемся в этом смысле, – сказал Гамаш и увидел, как дрогнуло лицо Бребёфа. – Это возможно?
И прежде чем тот ответил, двое вошедших сели. Гамаш положил ногу на ногу и устроился поудобнее.
– У нас к тебе несколько вопросов, Мишель.
– Меня уже допрашивали, но я всегда рад быть полезным. Приблизились к ответу, кто убил Ледюка?
– Подбираемся, – ответил Гамаш.
Он посмотрел на Желина, который с интересом слушал их диалог.
Сказать, что между ними двумя существует неприязнь, было бы серьезной недооценкой. Воздух так пропитался ядом, что стало трудно дышать. Большую его часть излучал Бребёф, но и Гамаш от него не отставал. Неприязнь скрывалась под тонким, потрескавшимся налетом любезности. Но запах давно загнивших отношений просачивался сквозь трещинки.
Все гипотезы офицера КККП о том, что эти двое вступили в сговор с целью убийства Сержа Ледюка, мигом исчезли. Он сомневался, что эти люди в состоянии выдержать друг друга десять минут, а о составлении плана и его реализации и говорить было нечего.
– Насколько хорошо вы знали Сержа Ледюка? – спросил Желина.
– Я слышал о нем, конечно. Когда его перевели сюда, я еще служил в Квебекской полиции. Его назначили вторым лицом в академии под руководством этого старого идиота. Но фактически всем заправлял Ледюк.
– Вы в то время были старшим офицером, – заметил Желина. – Суперинтендантом.
Мишель Бребёф слегка кивнул в знак согласия.
– Вы, наверное, не помните, но мы однажды встречались, – сказал Желина. – Много лет назад, на одном из консульских мероприятий.
– Правда?
Ответ прозвучал вежливо, но по тону было ясно, что Бребёф не помнит и не желает вспоминать. Поль Желина, вероятно, присутствовал в качестве одного из множества гостей. А вот Мишель Бребёф всегда запоминался. Невысокий человек, занимавший много пространства не потому, что требовал его, а потому, что излучал властность.
Сам того не желая (а может, и желая), он повсюду становился центром внимания.
Единственной другой известной Желина персоной, способной так же сразу и естественно становиться центром внимания, был человек, сидящий рядом с ним. Но Арман Гамаш обладал и другими качествами, которых Бребёф не имел.
Если Гамаш хотел, он мог становиться незаметным. И, судя по всему, он решил стать незаметным в данный момент.
Арман Гамаш сидел молча. Словно черная дыра образовалась в кабинете.
В каком-то смысле это обескураживало больше, чем энергия, исходящая от человека по другую сторону стола.
– Значит, вы его знали, – сказал Желина.
– Сержа Ледюка? Нас представляли несколько раз по разным официальным поводам. Когда я приходил сюда с обращением к выпускникам и на парадах. Но обычно он был на занятиях с кадетами, а я – на подиуме.
Не очень скромное напоминание о разнице в их положении.
– А когда вы приняли предложение преподавать здесь, ваши отношения возобновились?
– С вашей стороны это намеренная дезинформация, – весело сказал Бребёф, хотя его веселость не распространялась на серые, зимние глаза.
Желина подумал, что они похожи на уличную слякоть. Не вода и не снег. Промежуточное состояние. Мартовские глаза.
– Возобновлять было нечего. Мы почти не знали друг друга, но да, когда мы оказались здесь в одной компании, мы познакомились немного поближе.
– Вы говорите так, будто у вас не оставалось иного выбора.
– Правда? Нет, ничего такого я не имел в виду.
– Насколько хорошо вы его узнали за прошедшие месяцы?
Бребёф посмотрел на Желина, и тот практически прочитал его мысли: «Ему любопытно, сколько нам удалось узнать. Он уже знает о результатах анализа ДНК и данных по отпечаткам пальцев. Он точно знает, какие шаги мы предпринимаем и в каком порядке. И как оказаться на шаг впереди нас».
– Несколько раз я бывал в его квартире.
– А он у вас?
Этот вопрос удивил Бребёфа, и он слегка приподнял брови:
– Нет.
– О чем вы говорили, когда находились вдвоем?
– Обменивались боевыми историями.
– А он не рассказывал вам о мошенничестве и договорных контрактах? О своих анонимных банковских счетах в Люксембурге? – спросил Желина.
Гамаш едва заметно пошевелился на стуле.
«Он не одобряет того, что я сообщил Бребёфу о криминальной деятельности Ледюка», – подумал Желина. Но слово уже вылетело, и к тому же офицер КККП сделал это намеренно, чтобы увидеть реакцию Бребёфа.
– Он упоминал о какой-то своей незаконной деятельности, – ответил Бребёф. – Вероятно, таким образом он пытался найти точки соприкосновения. Ему, конечно, была известна моя история.
– Он хотел дать вам понять, что не осуждает вас? – спросил Желина, и Бребёф тут же ощетинился:
– Поверьте, заместитель комиссара, мнение Сержа Ледюка меня совершенно не интересовало.
– И все же создается впечатление, что у вас было много общего. Вы оба были старшими офицерами в Квебекской полиции. Оба пользовались своим положением в собственных целях, а потом вас изгнали из полиции за криминальную деятельность. От судебного преследования вас спасли высокопоставленные друзья. В вашем случае – месье Гамаш. В его – старший суперинтендант. И вы оба оказались здесь, в академии.
– Вы пришли сюда оскорблять меня или просить о помощи?
– Я указываю на схожие моменты в ваших послужных списках, – сказал Желина. – Только и всего.
– Схожие моменты, как вы выражаетесь, может, и есть, но у меня с ним нет никакого сходства, – отрезал Бребёф. – Что с него взять? Вульгарная личность. Кусок угля, возомнивший себя алмазом. Болван с большим кабинетом.
– Тогда что вы делали в его гостиной? В его ванной? В его спальне? – спросил Желина, отбросив любезность. Он послал через стол бумажную копию криминалистического отчета. – Каким образом в ваших руках оказалось орудие убийства?
Гамаш снова пошевелился, но потом замер.
Бребёф взял бумаги и просмотрел их наметанным взглядом следователя с большим опытом. Сразу нашел информацию, имеющую отношение к словам Желина.
Его лицо, поначалу мрачное, чуть расслабилось. В этот момент Желина понял, почему Гамаш среагировал, пусть и едва заметно, когда Желина передал отчет Бребёфу.
Да, там говорилось, что Мишель Бребёф, возможно, держал в руках орудие убийства. Но там говорилось, что, возможно, его держал и Гамаш.
– Вы не хуже меня знаете, – сказал Бребёф, отправляя отчет назад к Желина, – что это предположение. Неприемлемое как доказательство.
– Значит, вы отрицаете это?
– Конечно. Я понятия не имел, что у него есть оружие, хотя мне и следовало бы догадаться. Только идиот будет держать оружие у себя в комнате в академии. Тем более я не мог предположить, что это будет такое оружие. Револьвер? Вам не кажется, что это лишено всякого смысла?
Вопрос был адресован Гамашу.
– Я бы ожидал найти у него ракетный пусковой комплекс, – ответил Гамаш, и Бребёф рассмеялся.
И в этот миг раскрепощенного веселья Желина увидел кое-что еще.
Увидел, почему Гамаш и Бребёф могли быть друзьями. Из них могла бы получиться великолепная команда, если бы один не пошел вверх, а другой не сбавил шаг.
После этого мгновения близости между ними атмосфера в кабинете изменилась.
Мишель Бребёф стал более спокойным, задумчивым.
– Вы хотите знать, почему мы иногда вместе обедали и выпивали? – спросил Бребёф более тихим и мягким голосом.
Поль Желина кивнул и покосился на Гамаша, но тот не шелохнулся. Он все еще смотрел на Бребёфа проницательным, внимательным взглядом.
– Я ходил к нему, потому что чувствовал себя одиноким, – сказал Бребёф. – Вокруг меня были люди, однако никто не хотел иметь со мной ничего общего. Я их не виню. Я сам сделал это с собой, а сюда приехал, чтобы попытаться искупить вину. Я знал, что со старшими кадетами мне будет затруднительно каждый день говорить о коррупции и о моих собственных искушениях. О том, как можно сбиться с пути, когда ты получаешь власть и оружие, когда у тебя нет границ, кроме твоих собственных. Одно дело говорить, что власть развращает… – он посмотрел на Гамаша, – но ты был прав. Гораздо эффективнее, если видишь это своими глазами. Я рассказывал им о собственных грехах, как все начиналось с мелочей. И росло. Я рассказывал об опасности сойтись не с теми людьми. Я обучал весь класс на примере одного червивого яблока. И признавал, что это яблоко – я. В самый первый день занятий я написал наверху доски слова из Евангелия по Матфею и оставил их там. Это было унизительно, но необходимо.
Он говорил тихо и обращался напрямую к Арману.
– Я думал, что хуже всего будет на занятиях, но я ошибался. Хуже всего мне становилось по вечерам, когда я слышал смех и музыку. Когда я знал, что ты рядом, в том же коридоре, разговариваешь с кадетами. А я сидел один и ждал: может, зайдет кто-нибудь.
Поль Желина чувствовал себя так, будто он исчез, подавлен, похоронен. Альпинист, застигнутый лавиной отношений между двумя этими людьми.
– Время от времени я заходил к Сержу Ледюку, потому что он единственный улыбался, увидев меня.
– Это ты его убил, Мишель? – тихо спросил Арман.
– Кто станет пускать пулю в свой надувной спасательный плотик? – спросил Бребёф. – Нет, я его не убивал. Я ему не симпатизировал, не уважал его. Но такие же чувства я испытывал к себе самому. Я не убивал этого человека.
– Есть ли у вас какие-либо предположения на этот счет? – спросил Желина, встревая в разговор.
– Мне бы хотелось сказать вам, что это сделал кто-то из преподавателей, а не кадетов, но я не могу, – сказал Бребёф. – Кадеты теперь не такие, какими были мы. Они грубые, невоспитанные. Вы посмотрите на эту первокурсницу с татуировками и пирсингом. А как она разговаривает с преподавателями! Я был потрясен. Что она здесь делает? Наверняка одна из протеже Ледюка.
– Вообще-то, ее принял я, – сказал Гамаш. – Амелия Шоке лучшая в своей группе. Она знает древнегреческий и латынь. И ругается, как преступники, которых она будет когда-нибудь арестовывать. А ты, Мишель, сама аристократичность. И при этом нарушил все законы, которые клялся охранять.
Бребёф глубоко вздохнул, то ли успокаиваясь, то ли готовясь к переходу в наступление. Тонкий лед, на который они ступили, начал подламываться. И главным виновником этого был Гамаш.
Наступило мгновение, когда мир как будто замер.
Наконец Мишель Бребёф улыбнулся:
– Я обошел тебя по карьерной лестнице, Арман, но ты всегда превосходил меня по человеческим качествам. Как утешительно для тебя знать об этом. И постоянно напоминать мне. – Он перегнулся через стол. – Пошел ты в жопу.
Это было произнесено со странной смесью юмора и гнева. Шутил ли он или и в самом деле чувствовал себя оскорбленным?
Желина посмотрел на Гамаша, который поднял брови, но тоже улыбнулся. И Желина понял, насколько хорошо эти двое знают друг друга. И при всем озлоблении тут присутствовала и близость. Тесные отношения.
Узы, которые могли образоваться только за долгие годы дружбы. И несомненно, узы не только ненависти, но и любви.
Поль Желина сделал себе заметку на память покопаться в их прошлом. Он знал их с профессиональной стороны, а теперь пришло время узнать про их личную жизнь.
– Убийство Сержа Ледюка случилось не вдруг, – сказал Бребёф. – Если бы это было так, вы бы уже поймали убийцу. Нет. Убийство было хорошо продумано. Ледюку нравилось мучить людей. В особенности тех, кто не мог ему ответить. Но на этот раз он выбрал не ту цель.
– Ты считаешь, что Ледюк кого-то оскорбил и унизил до такой степени, что обиженный решил отомстить? – спросил Гамаш.
– Да, и, по-моему, ты того же мнения. А вы, заместитель комиссара?
– Я воздержусь выносить суждения. Вы оба более сведущи в убийствах, чем я.
– Как ты думаешь, Арман, он имеет в виду «в убийствах» или «в расследовании убийств»? – спросил Мишель, когда они встали.
– Я думаю, месье Желина говорит именно то, что хочет сказать, – ответил Гамаш.
– Тогда тебя ждут небольшие неприятности, – сказал Бребёф.
И рассмеялся. С искренним удовольствием.
Шагая по коридору, Поль Желина ощущал тошноту. От перепадов настроения Бребёфа у него развилась морская болезнь.
Ни Гамаш, ни Желина не оглядывались, но они знали, что Бребёф смотрит им в спину. А потом услышали тихий щелчок закрывающейся двери.
– Вы были друзьями? – спросил Желина.
– Лучшими друзьями, – ответил Гамаш. – Раньше он был хорошим парнем.
– И что случилось?
– Не знаю.
– Вы думаете, он до сих пор хороший? – спросил Желина, когда они дошли до лестницы.
Гамаш остановился на верхней ступени. Лестница была освещена солнцем, льющимся из высокого окна, откуда открывался вид на оттаивающую прерию.
Гул голосов кадетов, поторапливающих друг друга, эхом отдавался от стен, снизу доносился звук быстрых шагов по мраморному полу.
И Арман вспомнил, как они с Мишелем неслись по старой, поцарапанной лестнице красного дерева, прыгая через две ступеньки. Опаздывали на занятия. В очередной раз. Потому что эти молодые люди совершили неожиданное открытие. Нашли потайной люк, ведущий на чердак. Или кость, возможно человеческую. Или куриную.
Бедный преподаватель анатомии доктор Надó. Арман слабо улыбнулся, вспомнив, как два кадета в очередной раз донимали этого затравленного человека какой-нибудь костью или клоком волос, которые могли принадлежать человеку. Или мыши.
И неизменный вердикт: не человеческая.
Но у Мишеля и Армана была излюбленная теория. Их находки – это все, что осталось от невинной жертвы, убитой доктором Надó. Неудивительно, что он препятствует следствию. Они, конечно, не верили в это, но теория превратилась в нескончаемую шутку. Как и их поиски все новых и новых смехотворных улик, доставляемых на экспертизу бедняге-доктору.
– Гамаш, – окликнул его офицер КККП. – Вы считаете, что в глубине души Бребёф все еще хороший парень?
– Я бы не пригласил его сюда, если бы не верил в его доброе начало, – ответил Гамаш, слыша эхо далекого смеха, отдающееся от стекла и бетона.
– Вы сожалеете о своем решении? Думаете, это он убил Ледюка? – спросил Желина.
– Не так давно вы обвиняли меня, теперь обвиняете его, – сказал Гамаш.
Он начал спускаться, скользя рукой по перилам. Задержался на площадке, пропуская кадетов, опаздывающих к началу урока. Те остановились, отдали честь и понеслись дальше, прыгая через две ступеньки.
– Я обнаружил, что, расследуя убийство, естественно и необходимо подозревать всех, – сказал Гамаш, когда лестница очистилась, – но лучше не говорить об этом вслух. Это умаляет степень доверия к вам.
– Спасибо за совет. К счастью, в области расследования убийств я не заработал никакого доверия.
Гамаш усмехнулся.
– Вообще-то, я предполагал, что вы сделали это вместе, – сказал Желина, когда они продолжили спускаться.
– Убили его вдвоем? Да зачем бы нам это понадобилось?
– Чтобы избавиться от проблемы. Вы хотели, чтобы Ледюк умер и кадеты были в безопасности. Однако сами пойти на убийство не могли. Правда, вы знали того, кто мог бы это сделать. Человека, который в долгу перед вами. Это объясняло бы и присутствие Бребёфа в академии. Да, возможно, он наглядный урок кадетам. Но главным образом это ваш инструмент избавления от кого-то, кого вы не можете уволить. И если идея и планирование принадлежали вам, то дело сделал Бребёф. Последняя впечатляющая благодарность во искупление того зла, которое он вам причинил.
– А теперь?
– Теперь я так не думаю.
– И тем не менее вы только что спросили, не думаю ли я, что он убил Ледюка.
– Я спросил, не думаете ли вы, но это же не значит, что так думаю я.
– Вы хотите сказать, что проверяли, не толкну ли я его под автобус, чтобы спасти собственную шкуру?
Желина не ответил. Именно это он и сделал: дал Гамашу возможность возложить ответственность на Мишеля Бребёфа. Однако Гамаш ею не воспользовался.
– Бребёф – единственный человек во всей академии, кому не нужна была смерть Ледюка, – сказал Желина. – Как вам уже известно, я усвоил, что нельзя недооценивать ненависть, но после смерти жены я усвоил кое-что еще.
Гамаш остановился на следующей площадке и приготовился внимательно выслушать Поля Желина.
– Нельзя недооценивать одиночество, – сказал конный полицейский. – Бребёф не стал бы убивать единственного человека, который ценил его общество. Как он назвал Ледюка?
– Своим спасательным плотиком. А теперь? Вы все еще чувствуете себя одиноким?
– Я говорил о Бребёфе.
– Oui.
Он подождал, давая Желина понять, что готов слушать, если тот еще хочет говорить. Но офицер КККП больше ничего не сказал, он только сжал губы, и Гамаш отвернулся, давая ему хотя бы некоторое подобие приватности.
Он посмотрел в окно на заснеженное поле, сверкающее на солнце, на площадку, где местные детишки играли в дворовый хоккей. Одна из последних игр сезона. Даже на таком расстоянии были видны лужи там, где подтаял лед. Вскоре ледовая площадка исчезнет, покроется травой, и начнется другая игра.
Это окно казалось не столько окном, сколько выходом в другой мир и другое время. В миллионе миль от того места, где они стояли.
– Помнится, я так же играл на озере близ нашего шале в Лаврентийских горах, – произнес Желина тихо, почти шепотом. – Когда я был ребенком.
«Когда я был ребенком», – подумал Гамаш. Теперь это звучало как приговор. «Когда я был ребенком…»
Двое мужчин постояли молча, наблюдая за игрой.
– Они могли бы играть на катке под крышей в академии, – сказал Желина, показывая на спортивную площадку. – Но, вероятно, предпочитают на свежем воздухе.
– А вы бы что предпочли? – спросил Гамаш, и Желина улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Non. Дайте мне площадку под крышей и обжигающе горячий шоколад из автомата после игры, – сказал он. – Божественно.
– Мэр запретил им приходить в академию, – напомнил Гамаш.
Один из игроков решил сделать перерыв, а другой толкнул его в сугроб у площадки. Вверх взлетели снежные хлопья, и потом двое мальчишек снова появились – смеющиеся, румяные, все в снегу.
– Они вернутся, – сказал Желина. – Пусть пройдет какое-то время.
Ребята катались туда-сюда, гоняя шайбу по хоккейной площадке. На всех синие с красным шапочки с подпрыгивающими помпонами и хоккейные свитера «Монреаль Канадиенс». Отличить одну команду от другой было невозможно. Но они как-то различали. Инстинктивно.
Знали, кто на чьей стороне.
Почему же теперь это так трудно сказать?
