Глава двадцать седьмая

– Ага, это она и есть, – сказала молодая женщина, вытирая руку о белый передник. – Карта для спортивного ориентирования. Но она ведь старая, да? Где вы ее взяли?

Она перевела взгляд со стройной, просто одетой китаянки на девушку-готку. Странная пара, если вообще пара.

– Ее нашли в стене во время ремонта, – ответила Амелия. – Что вы можете нам сказать про нее?

Девушка удивилась:

– Ничего, кроме того, что уже сказала. Я видела подобные карты в книгах по истории спортивного ориентирования, но чтобы вот так, отдельно – в первый раз. Круто, да?

Амелия засомневалась, знает ли девица, что такое «круто».

Девица все время поглядывала через плечо на длинную очередь клиентов, ожидавших кофе и пончики. И на своего суматошного надсмотрщика, который злобно на нее поглядывал.

«У меня перерыв», – сказала она одними губами своему боссу, потом повернулась спиной к прыщеватому молодому человеку и снова впилась глазами в карту. Что-то в этой бумажке притягивало ее. Может, простота. Может, безудержная радость. Может, корова.

– Нет предположения, кто мог ее сделать? – спросила Хуэйфэнь.

– Не-а. Нет. Сделано от руки. И неудивительно. В те времена не так много людей занимались спортивным ориентированием.

«Зато сейчас – целые толпы», – подумала Амелия и спросила:

– А что вообще это такое – ориентирование?

Как и Хуэйфэнь, она нашла определение в Интернете, но эта девица была главой местного клуба, в который входили она, ее брат и два кузена, и могла рассказать что-нибудь такое, о чем не прочтешь в Википедии.

– Это как мусорная игра, – объяснила девица. – Только вместо письменных указаний и всяких загадок у нас имеются компас и карта. Некоторые точки помечены, и мы должны как можно скорее до них добраться. Мы называем их контрольными пунктами.

– Значит, это соревнование? – спросила Хуэйфэнь.

– Да. Прикольно то, что самый короткий путь между точками не всегда самый быстрый. Мы должны сообразить, какой маршрут наилучший. А потом мы стартуем.

Амелия подумала, знает ли эта девица, что такое «прикольно».

– Участники должны быть в хорошей спортивной форме, – заметила Хуэйфэнь.

– А мы в хорошей форме. Бегаем сломя голову, и не всегда по дорогам или даже тропинкам. В основном по пересеченной местности. Через поля, через леса, вверх-вниз по склонам, через реки. Это жесть! Становишься таким накачанным!

Вот что такое «жесть», она, кажется, неплохо понимала.

– И что происходит, когда ты находишь этот, как его, контрольный пункт? – спросила Хуэйфэнь.

– Мы оставляем там маленький флажок и маркер, чтобы показать, что мы тут были, а потом бежим к следующему пункту. Не понимаю, почему ориентирование на местности не пользуется популярностью.

У Амелии была на этот счет одна идея. Впрочем, виртуальная игра по ориентированию определенно набирала популярность.

– Вам известно что-нибудь об истории ориентирования в этом районе? – спросила Хуэйфэнь. – Кто здесь был первым? С кого все началось?

– Да почти ничего не известно, – покачала головой девица. – Оно вообще зародилось еще до Первой мировой войны, это я знаю, и оно было связано с военной подготовкой. Ребята любят послушать о таких вещах. Они воображают себя на поле боя. Но как начиналось конкретно здесь – не знаю. Интерес к ориентированию то затухает, то возвращается.

Она задумчиво посмотрела на карту.

– Красиво, правда? Тот, кто это сделал, должно быть, любил ориентирование. Но знаете, тут есть и странности. Например, метки из разных времен года. А что здесь за пирамида?

Она показала в правый верхний квадрант карты.

Амелия снова посмотрела на карту. Пирамида была на ней самой большой странностью. Остальное можно было объяснить, но пирамиду…

– Это какой-то символ ориентирования? – спросила она.

Девица покачала головой:

– Я про такой не знаю. Что там находится? Все равно что?

Хуэйфэнь вызвала карту района на своем айфоне. Они склонили головы над экраном, и она увеличила изображение, потом уменьшила.

Никакой пирамиды не обнаружилось, что и неудивительно. На том месте вообще ничего не было. Один лес.

– Может быть, это палатка, – предположила Амелия.

– Или холм. Гора, – сказала девица, возбуждаясь.

Но Хуэйфэнь, вглядываясь в экран своего айфона, отрицательно покачала головой:

– Non. Да ладно, может, тут какая-то семейная шутка, как снеговик и корова.

– Наверняка, – сказала Амелия.

Она отхлебнула из здоровенной белой кружки. Четверной «Тим Хортонс». Совсем не похож на кофе, но по вкусу чем-то напоминает детские угощения. Сладкий и насыщенный. Она посмотрела через стол и почти увидела там своего отца. Он привез ее в «Тимми», как он называл «Тим Хортонс», после занятий по фигурному катанию. Он весь такой неотесанный, а она в розовом костюмчике с блестками. Сидит с прямой спиной.

Он давал ей глоток своего четверного. Предостерегал: «Только матери не говори».

Она и не говорила. Никогда. Эту тайну она хранила до сих пор.

Больше девице сказать было нечего, да и перерыв ее подошел к концу. Она вернулась к своей работе – беготне от клиента к кофемашине и к прилавку с пончиками.

Хуэйфэнь показала на свой рот, и Амелия схватила салфетку и отерла с губ клубничное варенье и сахарную пудру.

Они сидели на солнце, льющемся сквозь окно, и смотрели на парковку перед «Тимом Хортонсом» в Кауансвилле. Солнце отражалось от снега, льда и лужиц, которые появлялись под его лучами. Мир снаружи блестел, как серебро, золото и бриллианты, а внутри ресторана пахло дрожжами, сахаром и кофе, здесь стоял аромат еще беззаботного детства.

– И что теперь? – спросила Амелия.

– Профессор Шарпантье говорил, что карту нарисовал человек, который разбирался в подобных делах, – сказала Хуэйфэнь.

– Картограф, – кивнула Амелия. – Интересно, кто делал тогда, в начале двадцатого века, карты этой местности.

– Кто-то, наверное, делал, – сказала Хуэйфэнь.

Две молодые женщины посмотрели друг на друга.

К картам они относились как к чему-то само собой разумеющемуся и никогда не думали, что, прежде чем составить их, кому-то нужно было обойти все холмы и речки.

– Есть какой-нибудь государственный картографический комитет? – спросила Хуэйфэнь и снова взялась за свой айфон.

А Амелия – за свой. Смартфон стал компасом ее поколения, навигатором по жизни.

Они принялись молча двигать пальцем по экрану, соревнуясь, кто скорее найдет ответ.

– Есть геологическое ведомство, – сказала Амелия. – Они делают карты.

– Это федеральное, – откликнулась Хуэйфэнь. – Ищи дальше.

Минуту спустя Амелия подняла голову:

– Топонимическая комиссия Квебека?

Хуэйфэнь кивнула:

– Я думаю, там наша следующая остановка. Здесь, в Кауансвилле, есть административное здание.

– Но здесь сказано, что топонимический департамент был организован только в тысяча девятьсот семидесятых.

– Читай дальше.

Амелия принялась читать.

– А!

– А! – передразнила ее Хуэйфэнь. – Идем.

Они сложили карту и вышли, помахав молодой женщине за прилавком, которая быстро и ловко обслуживала клиентов.

Хуэйфэнь вела машину, пока Амелия вводила координаты административного здания в навигатор, запрашивая кратчайший маршрут.

Их поиск, пусть и поверхностный, позволил обнаружить, что, хотя топонимическая комиссия существовала только с 1977 года, правительственные чиновники вели картографические работы с 1912-го, нанося на карты квебекские города, деревни, горы, озера и реки и давая им официальные названия.

– Хотите знать, кому принадлежал этот дом в начале двадцатого века? – спросил чиновник муниципалитета в Сен-Реми.

Двое молодых людей кивнули.

– Зачем?

Заметив, что Жака обозлил этот вопрос, Натаниэль поспешил вмешаться.

– Учебный проект, – сказал он. – История района. Это ведь открытые сведения, верно?

Клерк согласно кивнул:

– Но с поиском вы намучаетесь.

– Почему?

– Наши архивы по собственности охватывают более двухсот лет, – сказал клерк. – Однако не все они оцифрованы.

– Тогда где они? – спросил Натаниэль.

– На карточках. В подвале.

– Ну конечно, где же еще, – пробормотал Жак.

Клерк открыл деревянную дверь и включил свет. Загорелась голая грязная лампочка, свисающая с потолка на подозрительно старом проводе, и осветила лестницу, ведущую вниз.

– Не снимайте курток, – посоветовал клерк.

– Там холодно? – спросил Натаниэль.

– И не только холодно. Перчатки вам тоже понадобятся.

Он поморщился и разве что не перекрестился, провожая взглядом двух молодых людей, спускающихся по деревянным ступеням.

Они остановились на земляном полу, снимая с лица реальную или воображаемую паутину. Вдоль стен из шлакобетона стояли ряды металлических шкафов с записями по собственности и собственникам. Где-то среди этих материалов находилась карточка со сведениями о том, кто владел домом, в котором сейчас размещалось бистро.

Так они узнали бы, кто нарисовал карту и замуровал ее в стене.

– Черт, – сказал Жак, оглядывая шкафы.

– Вы обратились не в тот департамент, – сказала секретарша, усталого вида женщина средних лет.

В приемную заходили в основном жители с жалобами. Они обвиняли лично ее в налоговых счетах, рытвинах на дорогах, отключении света, а одна мать двадцать минут кричала на нее, потому что ее ребенок заболел корью.

– Мы хотим выяснить, кто нарисовал эту карту, – сказала Хуэйфэнь, пододвигая бумагу по затертому столу к усталой женщине.

– А я хочу, чтобы вы поняли, – сказала секретарша, отодвигая бумагу назад. – Мне. Это. Все. Равно.

– Но офис топонимической комиссии находится здесь, верно? – спросила Амелия.

Женщина посмотрела на нее с отвращением и перевела взгляд на менее неприятную из двух посетительниц. На китаянку.

– Комиссия дает названия, – объяснила она. – Мы не делаем карт.

– А раньше делали? – спросила Амелия, однако на этот раз женщина даже не удостоила ее взглядом.

– Мы все-таки можем поговорить с кем-нибудь из комиссии? – спросила Хуэйфэнь и улыбнулась секретарше, у которой был иммунитет против хорошего настроения.

– Разумеется.

– Да, – сказала Амелия. – Кто бы сомневался.

Женщина подняла трубку и нажала на кнопку:

– Тут с вами хотят поговорить. Нет, я не шучу. Одна китаянка. Да не смейтесь, это правда.

Повесив трубку, она показала на зону ожидания и вернулась к своим делам.

– Я превратилась в невидимку, – сказала Амелия, когда они сели.

– Для тебя это, видимо, в новинку, – заметила Хуэйфэнь, и Амелия улыбнулась.

После нескольких минут ожидания Хуэйфэнь спросила:

– Почему ты подала заявление в академию? Ты не очень-то подходишь для работы в полиции.

– А ты? Китаянка?

Хуэйфэнь улыбнулась:

– Да, но китаянка с пистолетом подойдет для чего угодно.

Амелия рассмеялась, и секретарша неодобрительно посмотрела на нее.

– Не помню точно, почему я подала заявление, – сказала Амелия. – Наверное, напилась или накурилась.

Домовладелица с широко расставленными жирными ногами, с сигаретой, дрожащей в желтоватых пальцах. А на экране телевизора – женщина в форме, женственная и уверенная в себе.

Тогда Амелия увидела два варианта своего будущего.

– Я не думала, что меня примут, – призналась она. – И ты права, я не подхожу для полиции. Я ни для чего не подхожу. Могла не подойти и для академии.

– Академия – это не так уж плохо, – сказала Хуэйфэнь. – Почему ты меня не послушала?

– Что? Когда? Я тебя слушаю.

– Я не про сейчас. Я про первый прием у коммандера. Помнишь, я тебя предупреждала держаться от него подальше.

– Тогда я не поняла, кого ты имеешь в виду – коммандера или Ледюка.

– Ну, теперь-то ты знаешь.

Амелия кивнула. Она всем сердцем жалела, что тогда не знала того, что знает теперь.

– Ты догадываешься, кто его убил? – спросила она у Хуэйфэнь.

– Герцога? Нет.

– Но ты, вероятно, хорошо его знала.

– С чего ты взяла?

– Мне показалось, вы близки.

– Близки? С Герцогом? – переспросила Хуэйфэнь. – С ним никто не был близок. Мы, как и ты, делали, что нам говорили. Ты когда-нибудь оставалась с ним наедине?

– Нет.

Но готка покраснела, и Хуэйфэнь поняла, что Амелия солгала. Помедлив, она легонько прикоснулась к руке Амелии. Словно мотылек сел на кожу, а потом взлетел.

В этот момент секретарша встала и огляделась. Заметив движение китаянки, она покачала головой. Дело было еще хуже, чем она думала.

– Он примет вас сейчас. Первая дверь направо по коридору.

– Merde, – сказал Жак.

Он склонился над выдвинутым ящиком и бросил взгляд вдоль длинного ряда шкафов, уходящих в темноту.

– Не представляю, как мы найдем записи по этой недвижимости. Они тут даже не в хронологическом порядке, а в алфавитном. Охренеть!

Натаниэль придерживался аналогичного мнения.

Хуже того, кантоны не признавали деревню Три Сосны как отдельное поселение. Здесь не было ни одного упоминания о Трех Соснах.

А еще хуже было то, что Жак все больше злился. Ему было скучно. Он проявлял нетерпение. И Натаниэль понимал, что это значит. Когда Жаку надоест ругать систему архивации, он станет искать другую мишень.

– Ты прав, – сказал Натаниэль. – Поскольку они тут в алфавитном порядке, мы можем искать по фамилиям погибших, пока не найдем совпадения.

Натаниэль вытащил свой айфон и нашел фотографию витража и списка под ним.

– Вероятно, парень на витраже – один из них. Если будем искать по фамилиям, то, наверное, найдем кого-нибудь, кто жил в этом доме в тысяча девятьсот четырнадцатом году.

Жак кивнул, то ли не понимая, то ли не желая признавать, что эта мысль родилась не в его голове. На самом деле он сейчас думал о том, как здесь темно и холодно. Размышлял о том, что прячется по углам. Что свисает сверху. И как им выбираться отсюда, если начнется пожар. Или землетрясение. Или если огромный паук, который жил здесь много лет в покое…

Что-то прикоснулось к его лицу, и он дернулся, замахал руками, принялся бешено стряхивать с головы то, что там могло оказаться. Потом надел шапку и перчатки и неохотно принялся за работу.

Неподалеку от него неприкрытая голова Натаниэля склонялась над шкафом, его пальцы резво, чуть ли не лихорадочно перебирали карточки.

Месье Бержерон, старший по топонимике района, был лысеющим, педантичным, сухощавым человеком. Его кабинет тоже казался лысым и строгим, без каких-либо личных вещей, кроме пыльной плексигласовой таблички, поздравляющей его с тридцатилетием службы на благо Квебека. За спиной месье Бержерона висела детальная, во всю стену, карта района.

Маленький сухощавый человек вцепился пальцами в край стола, словно птица на насесте, и наклонился вперед.

Громко вздохнув, он перевел взгляд с карты на китаянку, потом на готку.

– Тюркотт. – Он снова вздохнул. – Где вы это нашли?

– В стене в Трех Соснах, – сказала Хуэйфэнь.

– Где?

– В деревне, – пояснила Амелия.

Он на мгновение растерялся, затем опустил взгляд на карту.

– Тюркотт, – повторила Хуэйфэнь. – Так звали человека, который ее нарисовал?

– Oui, oui, – мечтательно произнес Бержерон.

– А как вы узнали? – спросила Амелия.

Ее и забавляла, и раздражала реакция этого человека. Карта не только увлекла, но и поглотила его. Он словно провалился куда-то между тонкими топографическими линиями и застрял там. К собственной радости.

– Ошибиться невозможно, правда? – сказал он с уверенностью эксперта, удивленного тем, что никто не видит то, что очевидно для него. – Можно прикоснуться?

Молодые женщины закивали, не распространяясь о том, что несколькими минутами ранее к карте прикасался пончик с вареньем.

Месье Бержерон протянул руку, и его тонкий палец завис над бумагой, словно в попытке ее оживить, как у Адама на фреске Микеланджело в Сикстинской капелле.

Когда палец наконец опустился, это произошло так изящно, так интимно, что Амелии захотелось отвернуться.

Она чуть было не сказала, что это не оригинал, а ксерокопия, но передумала. Этот человек прекрасно отличал копию от оригинала. И тем не менее то, что он видел, сразило его наповал.

– Тюркотт был картографом? – спросила Хуэйфэнь.

– Не просто картографом. Антони Тюркотт стал отцом всей современной квебекской картографии. Он организовал департамент, который занимался картографированием и наименованием всего в провинции. Это произошло в начале девятисотых. Он был гигантом. Он признавал связь людей с тем местом, где они живут. Говорил, что это не просто земля. Наша история, наша кухня, наши рассказы и песни – все порождено местом, где мы живем. Он хотел передать это. Он дал les habitants их patrimoine.

Месье Бержерон использовал старое, местное название жителей Квебека: les habitants. С годами оно превратилось чуть ли не в оскорбительное, вызывая образ неотесанной деревенщины.

Но этот человек, а до него Антони Тюркотт правильно использовали слово. Les habitants – люди, которые ухаживали за этой землей. Они расчистили ее, обработали, построили на ней дома и предприятия. Они жили на квебекской земле и любили ее. Они рождались на ней и уходили в нее.

Без les habitants не было бы Квебека.

Но месье Бержерон использовал и другое слово. Их patrimoine. Их наследство. Их язык, культуру, наследство. Их землю.

– Тюркотт жил в Монреале, но решил переехать сюда, в Восточные кантоны, – сказал Бержерон. – Он открыл картографические кабинеты по всей провинции, однако карту района предпочел сделать сам. Я думаю, он влюбился в Восточные кантоны и их историю.

– Вы хотели сказать, географию? – уточнила Амелия.

– Это одно и то же. – Чиновник посмотрел на нее через стол. – Антони Тюркотт знал, что история и география неразделимы.

– А я могу их разделить, – пробормотала Амелия. – И мои учителя тоже.

– Они глупцы! – Это смелое заявление усиливалось своей простотой. – История места определяется его географией. Если территория горная, то ее труднее захватить. Люди более независимые, но и изолированные. Окружена водой? Если так, то она более космополитична…

– Но завоевать ее проще, как Венецию, – сказала Амелия, проникаясь тем, что имел в виду месье Бержерон.

– Oui, – кивнул он, одобрительно глядя на девушку-готку. – Венеция отказалась от попыток защищать себя и решила открыть двери всем пришельцам. В результате она стала важным торговым узлом, центром знания, живописи и музыки. Благодаря своему географическому положению Венеция стала воротами. География определяет, кто вы: захватчик или тот, кого захватывают.

– Посмотрите на римлян, – сказала Амелия. – А потом на британцев.

– Oui, c’est ca, – подхватил месье Бержерон с сумасшедшинкой в глазах. – Британию завоевывали раз за разом, пока она не поняла, что ее слабость одновременно и ее сила. Британия приняла меры к тому, чтобы править морями и, таким образом, всем миром. Этого не случилось бы, не будь британцы островной нацией.

– География есть история, – сказала Амелия, увлеченная этой идеей.

Она любила историю, но ни на минуту не задумывалась о географии.

– Но что это значит для Квебека? – спросила Хуэйфэнь.

– Оказаться между двух мощных сил? – ответил вопросом месье Бержерон. – Американцы на юге, британцы на западе и востоке? Военной защиты не существовало. Одним из способов защиты patrimoine была картография: нанеси на карту и дай название.

– И заяви права на эту землю, – кивнула Хуэйфэнь.

– Есть, конечно, и более ранние карты. Самые знаменитые – карта Новой Франции Шамплена и карты Дэвида Томпсона. Антони Тюркотт не так знаменит, но любят его больше, потому что он не делал карты для правительств, для завоеваний, для коммерции. Он их делал для людей.

Месье Бержерон посмотрел на бумагу так, словно карта тоже была человеком.

– Это… – его рука замерла над картой, – разумеется, не относится к официальным документам. Похоже, она сделана для забавы. Я бы сказал, что это карта для ориентирования.

– Мы тоже так думаем, – сказала Хуэйфэнь. – Вы что-нибудь знаете об ориентировании?

– Конечно. Но она отличается от старых карт.

– Чем?

– Ну, для начала снеговик. – Посмотрев на картинку, месье Бержерон улыбнулся. – Перед нами своего рода гибрид. Реальная карта, показывающая всю топографию, но без единого названия, и карта для ориентирования, на которой присутствуют сооружения, например каменные стены и мельницы. К тому же тут есть такие причуды, как три маленькие сосны, которые словно бы играют. Вероятно, он сделал эту карту ради собственного удовольствия.

Месье Бержерон наклонился еще ниже над картой, словно та могла что-то нашептать ему.

– А может, он сделал ее для сына. – Хуэйфэнь положила на стол айфон. – Мы думаем, это он.

Юноша с витража словно зашагал на карту.

Месье Бержерон перевел взгляд на айфон:

– Примечательное изображение. Откуда оно?

– Это часть витражного окна, мемориального окна в память о тех, кто погиб в Первую мировую войну, – ответила Амелия.

Месье Бержерон откашлялся.

– Бедный мальчик. – Он поднял голову. – Почему вы думаете, что это сын Тюркотта?

Хуэйфэнь увеличила изображение, и глаза Бержерона широко распахнулись, когда он увидел карту, торчащую из котомки солдата.

– Mais, c’est extraordinaire, – сказал месье Бержерон, потом покачал головой. – Как подумаешь о том, сколько жизней потеряно из-за клочка земли…

Он трижды цокнул языком, осуждая войну и убийство молодых.

Амелия встала и подошла к громадной карте на стене. Ее палец прошелся по дорогам и речкам и остановился в долине.

Она повернулась:

– Трех Сосен нет.

– Должны быть, – сказала Хуэйфэнь, подходя. – Ни навигаторы, ни коммерческие карты деревню не показывают, но ведь у вас официальная карта, верно?

Месье Бержерон встал и повернулся к карте:

– Если деревни здесь нет, значит ее не существует.

– Как так не существует? Мы сейчас там живем, – возмутилась Хуэйфэнь, уставившись на Бержерона. – Эта карта некорректна.

– Не может быть. Тюркотт сам ее нарисовал, – сказал Бержерон. – В основу была положена его работа. Мы добавляем новые дороги и поселения, но все это основано на первоначальной съемке, проведенной Тюркоттом. Может, он просто ее не заметил. Наверное, совсем маленькая деревенька. Я про нее никогда не слышал.

– Однако Тюркотт сам в ней жил, – сказала Амелия. – Почему он не обозначил свою деревню на официальной карте?

– Может, мы чего-то не поняли и он там не жил, – сказала Хуэйфэнь. – Может, он нарисовал карту для ориентирования и отдал ее кому-то. Кому-то, кто там жил.

– Тогда как она попала на витраж в Трех Соснах? – спросила Амелия. – Non. Эту карту сделал человек, который не только жил в деревне, но и любил ее.

– А зачем он стер ее с карты? – не отступала Хуэйфэнь. – Что вы о нем знаете? – спросила она у Бержерона.

– В общем-то, мало что. Не так уж много людей знали его лично.

– Это было необычно? – спросила Амелия.

Месье Бержерон улыбнулся:

– Меня тоже знают не так уж много людей. Картографическое общество Квебека пыталось написать биографию Тюркотта для Канадской энциклопедии. Сейчас я вам покажу.

Он снял с полки толстенный том, отер с него пыль, нашел нужную страницу и протянул Хуэйфэнь.

– «Антони Тюркотт, картограф, – прочитала она. – Родился в Ла-Сале в тысяча восемьсот шестьдесят втором году. Умер в тысяча девятьсот девятнадцатом».

– Но не в Трех Соснах, – сказала Амелия, читая через ее плечо. – Здесь сказано, что он похоронен в местечке, которое называется Стропила. Стропила?

Она посмотрела на месье Бержерона, и тот улыбнулся:

– Боюсь, что так. Единственная крупная ошибка Тюркотта. Она стала легендой в мире топонимики.

– Он назвал деревню Стропилами?

– Мы не можем это объяснить. Нет, вообще-то, можем отчасти. При въезде в деревню стояла мастерская, которая делала…

– Стропила?

– Oui. Такие деревянные опоры под крыши. По-видимому, он принял название мастерской за название деревни – он плохо говорил по-английски.

– И он никогда не объяснял этого?

– Его никто не спрашивал. Он прислал карту с названиями, но название этой маленькой деревеньки никто сразу не заметил. Только годы спустя.

– Тогда почему вы думаете, что он не сделал и других ошибок? – спросила Хуэйфэнь.

Месье Бержерон посмотрел на нее обиженным и даже слегка возмущенным взглядом, словно мысль еще об одной ошибке Антони Тюркотта казалась ему немыслимой.

– Все-таки он был человеком, – подсказала она, – невзирая на всю последующую мифологизацию.

– Антони Тюркотт больше не совершал ошибок, а ту, что он совершил… с ней он остался навечно, выбрав ее как место упокоения, – произнес Бержерон отрывисто.

Амелия хотела напомнить, что Тюркотт также не показал на карте Три Сосны, но в последний миг передумала. Она подозревала, что это случилось не по ошибке.

– В биографии не упоминаются ни жена, ни дети, – заметила Хуэйфэнь.

– Верно. Никаких сведений о семье нет. Это не значит, что у Тюркотта ее не было, просто записи утрачены. Как видите, нам почти ничего не удалось найти про него.

Статья в энциклопедии и в самом деле умещалась в несколько строк.

– Вы можете показать нам Стропила на карте? – спросила Хуэйфэнь.

Месье Бержерон смущенно посмотрел на нее:

– К сожалению, нет.

– Только не говорите мне… – начала Хуэйфэнь.

– Ее больше не существует, – пояснил Бержерон. – Когда ошибка была обнаружена, деревню переименовали по решению местных жителей. Но потом деревня исчезла.

– Исчезла? – переспросила Амелия.

– Такое случается, – сказал Бержерон. – Поселения возникают вокруг какого-то промышленного предприятия, а когда предприятие умирает, то умирает и поселение.

«И теперь Стропила, как и Три Сосны, не остались на карте даже крохотной точкой», – подумала Амелия.

Жак задвинул ящик в шкаф с такой силой, что Натаниэль подпрыгнул.

Руки его задрожали, дыхание участилось, зрачки расширились, он опустил голову, но прежде заметил, что Жак повернулся и смотрит вдоль длинного-длинного ряда шкафов. И его взгляд останавливается. На нем, Натаниэле.

Младший кадет вернулся к карточкам, продолжая лихорадочно перебирать их в поисках той, на которой содержался нужный ответ. Однако Жак пошел в его сторону не просто так. Его терпение кончилось, и он увидел, что можно заняться чем-то поинтереснее.

«Пожалуйста, ну пожалуйста», – думал Натаниэль, продолжая перебирать карточки. Но глаза больше не видели написанных там слов, и он замер, ожидая толчка, щипка, удара. Грубого слова. А то и чего похуже.

Однако, не дойдя до него нескольких шагов, Жак остановился. Его задержал знакомый вибрирующий звук. И он, как собака Павлова, не смог не прореагировать и достал свой айфон.

Его лицо осветилось экраном.

– Где «Т»?

– Здесь, – сказал Натаниэль, отступив на несколько шкафов. – А что?

Но Жак не ответил. Он нашел ящик и стал просматривать карточки, бормоча:

– Тюркотт, Тюркотт. Вот один. Нет, не он.

Несколько минут спустя Жак сделал шаг назад, пока еще слишком озадаченный, чтобы раздражаться.

Телефон Хуэйфэнь зазвонил.

– Жак прислал эсэмэску из архива. Антони Тюркотта нет.

Амелия снова вызвала фотографию с витражом на экране своего айфона. Прокручивая список, стала читать имена.

– И здесь нет Тюркотта.

– Вы уверены, что нашу карту нарисовал Антони Тюркотт? – спросила Хуэйфэнь.

– Абсолютно, – ответил месье Бержерон.

– Тогда почему мы не можем его найти?

«И почему, – подумала Амелия, – все, что имеет отношение к Антони Тюркотту, исчезает?»