Глава двадцать первая

– Срань господня! – выдохнула Мирна, отступив от окна.

– Следите за языком, – строго произнес Жак.

– Она сказала «господня», – вмешалась Рут. – Ты что, не слышал?

Мирна отошла еще на шаг назад. Клара подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть.

Как только Рут увидела, что торчит из котомки мальчика-солдата, она отправила Амелию за Кларой, Мирной и Рейн-Мари.

– Карта, – прошептала Рейн-Мари, вставая на место отошедшей в сторону Клары.

И теперь они сидели все вместе, разглядывая копию карты, которую вытащил из своей сумки Натаниэль.

– Откуда она у солдата? – спросила Рейн-Мари, и от ее дыхания юноша на стекле немного запотел. – Карта Франции или там Бельгии. Вими или Фландрии. Карта поля боя – это было бы понятно. Но Три Сосны не поле боя.

– И ведь никто не обращал внимания, – сказала Клара. Она встала и снова подошла к витражу. – Я всегда им восхищалась, но никогда не разглядывала.

– Кто они были? – спросила Хуэйфэнь. – Тут внизу много имен. Это они?

Она показала на подпись под витражом:

А потом список. Никаких званий, только имена. В смерти они все стали равны.

– Этьен Адер. Тедди Адамс. Марк Больё.

Трескучий голос Рут наполнил церковь. Все оглянулись на нее и увидели, что старая поэтесса не читает имена. Она смотрит перед собой на алтарь. И произносит их по памяти.

– Фред Дажене. Стюарт Дэвис.

– Ты их выучила? – спросила Мирна.

– Наверное, – ответила Рут.

Она посмотрела на окно, на надпись, на юношей, имена которых знала наизусть.

– Я думала, этот витраж, он вроде как обобщение, – сказала Мирна. – В память всех, кто погиб на войне, а не конкретных парней из этой деревни. Но теперь у меня возникли вопросы.

– Кто они? – подхватила Рейн-Мари.

– Кто он? – уточнила Клара, показывая на молодого человека, который явно был центром композиции.

– У него револьвер, а у других – винтовки. Почему? – спросила Рейн-Мари.

– Мне кажется, револьверы носили только офицеры, – сказала Мирна.

– Он не может быть офицером, – возразила Хуэйфэнь. – Он совсем мальчишка. Наших лет. А может, и моложе. Все равно что сказать… – она показала на Натаниэля, – будто он старший инспектор. Это смешно.

– Кто знает, кто знает, – пробормотал Натаниэль, но его никто не услышал.

– Не так уж и смешно, если все погибли, – сказала Мирна. – Повышение в звании на поле боя.

– И все же главный вопрос, почему у него оказалась карта, – сказала Клара, показывая на карту, торчащую из его котомки.

Они посмотрели на карту, которую достал из сумки Натаниэль. И хотя перед ними была всего лишь ксерокопия, они по-прежнему видели слезы и грязь. Прежде они думали, что грязь накопилась на витраже за много лет.

Но может быть, это была не просто грязь.

– Это невероятно, – сказал Арман в трубку своего сотового, ловя на себе взгляды остальных сидящих в конференц-зале академии и всем своим видом показывая, что просит прощения.

Сэндвичи и лимонад им принесли в конференц-зал. Сэндвичи на белом хлебе из пекарни ПОМ загибались по краям.

Ел их только Жан Ги. Гамаш знал, что его зять съел бы и столовые приборы, если бы никто не видел.

– Ты уверена, что это та же карта? – Он послушал несколько секунд. – Да, снеговик.

Бовуар, Лакост и Желина могли слышать из разговора лишь реплики Гамаша. Телефон зазвонил, когда они допрашивали последнего из преподавателей.

Профессор Шарпантье сидел, держа руки на коленях. Абсолютно владея собой. Вот только потел. Истекал потом. Даже его лицо блестело, и Жан Ги волновался, как бы он не умер от обезвоживания.

– Воды?

Он налил в стакан воду из графина и пододвинул к Шарпантье, но тот отрицательно покачал головой.

До этого момента он на все вопросы отвечал односложно. И не потому, что пытался что-то утаить от них. Напротив, несколько влажных слогов, которые им удалось выдавить из него, свидетельствовали о его желании помочь.

Видел ли он что-нибудь?

Резкое отрицательное покачивание головой.

Слышал ли он что-нибудь?

Такое же покачивание.

Хорошо ли он знал Сержа Ледюка.

Еще одно покачивание.

– Что он преподает? – прошептал на ухо Бовуару заместитель комиссара Желина, пока Гамаш говорил по телефону. – Его личное дело пусто.

Он кивнул на лежащую перед ним раскрытую папку.

– Тактику, – ответил Бовуар. – Его принял на работу коммандер Гамаш. Он числится преподавателем, но преподает только в одном классе. Продвинутая тактика для выпускников.

– Он мог бы обучать водным видам спорта.

Профессор Шарпантье сидел абсолютно неподвижно, словно затаившееся животное. Единственное, что у него двигалось, – это капелька пота, скатывающаяся к кончику носа.

Лакост, Бовуар и Желина смотрели на нее как зачарованные.

– Почему он здесь, если практически ничему не учит? – спросил Желина, когда капелька упала.

Гамаш все еще разговаривал по телефону с женой.

– Он готовит тактические упражнения для кадетов, – прошептал Бовуар. – Серию вопросов типа «что, если». Для первокурсников это начинается в виде письменных примеров и тестов, но потом они переходят к ролевым играм и макетам. Мы построили макеты в натуральную величину для их упражнений, а далее они переходят к решению вопросов о том, как действовать в разных ситуациях. Это новинка.

– Ее привнес коммандер Гамаш?

– Oui. И этого преподавателя заодно. Суть в том, чтобы научить кадетов разруливать разные ситуации, не прибегая к силе. Но если уж приходится применять силу, то они должны владеть наиболее эффективными способами ее применения.

Заместитель комиссара одобрительно кивнул:

– Коммандер знал этого Шарпантье, прежде чем принять его?

– О да, несколько лет назад месье Гамаш лично принимал Гуго Шарпантье в Квебекскую полицию.

– Он офицер Квебекской полиции? – спросил Желина.

– Был какое-то время.

– Один из протеже месье Гамаша?

– Поначалу. Но потом его взял под крыло кое-кто другой, – сказал Бовуар. – Когда Шарпантье продемонстрировал способности к тактике.

– Правда? И кто же это?

– Суперинтендант Бребёф.

Желина кивнул, приняв к сведению полученную информацию. Он посмотрел на инвалидное кресло Шарпантье:

– Он ранен?

– Нет. У него, кажется, что-то вроде болезни Паркинсона, – сказал Бовуар. – Бывают дни, когда он ходит с тростью, но по большей части ездит в кресле-каталке. Так ему легче и быстрее.

– Вы работали с ним в полиции?

– Non, он недолго там оставался. Уволился и открыл собственную компанию. Работает консультантом. Видимо, он хорошо знает свое дело, – сказал Бовуар. – Иначе месье Гамаш не пригласил бы его сюда.

– У него испуганный вид.

– Да, он всегда такой.

– Но как может вечно испуганный человек преподавать способы и стратегии атаки?

– Никто не знает самолеты лучше тех, кто боится летать, – заметил Бовуар и с удовольствием увидел, как заместитель комиссара удивленно вскинул брови.

– Я хочу сам взглянуть, – сказал Гамаш. – Буду сегодня вечером дома, привезу оригинал.

Гамаш отключил телефон и вернулся к столу:

– Мои извинения.

– Дома все в порядке? – спросила Лакост.

– О да.

– Они нашли карту?

Все дружно посмотрели на Шарпантье. Капли пота собрались у него за воротником и, когда он заговорил, залили и без того влажную рубашку.

Эти слова были как будто выжаты из него.

Тут Желина подался вперед, словно кто ударил по спинке его стула:

– Постойте-ка. Вы – Г. Е. Шарпантье?

Шарпантье проигнорировал его, он не сводил глаз с Гамаша, и тот кивнул ему в ответ.

– Вообще-то, карту нашли несколько месяцев назад в стене старого дома в одной из деревенек в Восточных кантонах, – сказал Гамаш. – В деревне, где живу я. Но теперь нашли изображение той же карты на витраже в местной церквушке.

– Правда? – спросила Лакост, которая знала и церковь, и памятный витраж. – Странно. Ту же карту мы нашли в…

– Ну да, в стене, – перебил ее Гамаш.

Еще одна капля прокладывала себе путь по щеке Шарпантье в расщелину его улыбки.

– Тот самый Шарпантье? – прошептал Желина на ухо Бовуару. – Да ведь он затворник. Господи боже, я нанял его в качестве консультанта по тактике, но он даже не желал разговаривать по телефону. Только по электронной почте. Я думал, он старше. И крупнее.

Шарпантье подъехал в своем кресле на миллиметр ближе к столу. Он либо не слышал вопроса Желина, либо не обратил на него внимания.

– Занятно. Важные карты иногда обнаруживаются на чердаке или в тайнике старого стола, а вы говорите, что эта была в стене?

– Не думаю, что она имеет какую-то историческую ценность. Или хотя бы денежную, – добавил Гамаш. – Так, забавная вещица.

– Да, – согласился Шарпантье, переводя взгляд с Гамаша на Лакост.

– Oui. А теперь, – Гамаш посмотрел на остальных, – мы можем вернуться к нашему главному вопросу?

– Где она сейчас? – спросил Шарпантье.

– Что?

– Карта.

– Оригинал у меня, – терпеливо произнес Гамаш, явно желая продолжить разговор. – Я вам покажу позднее, если хотите.

– Вы сказали «оригинал». Значит, есть и копии?

– Извините, профессор, – сказал Гамаш, – но какое все это имеет значение?

– Вот и я об этом подумал. – Он сверлил Гамаша взглядом. Упоминание карты раскрыло словесные шлюзы. – Вы-то считаете, что она имеет значение, если столько времени говорили о ней по телефону.

– Может быть, мы продолжим наш разговор позднее, – сказал Гамаш.

– С удовольствием.

Шарпантье отъехал от стола.

– Мы еще не закончили, – сказал Желина. – У нас еще есть вопросы.

– У вас больше нет вопросов, – отрезал Шарпантье. – Все имеющие отношение к делу уже заданы. И мне нечего добавить к расследованию. Если бы было, я бы сам вам сказал. Все остальное – пустая трата времени.

Бовуар, который испытывал уважение к этому странному человеку, обнаружил, что в нем растет и приязнь к нему.

Шарпантье сидел, залитый собственным потом. Тощий. Серый. Не на своем месте среди высокопоставленных офицеров. И совершенно не осознавал этого.

Сам Шарпантье чувствовал себя вполне нормально.

Бовуар восхищался этим, хотя был несколько смущен.

– Остался последний вопрос, – сказал Гамаш. – И тогда я покажу вам оригинал карты.

На лице Шарпантье появилась едва заметная улыбка, словно ему понравилось, что Гамаш прибегнул к старинному обычаю «услуга за услугу».

– Что вы думаете о Серже Ледюке?

– Он был глупым человеком. По-моему, он больше подходил на роль продавца обуви.

Заместитель комиссара Желина рассмеялся и оборвал смех, когда Шарпантье посмотрел на него:

– Вы не согласны?

– Non, non, дело не в этом. Просто то, что вы сказали, забавно.

– Правда? Профессор Ледюк преуспел бы в качестве продавца обуви. Дорогой обуви. Он бы убеждал людей покупать то, что рано или поздно принесет им вред. И платить за это хорошие деньги. Он был садистом.

– Он мог бы возглавить компанию взяточников? – спросил Желина.

– Никогда. Его бы тут же поймали. Он не умел просчитывать на два-три шага вперед. Продавцу обуви это и не требуется.

– Вот уж действительно, – заметила Лакост.

Один лишь Гамаш уловил смысл ее слов и улыбнулся.

– Но глава Полицейской академии должен уметь считать, – сказал Шарпантье, глядя на Гамаша.

– Где бы вы искали его убийцу? – спросила Изабель Лакост.

– От Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой, – произнес Шарпантье после короткой паузы. – Да. Оттуда я бы и начал. А теперь я могу идти?

– Через пятнадцать минут жду вас в моей квартире, – сказал Гамаш.

– Странный человек, – сказала Лакост, когда дверь закрылась.

– Гений, – добавил офицер КККП. – И да, странный человек. – Он немного помедлил. – Вам не кажется, что такой человек может принести много вреда?

– Полагаете, он причастен к убийству Ледюка? – спросила старший инспектор Лакост.

– Или к коррупции. Или к тому и другому. Вы так не думаете? – Он обращался к Гамашу. – Не потому ли вы и пригласили его сюда? Преподавателя, который на самом деле не преподает? Блестящего тактика? Чтобы следить за ним? Вы свели вместе всех подозреваемых: Ледюка, Бребёфа, Шарпантье. И наблюдали, что будет. Но вы совершили ошибку. Насколько мне известно, связанную с вашим прошлым. Вы решили, что вы умнее их. Умнее его. Вы полагали, что сможете контролировать ситуацию. Однако не смогли. Она вышла из-под контроля, коммандер. И Шарпантье знает это. Насчет умения смотреть на два шага вперед – это было не наблюдение, а шутка. Он смеялся над вами.

Гамаш поднялся.

– Возможно, вы правы, – сказал он, направляясь к двери. – Время покажет.

– Время уже показало. Вы не разглядели? А если не заметили, оно подбросило труп в ваш великий эксперимент, месье Гамаш. И если вы не вернете себе контроль над ситуацией, то будут и новые.

Когда коммандер вышел, Поль Желина обратился к остальным:

– Шарпантье имел в виду какое-то библейское выражение?

– Из Евангелия от Матфея, – сказала Лакост. – Когда Гамаш возглавлял отдел по расследованию убийств, он первым делом говорил новеньким агентам это.

– «И враги человеку – домашние его», – процитировал Бовуар.

Желина кивнул:

– И Г. Е. Шарпантье начал бы искать убийцу среди домашних.

– По-моему, это очевидно, – сказала Лакост, тоже вставая.

– Домашние – это не только семья, – возразил Желина. – В евангельских словах более широкий смысл. Они говорят о ком-то близком. Очень близком.