Глава двадцатая

– Эй, – позвал Натаниэль Смайт. – Bonjour?

Входная дверь стояла приоткрытой. Он глубоко вздохнул и открыл ее ровно настолько, чтобы просунуть внутрь голову.

– Мадам Зардо?

Он вошел, закинув сумку за сутулые плечи.

Шел седьмой час. Натаниэль устал и хотел есть. До такой степени, что решил наконец отыскать отведенную ему квартиру.

Дверь открывалась прямо в гостиную, погруженную в темноту, если не считать единственной горевшей лампы.

Натаниэль остановился.

До него не доносилось ни звука. Ни скрипа. Ни кряканья. В полутьме он повсюду видел только книги. Стены, уставленные книжными шкафами. Стопки книг на столах. На единственном стуле, освещенном, тоже книги, раскрытые обложкой кверху. Стул, обитый историями.

Натаниэль долго задерживал дыхание, уверенный, что здесь воняет. Воняет разложением, злостью и старухой. Но, не в силах больше сдерживаться, он глубоко вдохнул.

Запах был знакомый. Не душок. Не аромат. Ничего экзотического. Более земной. Определенно не кухонный.

Это пахли книги. Едкие слова, наполнявшие воздух.

– Я здесь.

Амелия уронила сумку на пол в кухне и пошла на голос.

У двери в заднюю комнату она остановилась.

Клара Морроу сидела на высоком деревянном табурете спиной к двери. Во рту она держала кисточку. Пялилась на полотно.

Амелия видела лишь часть холста, остальное скрывала копна волос Клары.

– И что мне делать? – спросила Амелия. – Вы вроде бы должны готовить или как?

Клара фыркнула и повернулась. У ее ног пошевелился маленький львенок.

Она посмотрела на гостью.

Волосы цвета воронова крыла. Светящаяся бледная кожа, почти прозрачная. Пирсинг в носу, бровях, щеках. Но штифтики не черные и не кроваво-красные. Крохотные стразы. Они сверкали на свету. Как звездочки.

Уши пронизаны кольцами. Пальцы выглядят так, словно она окунула их в металл.

Эта девица надела на себя броню.

А открытая кожа сплошь покрыта татуировками.

Единственное, что эта девушка не смогла пометить, пронзить пирсингом или спрятать, были ее глаза. Единственное естественное, что у нее осталось. Глаза яркие, как бриллианты.

– Что-о? – возмутилась Хуэйфэнь, когда Габри протянул ей передник и кивнул на тарелки в кухне бистро. – Я…

– Да, я знаю. Тебе осталось всего ничего… – он показал расстояние между большим и указательным пальцем, – до получения звания офицера Квебекской полиции. Ты говорила. А мне – всего ничего… – он почти совсем соединил пальцы, – до того, чтобы выкинуть тебя на улицу.

– Не имеете права.

– Имею-имею. Это услуга, которую мы оказываем месье Гамашу, а не тебе. Я рад тебя принять, но ты должна отработать свое жилье и стол. Час в день здесь, в бистро, или в гостинице. Там, где понадобишься.

– Принуждение к рабскому труду.

– Такова жизнь в реальном мире. Ты просидела в бистро бóльшую часть дня, заказывала еду. Потом отправилась в гостиницу и ела печенье. Вот тебе счет.

Он бросил ей кухонное полотенце.

– Начало у нас было не из лучших, – сказала Мирна, ставя колу перед Жаком.

Он сидел на диване в комнате над книжным магазином и с остервенением тыкал пальцем в экран своего айфона.

– Эта срань здесь не работает.

– Следи за языком, – велела Мирна, садясь в большое кресло, в котором навсегда отпечатались ее формы.

– Я слышал, старуха говорила и похуже.

– Когда ты станешь старой женщиной, мы и к тебе будем снисходительны. А сейчас ты гость в моем доме, в моей деревне и потому, пожалуйста, следи за языком. И ты прав, мобильники здесь не работают: спутник не покрывает эту территорию.

Жак сунул айфон в карман.

– Начнем все сначала? – спросила Мирна.

После их столкновения в бистро она успокоилась. Явление рассудительной Рут настолько потрясло ее, что Мирна умерила свой пыл. Днем она вернулась к себе в магазин, потом поднялась наверх, постелила кровать для своего гостя и начала готовить обед.

– Не хочешь поговорить о том, что случилось в академии? – спросила она. – Ты был близок с убитым преподавателем?

Жак встал:

– Меня от вас тошнит. Человек мертв, его убили. А вас интересуют только сплетни.

Мирна тоже поднялась и уставилась на него спокойным немигающим взглядом:

– Я знаю, что ты чувствуешь.

– Неужели? – рассмеялся он. – Вы знаете об убийстве? Из книг, вероятно. Вы понятия не имеете, какова она на самом деле. – Он махнул рукой в сторону окна. – Жизнь в реальном мире.

– Ну, кое-какое представление у меня есть, – спокойно сказала Мирна. – Эта деревня не такая мирная, как может показаться.

– А что? Вашу машину поцарапали? Или кто-то украл ваш мусорный бачок?

– До того как купить магазин, я работала психологом в Монреале. Среди моих клиентов были обитатели ЗООПа. Ты знаешь, что такое ЗООП?

Мирна заметила, как злость в парне сменилась удивлением, а затем интересом.

– Зона для особо опасных преступников, – ответил он.

– Худшие из преступлений.

– И кто-нибудь кого-нибудь вылечил?

– Ну, ты же знаешь, что такое маловероятно или даже вообще невозможно.

– Значит, вы потерпели неудачу. И переехали сюда. Как Гамаш. Деревня неудачников.

Мирна не собиралась снова поддаваться на провокации парня. Хотя она и ощутила, как злость запускает в нее корявый палец. Вместо этого она кивнула на ноутбук, включенный в Интернет через телефонную линию:

– Можешь попользоваться. Поищи кое-какие вещи. Измени факты – и ты изменишь чувства.

– Вау, спасибо за проницательность.

Он схватил куртку и, прыгая через две ступеньки, спустился в книжный магазин Мирны, а оттуда выбежал на улицу.

Стоя у большого окна на своем чердаке, Мирна увидела Жака внизу на дороге, в свете, льющемся из бистро.

Он повернулся, посмотрел на нее и широкими шагами пошел прочь. Мимо дома Клары. Мирна следила за ним, пока он не растворился в темноте.

А потом в этой темноте появился огонек.

Осмотрев дом и даже заглянув под кровати, чтобы проверить, не умерла ли сумасшедшая старуха и не закатилась ли туда, Натаниэль отправился в бистро.

Ее там не было. Крупный мужик, один из двух владельцев, предложил Натаниэлю заглянуть в дом по соседству. Дом Клары Морроу.

Он пошел туда, но по пути встретил Амелию, которая шла в бистро из дома Клары.

– Рут Зардо? Нет, там ее нет. К сожалению. Только старуха-художница. Она все время смотрит на меня. У меня от нее мурашки по коже. Мне пришлось уйти.

– Зачем ты делаешь это с собой, если тебе не нравится, когда люди на тебя глазеют? – спросил Натаниэль, указывая на ее пирсинг и татуировки.

– А ты почему так одеваешься? – махнула она рукой в его сторону.

– Что? – Он посмотрел на свою куртку и джинсы. – Все так одеваются.

– Вот именно. Почему ты хочешь быть как все?

– Почему ты хочешь быть как никто?

На самом деле Амелия ушла из дома Клары не из-за хозяйки.

Когда та встала со своего высокого табурета, Амелия увидела портрет. В полный рост. Автопортрет. Изображение словно сошло с холста и устремилось прямо к Амелии. Приблизилось к ней вплотную. Их взгляды встретились: женщины на полотне и человека в мастерской.

Нарисованная женщина сердито смотрела на нее. Она словно знала Амелию. И знала, что та сделала.

И Амелия убежала.

Свет горел, и дверь была открыта.

Амелия не помнила, когда в последний раз заходила в церковь. Может быть, когда ее крестили, хотя, подумав об этом, она усомнилась, а крестили ли ее вообще.

Церковь была совсем небольшая, самая маленькая из тех, что видела Амелия. В темноте разглядеть здание было нелегко. Они заметили только свет в витражном окне.

На витраже не было ни распятия, ни святого, ни мученика. В ночи сверкали изображения юношей. Даже еще не мужчин. Они тяжело шли по стеклянному полю боя.

– Идем, – сказал Натаниэль, уже поднявшийся по ступенькам крыльца к двери. – Габри сказал: если мадам Зардо не дома, и не в бистро, и не у художницы, то она здесь. Может быть, уснула.

– На кой она тебе сдалась? – спросила Амелия, шагая следом за ним.

– Она моя хозяйка, – ответил он. – Куда мне еще идти?

Рут Зардо и вправду лежала здесь, пристроив утку на животе. Голова Рут покоилась на Псалтыри.

– Она мертва? – прошептал Натаниэль.

– Хер вам мертва, – раздался голос.

Рут села, но посмотрела не на вошедших, а на человека, произнесшего эти слова.

Кадет Жак Лорен сидел сбоку, задрав ноги на скамейку перед собой. Он пил пиво, которое взял из холодильника черной женщины и сунул в карман своей куртки.

Он почти идеально имитировал голос Рут. Вплоть до интонации. Сердитой и оскорбленной. Ему даже удалось передать еле уловимую уязвимость.

Натаниэль рассмеялся, но пришел в ужас, когда Жак и Рут обернулись и посмотрели на него.

«Господи, помоги», – подумал он.

– Что ты здесь делаешь? – спросили они все одновременно друг у друга как раз в тот момент, когда появилась Хуэйфэнь.

– Я видела, как вы пошли сюда. Ой, замечательно. – Она села рядом с Жаком, выхватила у него бутылку и глотнула пива. – Почему мы здесь?

– Я здесь, чтобы побыть в тишине и покое, – объявила Рут, злобно глядя на кадетов.

Жак наклонил в ее сторону бутылку с пивом, и она, поколебавшись секунду, кивнула. Он поднялся и отдал Рут бутылку, а сам сел рядом с ней.

– Я наблюдал за вами, – сказал он. – Почему вы смотрите на это?

Он кивнул на витраж и хрупких юношей.

– А куда еще я должна смотреть? – проворчала Рут, возвращая ему бутылку.

Кадеты оглядели церковь. По обе стороны от прохода стояли деревянные скамьи ручной работы, все немного разные. Скамей было всего несколько рядов, а перед ними – алтарь, тоже ручной работы. Хорошей работы. Украшенный красивой резьбой, изображающей листья и громадный, разлапистый дуб.

– Я иногда прихожу сюда сочинять, – призналась Рут, и они заметили блокнот, затиснутый между нею и спинкой скамьи. – Здесь тихо. Никто больше не ходит в церкви. Бог оставил это здание и отправился странствовать. Или размышлять.

– В лесной глуши, – добавила Амелия.

Рут недовольно посмотрела на нее, но Амелии показалось, что это скорее по привычке, чем из неприязни. И у нее создалось впечатление, что старая поэтесса ищет не только покой и тишину.

Амелия села на жесткую скамью по другую сторону прохода и посмотрела поверх головы Рут на витраж. Снаружи казалось, что солдаты возвращаются. А изнутри – они уходили. Прощались. Исчезали.

Под витражом виднелась подпись, однако Амелия не могла разобрать слова.

В церкви были и другие окна, включая красивое круглое окно-розу над дверью. Но только одно окно с картиной.

Причем это был не просто образ. От него веяло чувством. Тот, кто его сделал, работал с любовью. Отдал витражу частичку своей души.

Изображение было детализированное. Замысловатое. Драные, заляпанные грязью носки мальчишек. Обтянутые кожей костяшки на испачканных руках, сжимающих винтовку. Револьвер в кобуре одного из изображенных. Медные пуговицы.

Да, художник работал с большой любовью. Вплоть до последней детали.

И тут Амелия кое-что увидела. Она встала и двинулась между скамьями. Ближе, ближе.

– А ты не должна вспыхнуть огнем? – спросила Рут, когда девушка проходила мимо.

Амелия шла прямо к витражу и смотрела на одного из юношей. На того, что с револьвером. Из его котомки с одной стороны, где пряжка была сломана, торчал лист бумаги.

Она приблизилась почти вплотную и разглядела три сосны. И снеговика.