Слова старого эфиопского песнопения отчетливо долетали через открытые окна неосвещенной библиотеки. Рабы пели над Гомером, которого Чарльз привез в карете. Форбса он оставил на попечение бакланов. Сочувствие тоже имеет свои пределы.

– Вот так все произошло, насколько я понял, – закончил свой рассказ Чарльз. – Они собирались убить Билли.

Он снова сунул в рот сигару и вытянул длинные ноги перед креслом. Орри стоял в углу, его тень падала на старый мундир, висящий на вешалке.

– Добавь к этому то, что нам рассказала Мадлен, и все станет ясно, – сказал он. – Боже праведный, Чарльз, я и понятия не имел, что они так сильно его ненавидят!

– Бретт сказала почти то же самое перед отъездом. Но я думаю, большую роль сыграла все-таки ревность. А как Мадлен себя чувствует?

– Около часа назад, когда я с ней разговаривал, все было хорошо. Думаю, она снова пошла спать.

– Наверняка Ламотт ее ищет.

Орри кивнул:

– Да, вечером обязательно этим займусь. Но сначала главное. – В его голосе прозвучала ледяная суровость. – Ты видел Эштон после возвращения?

– Да, сразу как приехал. Она пожелала позаботиться о теле Гомера. Я сказал, что в этом нет необходимости, и она ушла.

Орри вышел в освещенный свечами коридор. Каффи, дремавший на табурете, вскочил.

– Найди миссис Хантун и ее мужа, – велел ему Орри. – Скажи им, что я их жду в библиотеке. Немедленно.

Каффи поспешно ушел. Чарльз повернулся так, чтобы видеть своего кузена. В светлом коридоре несложно было рассмотреть выражение лица Орри.

– Помоги мне зажечь несколько ламп, Чарльз. Хочу как следует видеть их лица, когда я им все скажу.

Эштон ворвалась в библиотеку с горящим от гнева лицом. И тут же пошла в наступление:

– Я возмущена тем, что мне приказывают, как какой-нибудь служанке! Если вы думаете, что я стану обращать внимание на обвинения черномазых и всяких бездельников, от которых одни неприятности, – (Чарльз засмеялся), – то вы сильно ошибаетесь!

– Никто не собирается тебя ни в чем обвинять, – ледяным тоном отчеканил Орри. – В этом нет нужды. Факты говорят сами за себя.

Хантум, который до этой минуты топтался за спиной жены, вышел чуть вперед и пробормотал:

– Послушай… – В стеклах его круглых очков отразился свет ламп.

– Прибереги свое красноречие для Монтгомери, – перебил его Орри. – Я должен кое-что сказать и предпочитаю сделать это как можно скорее. Первое касается вашего раба Гомера. У него была… у него есть семья?

– Джеймс купил Гомера у одного джентльмена в Саванне, – ответила Эштон. – Наверняка там у него были жена и дети.

– С которыми вы его, не задумываясь, разлучили. Господи, неудивительно, что янки нас так презирают.

Эштон снова пошла в наступление.

– Орри, да что с тобой происходит? – надменно воскликнула она. – Я отказываюсь терпеть такое обращение!

Гнев Хантуна был под стать гневу его жены.

– Это относится к нам обоим! Мы уезжаем!

– Разумеется, уезжаете, – кивнул Орри.

– Тело Гомера мы отвезем в Чарльстон.

– Нет. Он останется здесь, с нашими людьми. Я попытаюсь найти его семью.

Хантун снял очки, надулся и сделал шаг вперед:

– Я требую! Пусть этот ниггер мертв, но он все равно моя собственность!

Орри спокойно посмотрел на него:

– Он останется здесь. Ты недостоин того, чтобы даже прикасаться к нему.

Хантун наклонил голову, неуклюже поднял сжатый кулак и бросился на Орри. Тот чуть отступил назад, размахнулся и резко отшвырнул руку Хантуна, как будто отгонял назойливое насекомое.

Охнув, Хантун пошатнулся и начал падать вбок, но успел опереться на ладони и одно колено. Очки, которые он все это время держал в руках, разбились. Когда он с видимым трудом поднялся на ноги, из круглой оправы посыпались осколки. Хантун едва сдерживал ярость.

Орри, не обращая на него внимания, повернулся к Эштон:

– Сегодня ты лишилась семьи. Ты сама отказалась от Бретт, Чарльза… от всех нас. Вы с Джеймсом уедете с этой плантации и никогда больше сюда не вернетесь.

– С радостью! – воскликнула Эштон.

– Эштон, он не имеет права… – возмутился Хантун.

– Закрой рот и иди за мной!

Она резко дернула мужа за руку и бросилась к двери, стараясь совладать с собой. Когда, уже выходя, она оглянулась, Орри с трудом узнал собственную сестру – такой дикой и беспощадной была горящая в ее глазах ненависть.

– Ты еще вспомнишь этот день, – прошипела она. – Джеймс скоро займет важный пост в новом правительстве. Это правительство будет очень внимательно следить за теми, кто высказывает нелояльные мысли. Например, такие, что янки презирают нас не напрасно, как ты сказал недавно. И все предатели будут сурово наказаны.

Она стремительно вышла в коридор. Хантун потрусил за ней, как послушный пес. Когда он выходил, последний осколок линзы вылетел из его очков и с тихим звоном упал на пол.

– Боже мой… – с грустью и отвращением произнес Орри. – Я просто не понимаю, что с ней произошло?

Чарльз зажег спичку о подошву ботинка и снова раскурил сигару.

– А я понимаю, – усмехнулся он. – Я наблюдал это у многих людей, с тех пор как вернулся домой. Стоит попробовать власти, и весь здравый смысл улетучивается.

Сокрушенно качая головой, Орри сел за стол, чтобы хоть немного успокоиться. Чарльз объявил, что хочет прогуляться к речному причалу.

– Прежде чем уйти, – сказал ему Орри, доставая из ящика стопку бумаги, – позови ко мне Каффи, пожалуйста. Хочу отправить записку в Резолют.

– Ладно. Надо бы выставить несколько человек в караул. Когда Фрэнсис Ламотт узнает, что Билли сделал с его сыном, к нам могут нагрянуть гости. Ты не будешь против, если мы кое-кому из рабов на несколько дней выдадим мушкеты?

– Не буду.

– Тогда займусь этим.

Чарльз вышел, и вслед за ним из комнаты выплыла легкая волна сизого дыма.

Орри задумчиво смотрел на чистый лист бумаги. Всего год назад подобная ссора с сестрой показалась бы ему просто немыслимой. Но сегодняшний день стал еще одним доказательством того, на какую опасную дорогу вступила их семья.

На самом деле Орри никогда особенно не любил Эштон, хотя и редко признавался себе в этом. А еще он понял, что в ней кроется какая-то безжалостная разрушительная сила, больше свойственная мужчинам. Один Бог знает, какие дьявольские заговоры они с мужем начнут строить в Монтгомери.

Вскоре, размышляя об этом, он снова почувствовал гнев на всех этих Хантунов, Ламоттов и других безрассудных людей, ввергших Юг в смятение и хаос. Часть этого гнева выплеснулась в те слова, что он начал быстро писать на листе.

Через пять минут письмо было закончено, и Каффи отправился к соседям верхом на муле, с письмом и пропуском. Орри сам вышел его проводить. Было уже темно, начинался легкий дождик. Когда Каффи скрылся из вида, Орри вернулся в дом.

И едва не вскрикнул от неожиданности. На верхней ступени лестницы в мерцающем свете ламп стояла Мадлен и смотрела на него.

Джастин крепко держался обеими руками за подлокотники кресла, втискивая в ботинок левую ногу. Скорчившийся на полу раб, который возился с обувными крючками, заметно нервничал, и не без основания. Весь вечер хозяин Резолюта пил, орал и пугал близких, ожидая появления своего брата.

Голова Джастина была обмотана длинной полосой марли, закрывавшей уши и макушку и завязанной под подбородком. Марля скрывала швы, наложенные доктором Саппом. Виски помогал заглушить боль, которая, как заверял Джастина доктор, пройдет уже через день-другой. А вот шрам, сказал он, останется на всю жизнь, и, скорее всего, весьма заметный.

Услышав стук копыт на дороге, Джастин сделал еще одну попытку, крякнул и наконец впихнул ногу в ботинок, заодно пнув раба. А потом с громким топотом направился в холл.

В полукруглое окно над дверью проникал свет сосновых факелов, которые держали всадники. Когда дверь резко распахнулась, факелы задымили. Фрэнсис решительно вошел в дом. Джастин глянул ему за спину и обнаружил, что дождь усилился.

– Дай мне немного времени, – с порога заявил Фрэнсис, – я выберу трех черномазых, которым можно доверить мушкеты, и мы будем готовы.

– Ладно, – кивнул Джастин. – Мы вернем эту шлюху домой еще до рассвета.

Фрэнсис вытер платком мокрое лицо.

– Не думал, что она для тебя так много значит.

– Ничего не значит. Но задета моя честь! Моя репутация… А это еще кого черт принес?

Услышав стук копыт, они выбежали из дому и в круге дымного света увидели Каффи верхом на муле. Пропуск висел у раба на шее, из-за сильного дождя буквы на нем расплылись и поплыли тоненькими синими ручейками. Каффи спрыгнул с седла, уважительно снял потрепанную касторовую шляпу и протянул Джастину сложенный бумажный лист, запечатанный восковой печатью.

– Это для вас, мистер Ламотт, – сказал он.

Джастин схватил письмо. Каффи догадывался, что новости в письме не слишком радостные, поэтому сразу вернулся к мулу, снова взобрался в седло и торопливо уехал.

– Сукин сын… – прошептал Джастин, не прочитав и двух строк; лицо его побагровело, приобретя цвет спелой сливы. – Проклятый самонадеянный сукин сын!

Заметив взгляд Фрэнсиса, он резко повернулся и ушел в дом, чтобы скрыть свой испуг. Брат поспешил за ним. В холле он взял письмо из руки Джастина, поднес его к лампе на стене, там, где недавно висела сабля, и прочел от начала до конца, качая головой.

– С чего это вдруг Мэйн приютил твою жену? – спросил он.

– Ты что, совсем идиот, Фрэнсис? Этот мерзавец ненавидит меня! Он всегда меня ненавидел! И не нашел ничего лучше, как унизить меня перед всеми соседями!

– Он пишет, что, если ты сунешься на его землю, он тебя убьет. – Фрэнсис сложил письмо. – Ты в это веришь?

– Нет.

– А я верю. – Фрэнсис чуть помолчал, а потом с тревогой добавил: – Наплюй ты на нее! Никакая женщина не стоит того, чтобы отдавать за нее жизнь. Женщины – это ведь как разные добавки в джине. Вкус вроде другой, а результат тот же. То, что ты можешь получить от одной, ты с тем же успехом получишь и от другой.

Грубое сравнение понравилось Джастину. Да, он с большим удовольствием отомстил бы Мадлен за ее дерзкую выходку, как и Орри – за это унижение. Но ему совсем не хотелось оповещать всю округу о том, что от него сбежала жена. И уж точно не хотелось увидеть ружье Орри возле своего носа.

Видя, что брат уже сомневается в своих намерениях, Фрэнсис заметно повеселел.

– Послушай… – засмеявшись, сказал он и хлопнул Джастина по плечу. – Если уж для тебя так важно отомстить жене…

– Я хочу отомстить им обоим.

– Хорошо, обоим. Я попрошу Форбса подумать, как это лучше сделать. Он ведь здесь?

– Нет.

– Как, еще не вернулся?

– Пока нет.

– Странно.

– Да они с Престоном наверняка в какой-нибудь пивнушке.

Такое объяснение вполне удовлетворило Фрэнсиса.

– Я и сам не прочь сделать глоток-другой, – сказал он.

Когда Джастин стал разливать виски, с улицы донеслись громкие голоса. Кричали рабы, которые приехали вместе с Фрэнсисом и ждали своего хозяина под дождем. Братья выскочили наружу и увидели, что к дому подъезжает Престон Смит. Его лошадь, как и он сам, были заляпаны грязью, глаза сверкали безумным огнем, лицо перекошено от ужаса.

Спрыгнув на землю, Престон, шатаясь, подошел к Фрэнсису:

– Я мчался как мог на вашу плантацию, а мне сказали, что вы здесь.

– Престон, что случилось?

– Тот солдат-янки убил Форбса.

Слушая Престона, и без того некрупный Фрэнсис Ламотт как будто сразу съежился, став еще меньше. Престон кое-что приукрасил в своем рассказе, но он не мог слишком сильно исказить историю, иначе она выглядела бы невразумительной. Было совершенно очевидно, что Форбс со своим дружком небрежно состряпали свой план мести и Форбс получил то, что заслужил.

Как ни странно, но это ужасное известие почти не вызвало в душе Фрэнсиса гнева. Он ощущал только бесконечную усталость, чувствуя себя старым и разбитым. Быть может, потом ему и захотелось бы получить голову Чарльза Мэйна, но сейчас он испытывал лишь горькое уныние.

– Фрэнсис? – Джастин коснулся его рукава. – Я поеду с тобой в Монт-Роял. – Хотя даже сама мысль об этом была ему противна.

– Мне надо домой, – покачал головой Фрэнсис, глаза его были сухи. – Я должен поговорить с его матерью.

Ссутулившись, он подошел к своей лошади, сел в седло и медленно поехал по дороге под проливным дождем. Рабы двигались следом, растянувшись в цепочку.

– Зачем же ты встала? – спросил Орри.

– Я хорошо себя чувствую, – ответила Мадлен. – Первый раз за долгое-долгое время.

Орри поверил ей. Хотя Мадлен была еще сильно бледна, ее глаза смотрели уже более осмысленно, чем во время их недавнего разговора. Он смотрел, как она спускается вниз, на ходу смущенно поправляя не скрепленные шпильками волосы.

– Наверное, я ужасно выгляжу, – сказала она.

– Ты выглядишь прекрасно.

– Платье совсем испорчено…

– Мадлен, это все не имеет значения! Важно лишь то, что ты здесь.

Ему отчаянно хотелось обнять ее, прижать к себе и поцеловать. Он желал этого до боли. В памяти пронеслись картины их прошлых встреч у разрушенной церкви. Как и тогда, сейчас он снова пытался сдерживать свои чувства.

– Мне хочется немного погулять, – сказала Мадлен.

– Дождь идет.

– Да, я слышала, когда проснулась. Но воздух такой свежий и бодрящий. А я много месяцев чувствовала огромную усталость… постоянно.

А еще необъяснимую отрешенность и замкнутость, мысленно добавил Орри.

– Ты принимала какие-нибудь лекарства? – вдруг осенило его.

– Что?

– Лекарства. Некоторые лекарства могут вызывать хроническую усталость. Тебя ведь лечил Лонзо Сапп, врач Джастина?

– Да, он.

– Он тебе что-нибудь прописывал?

– Напиток из сельдерея, но это было очень давно… Много месяцев назад… Так давно, что я уже и не вспомню. Хотя я, кажется, и принимала-то его всего несколько недель.

– А больше ничего не принимала?

– Ничего.

– Хорошо. Я рад, что тебе лучше, и не важно, по каким причинам. Сегодня был ужасный день, но теперь все позади.

Еще в прошлый их разговор он вкратце рассказал ей о том, что случилось с Билли и Чарльзом. Мадлен не слишком удивилась подлому поведению Форбса. Орри также сообщил ей, что выгнал Эштон и ее мужа. А вот о письме Джастину решил умолчать, по крайней мере до тех пор, пока не выяснится, что тот предпримет.

Лекарства. Этот вопрос Орри застал ее врасплох. Чувствуя сильное волнение, она попыталась вспомнить все те случаи, когда ощущала какой-то странный привкус у еды, которую ей приносили. Это происходило очень часто. Но ей даже ни разу не пришло в голову заподозрить своего мужа. Неужели он действительно подсыпал ей какой-то наркотик, чтобы усмирить ее? Это открытие потрясло ее, хотя подобный поступок был вполне в духе Джастина Ламотта. Конечно, доказать она ничего не сможет. И все же такой коварный замысел хорошо объяснял то состояние вялости и безразличия, в котором она пребывала долгие месяцы.

– Мадлен?

Мягкий встревоженный голос Орри прервал ее размышления. Она повернулась к нему.

– У тебя такое лицо… – сказал Орри. – О чем ты думала?

– О Джастине. Как по-твоему, что он предпримет после моего ухода?

– Полагаю, ничего.

Мадлен прошла через холл.

– Я никогда к нему не вернусь.

Орри пошел следом и открыл перед ней дверь.

– Ты не представляешь, какое счастье для меня слышать это, – сказал он, поворачиваясь и глядя на нее, сгорая от желания. – И я буду еще счастливее, если ты останешься со мной.

Она остановилась, скрестив руки на груди и глядя на дождь.

– Я благодарна тебе за эти слова, дорогой. Но ты точно уверен, что не испугаешься сплетен?

– Да какое мне дело до всех сплетен в мире? – рассмеялся Орри и взял ее за руку. – Мадлен, я ради тебя хоть в ад спущусь! Разве ты не знаешь?

Она сжала его пальцы:

– Я говорю не о сплетнях насчет супружеской измены.

– А о каких?

С глубоким вздохом Мадлен повернулась к нему:

– Об этом никто не знает, только, может быть, несколько человек в Новом Орлеане, но они уже очень старые… – Она всмотрелась в его бледное измученное лицо и поняла, что не сможет больше ничего от него скрывать, тем более после того, что произошло в этот день. – Моя прабабушка прибыла в Новый Орлеан из Африки, на корабле с рабами. Я на одну восьмую негритянка. А ты прекрасно знаешь, что значит иметь хоть каплю негритянской крови в этой части света. – Она показала ему тыльную сторону своей бледной руки. – В глазах многих людей моя кожа чернее, чем уголь.

Мгновение он стоял пораженный ее признанием. И все же по сравнению с событиями сегодняшнего дня эта новость не стала для него потрясением.

– Это все, что ты хотела мне сказать? – тихо проговорил он, погладив ее по щеке.

– Не совсем. Происхождение моей матери означало, что ее отношения с белыми мужчинами могут иметь лишь вполне определенный характер. И добиться чего-нибудь она могла только одним способом. Она была проституткой. Отец нашел ее в одном доме в Новом Орлеане, влюбился, забрал ее оттуда и женился на ней, несмотря на ее прошлое.

– Я все равно тебя люблю, Мадлен.

– Мне бы не хотелось думать, что ты чувствуешь себя обязанным говорить это…

– Все равно, – повторил Орри, наклоняясь к ее губам.

Их первый поцелуй был робким. После долгих месяцев разлуки они отвыкли друг от друга, к тому же оба ощущали безмерную усталость. Но уже скоро Орри понял, что все прежние чувства, которые он так долго сдерживал, захлестывают его с прежней силой. Мадлен отклонилась назад, сомкнув руки на его шее. Капли дождя, влетавшие из темноты в открытую дверь, падали ей на лоб, поблескивали в его бороде.

– Конечно, – в глазах Мадлен вспыхнула надежда, – эта тайна едва ли откроется, ведь те, кто знает ее, живут далеко отсюда и им уже много лет.

Орри снова поцеловал ее.

– Мне плевать. Понимаешь? Плевать!

С тихим вскриком она прижалась к нему:

– О боже, как же давно я тебя люблю!

Обнимая ее, Орри чувствовал ее грудь, изгиб ее бедер; ее взлохмаченные волосы щекотали его лицо.

– Я тоже тебя люблю.

– Отведи меня наверх.

– Мадлен, ты уверена?

Она поцелуем заставила его умолкнуть.

– Мы оба слишком долго ждали, Орри. – Она снова поцеловала его, с еще большей страстью. – Слишком долго.

– Да, – кивнул он, ведя ее к лестнице. – Так и есть.

В темноте его холостяцкой спальни Мадлен без смущения сбросила одежду. А потом нежно и заботливо помогла раздеться ему.

Орри боялся, что его культя вызовет у нее отвращение, и радовался, что темнота скрывает его увечье. Но Мадлен целовала и ласкала все его тело, без малейших сомнений приняв его изъян, как и он только что принял ее исповедь. А потом они обладали друг другом, испытывая бесконечное облегчение и огромную радость оттого, что можно больше не сдерживать своих чувств. Они никак не могли насытиться своей близостью и, достигнув пика наслаждения, после короткого отдыха снова погружались друг в друга, уносясь на волнах бушующей реки.

Потом они лежали, погруженные в сладкую дремоту, и руки Мадлен покоились на груди Орри; она что-то тихо бормотала, а за окном слышался шум дождя и громкий голос Чарльза, который кого-то звал на подъездной дороге – наверное, одного из выставленных им караульных.

Ну и ладно, подумал Орри. Чарльз вполне может справиться с охраной Монт-Роял и без него часок-другой. Ему так не хотелось портить эти чудесные минуты. Он еще никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым.

Первые дни в Монт-Роял Мадлен постоянно что-нибудь мучило. То она жаловалась на сильный зуд во всем теле, то на нестерпимую жажду, сколько бы воды ни выпила. Днем ее или знобило, или бросало в жар. Во сне она беспокойно металась и что-то несвязно бормотала. Доктор, вызванный Орри, заключил, что объяснение всех этих приступов лежит в обычных женских недомоганиях, хотя в голосе его при этом не было никакой уверенности. Он прописал сразу три успокоительных, но ни одно из них Мадлен принимать не стала.

Она то и дело впадала в беспричинную раздражительность, однако примерно на десятый день это стало случаться уже не так часто. К этому же времени все другие странности в ее поведении тоже поубавились, а потом и совсем исчезли.

Сразу после этого начались заметные улучшения. Кожа ее утратила прежнюю бледность и приобрела живой, здоровый вид, волосы, благодаря ежедневному уходу, снова стали гладкими и блестящими. Она поправилась на десять фунтов и уже не выглядела изможденной, как весь последний год.

Чарльз выставлял вооруженных рабов в караул две недели. Но никто из братьев Ламотт так и не появился, и никакой другой видимой угрозы тоже не последовало. И все же было совершенно очевидно, что трагедия на лесной поляне не осталась тайной. Каффи побывал там и обнаружил, что тело Форбса исчезло.

Как-то днем Чарльз столкнулся с Фрэнсисом, когда ехал по прибрежной дороге. С колотящимся сердцем он придержал лошадь.

– Твой друг убил моего сына, – без долгих предисловий сразу сказал Ламотт.

– Не нарочно, – уточнил Чарльз. – Он принял вызов на дуэль. Хотя схватка и не была честной. Престон Смит сжульничал с пистолетом моего друга. Фрэнсис, мне правда очень жаль, что Форбс погиб, но я готов в любое время представить доказательства, как все было на самом деле. Перед судьей или на месте дуэли – по вашему выбору.

Фрэнсис посмотрел на него долгим горьким взглядом и поскакал дальше.

На том все и кончилось.

Постепенно Чарльз успокоился и перестал ждать нападения на Монт-Роял. Тем временем Орри нашел в большой отцовской библиотеке одну книгу по медицине, в которой вычитал, что все недавние симптомы, которые проявлялись у Мадлен, характерны для человека, внезапно прекратившего прием регулярных доз лауданума. Почему же тогда доктор, которого он приглашал, делал вид, что ничего не понимает? Вероятнее всего, предположил Орри, он был знаком с мужем Мадлен и просто не хотел впутываться в столь неприглядное семейное дело. Лучше показаться некомпетентным, чем нажить врага в лице Джастина Ламотта.

Скорее всего, решили в конце концов Орри и Мадлен, Джастин все эти месяцы втайне добавлял в еду жены настойку опия, чтобы притупить все ее чувства. Конечно же, проделать такое можно было только с молчаливого согласия слуг. Косвенные доказательства, как и ее чудесное преображение после бегства из дому, придавали уверенности этим предположениям. Однако наверняка утверждать они не могли.

По вечерам, после того как Чарльз, поужинав с ними, деликатно уходил, Орри и Мадлен с жаром обсуждали последние новости из Чарльстона. Правда, лишь немногие из них можно было считать достоверными. Как-то в «Меркури» напечатали, что гарнизон Андерсона вот-вот отведут, а на другой день оказывалось, что все это очередной слух. Так продолжалось до середины марта, пока Борегар усердно перестраивал батареи, чтобы эффективнее обстреливать Самтер в случае необходимости.

Другие слухи утверждали, что с севера идет флотилия с подкреплением. Но единственными представителями правительства янки, появившимися в городе, были три человека, которых прислали для выяснения положения Андерсона. Одним из трех был полковник Лэймон, известный как закадычный друг Линкольна.

По всему выходило, что новый президент пока не решил, как поступить с фортом Самтер. Губернатор Пикенс по-прежнему утверждал, что любые попытки снабдить Самтер продовольствием или прислать подкрепление будут немедленно пресечены. Президент Конфедерации Дэвис также повторял свое обещание взять Самтер силой, если не удастся прийти к мирному соглашению путем переговоров.

От таких заявлений уныние Орри только росло. Он все больше убеждался в том, что весь Юг неминуемо ведут к краю пропасти. Его тревожные сны наполнились грохотом барабанов, криками и выстрелами, а еще напыщенными разговорами разных глупцов, которые болтали о том, что только доблестная война может спасти поруганную честь, и при этом не знали, как пахнет труп, пролежавший сутки на поле боя.

Ситуация в стране заставила его снова подумать о деньгах, вложенных Джорджем в строительство «Звезды Каролины». С каждым днем чувство вины перед другом, который потерял немалую сумму, все больше усиливалось. Начало апреля принесло новую волну слухов, включая и настойчивый слух о том, что из Нью-Йорка морем отправлено подкрепление для Самтера. Хантун и другие горячие головы то и дело призывали к активным действиям в заливе. Все это в конце концов подтолкнуло Орри принять некое решение.

Чарльз пытался отговорить его, утверждая, что в случае войны он будет освобожден от ответственности, но Орри считал, что никакая война не может освободить его от вины перед Джорджем, который никогда не вложил бы ни пенни в столь рискованное предприятие, если бы не их давняя дружба.

Он поехал в Атланту и провел там семьдесят два часа. Когда он сел в поезд, шедший в обратную сторону, при нем была небольшая наплечная сумка.

В Чарльстон Орри прибыл вечером одиннадцатого апреля. До Традд-стрит он дошел пешком; улицы были полны народа. Увидев брата, Купер не мог скрыть изумления.

– Я ездил в Атланту, – пояснил Орри. – Я заложил Монт-Роял.

– Что?! – воскликнул Купер, не веря своим ушам.

– Мы должны вернуть Джорджу его вложения или хотя бы часть. И сделать это необходимо сейчас, пока не начались серьезные неприятности. Я получил шестьсот пятьдесят тысяч долларов. – Он подтолкнул ногой стоявшую на полу сумку. – Наличными.

– За всю плантацию? Но она стоит гораздо больше!

– Мне еще повезло выручить хотя бы такую сумму. И теперь я бы хотел получить от тебя столько, сколько возможно, и желательно поскорее.

– И как, по-твоему, я смогу добыть деньги?

– У тебя есть что заложить. Пароходная компания и земля на Джеймс-Айленде по-прежнему в цене.

– Орри, местные банки больше не дают денег под залог!

– А ты попробуй.

Купер посмотрел на усталое лицо брата и не нашел в себе сил для спора.

– Хорошо, – вздохнул он. – Утром. Пойдем, провожу тебя в твою комнату. Тебе нужно поспать.

Орри проснулся в темноте от раскатов грома. Сквозь ставни, которые он закрыл, опасаясь прохладного весеннего ветра, пробивался красный свет. Распахнув их, он увидел, как высоко над крышами домов пролетел снаряд и, описав дугу, упал где-то вдалеке.

Он выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице. Купер, Юдифь и дети стояли возле окон.

– Который час? – спросил Орри.

– Четыре, может, половина пятого, – ответила Юдифь сонным голосом.

– Но это похоже на береговые батареи…

Раздался новый грохот, и новая красная вспышка полыхнула над крышами и шпилями. Пол в доме содрогнулся. Купер кивнул и обнял детей, словно хотел защитить их. Орри никогда не видел брата таким печальным.

– Все кончено. Это война, – сказал Купер и, помолчав пару мгновений, добавил: – Не думаю, что банки откроются утром.