Как и говорил Бент, почти три четверти личного состава роты К набирались в Огайо. Остальные были недавними иммигрантами. Немцы, венгры, ирландцы – типичная смесь для большинства армейских подразделений.

Отношение к О’Деллу было совсем не таким, как к Чарльзу или капитану. Конечно, кавалеристы подчинялась всем трем офицерам, но первый лейтенант пользовался уважением и даже был другом для своих солдат. Чарльз твердо решил, что обязательно заслужит такое же уважение, ну а дружба – дружба приложится.

На четвертой неделе пребывания в гарнизоне во время утренней поверки в строю не оказалось одного человека. Отсутствовал Халлоран, из иммигрантов. Чарльз нашел его в конюшне, в стельку пьяного. Когда он приказал рядовому Халлорану пойти на свою койку и как следует проспаться, тот грязно выругался и выхватил нож.

Чарльз с легкостью увернулся от неуклюжего удара, выбил нож из руки Халлорана, потом выволок его наружу и отшвырнул к поилке. Халлоран упал, но тут же поднялся и снова бросился на Чарльза. Тогда Чарльз ударил его – четыре раза, хотя, возможно, хватило бы и двух, но рядовой казался совсем обезумевшим. После этого Чарльз потащил едва живого Халлорана до караульни.

Через час он разыскал старшего сержанта Закарию Бридлава, который служил в кавалерии уже восемнадцать лет.

– Как там Халлоран? – спросил Чарльз.

– Доктор Генслен говорит, у него ребро сломано… сэр.

Короткая пауза перед последним словом была типичным для Бридлава проявлением армейской дерзости. Он был старше и намного опытнее большинства офицеров и никогда не позволял им забыть об этом.

– Пожалуй, не стоило бить его так сильно, – сказал Чарльз, почесав подбородок. – Просто мне показалось, что он не в себе.

– Видите ли, сэр… при всем уважении… здесь вы имеете дело с солдатами, а не с неграми на плантациях.

– Спасибо, что объяснили, – ледяным тоном откликнулся Чарльз и ушел.

Позже, уже успокоившись, он наконец понял, что показал этот неприятный эпизод на самом деле. Старший сержант Бридлав и, разумеется, почти все остальные не доверяли ему просто потому, что он был южанином. И возможно, ему никогда не удастся завоевать их сердца.

Эта мысль расстроила его, но сдаваться он не собирался.

Каждое утро без пяти шесть горнист играл побудку. Чарльз ничего не имел против раннего подъема. Осень в Техасе была прекрасной и холодной, а такой изумительной синевы на ясном небе Чарльз нигде больше не видел. Завтрак всегда был выше всяких похвал – горячее печенье, говяжий стейк, печеные яблоки и персики и, конечно, неизменный армейский кофе.

Основную часть времени занимали занятия по верховой езде и упражнения с саблями и карабинами. А еще уход за лошадьми. Чтобы Второй кавалерийский действительно превратился в нечто особенное, Дэвис отдал распоряжение, чтобы в каждой роте все лошади были одной масти. В роте К выбрали чалую масть, в роте Ван Дорна в Алабаме – серую, за что алабамцев даже прозвали серыми призраками. Очень скоро все заметили, что Чарльз – прекрасный наездник, и он даже заслужил скупую похвалу от О’Делла перед всем строем. Это было маленьким, но очень важным шагом вперед.

Время от времени кто-нибудь из жителей округа просил о помощи, и туда высылался вооруженный отряд, однако поймать грабителей-индейцев почти никогда не удавалось. А лошади поселенцев между тем продолжали исчезать. Нанятые армией делавэрские охотники регулярно находили признаки нападения ямпариков – северного племени команчей, которые по-прежнему покидали Индейскую территорию, чтобы заниматься грабежом.

И все же главным врагом здешней жизни оставалась скука. Борясь с ней, Чарльз даже вскопал свой маленький огородик, который намеревался засадить весной, а еще купил пару тощих кур и построил для них небольшой сарайчик. Наконец, понимая, что откладывать больше нельзя, он сел сочинять письмо Орри. Сначала Чарльз попытался описать природу Техаса, но быстро понял, что его литературные способности для этого слишком несовершенны. После этих бесплодных усилий, одолев всего пару абзацев, он так устал, что в отчаянии выбросил полупустой лист и твердо пообещал себе, что уже очень скоро примется за новое письмо и уж тогда просто расскажет Орри о гарнизоне и о своем странном командире.

Поскольку в монахи Чарльз пока не записывался, он время от времени спал с индейскими девушками, находя их весьма страстными и ласковыми, и никакой французской болезни не подхватил. Разумеется, не остался он в стороне и от неотъемлемой части солдатской жизни и излюбленного развлечения офицеров – от споров.

Спорили обо всем. Одной из любимых тем, на которую они могли рассуждать часами, было плоское седло Гримсли, принятое десять лет назад. Альберту Сидни Джонстону оно нравилось, но большинство офицеров соглашались с Ван Дорном, который утверждал, что именно это седло виновато в том, что у лошадей слишком часто натирается спина.

Конечно, спорили об оружии. Обычно все сходились на том, что для кавалериста нет ничего лучше карабина Шарпса со спусковой скобой, хотя эти мнения едва ли могли что-то изменить, ведь правительственная политика вооружения, похоже, заключалась в том, чтобы снабжать армию рухлядью, пылящейся на складах. Поэтому рота К в основном была вооружена гладкоствольными карабинами модели 1833 года, и никого не волновало, что европейские и американские военные эксперты давно уже признали превосходство нарезных стволов. Еще у них в арсенале было даже несколько допотопных мушкетов, а в качестве седельного оружия использовались старые однозарядные пистолеты. Как обладатель кольта десятилетней давности, Чарльз чувствовал себя везунчиком.

Спорили также о еде, выпивке, женщинах. О том, что движет индейцами, и о характере полковника Ли. Об удачной кампании полковника Джонстона против мормонов и их так называемого штата Дезерет. Но самые жаркие споры разгорались, конечно же, вокруг политических тем. Таких, например, как Лекомптонская конституция.

Этот закон, принятый в Канзасе сторонниками южан, предлагал избирателям выбор между ограниченной формой рабства и рабством без ограничений. В конгрессе конституция была опротестована сенатором Дугласом, и большинство северян в гарнизоне соглашались с Маленьким Гигантом. Чарльз старался не участвовать в таких обсуждениях, однако его сдержанность играла против него, ведь все были уверены, что он защищает рабство.

Очень часто споры на любые темы заканчивались каким-нибудь едким замечанием капитана Бента, которое отравляло всю дружескую атмосферу за столом, после чего офицеры просто сидели молча, уставившись в свои тарелки или чашки с кофе. Время от времени Чарльз замечал, что Бент наблюдает за ним с каким-то особенным вниманием, причины которого он не понимал, а потому чувствовал себя неуютно.

Колонна возвращалась с маневров на северной стороне долины под ледяным дождем. Было второе декабря 1857 года.

Послушавшись совета О’Делла, Чарльз очень быстро сменил свою парадную форму на одежду, которая больше подходила для строевой службы. Сегодня на нем была фетровая шляпа с опущенными полями, штаны из буйволиной кожи и куртка из шкуры оленя. Дополняло внушительный образ ожерелье из медвежьих когтей.

Неожиданно подъехал Бент, копыта его жеребца разбрызгивали грязь во все стороны. Обычно капитан неодобрительно поглядывал на неуставной вид Чарльза, но в этот раз на лице его была улыбка.

– Хорошо бы сейчас посидеть у огонька, правда, Чарльз? – сказал он.

Такое фамильярное обращение было необычным, и Чарльз сразу занервничал:

– Да, сэр, хорошо бы.

– Почему бы вам не зайти ко мне на пунш, после того как вы поставите лошадь в конюшню и переоденетесь? Я бы с удовольствием показал вам свой экземпляр «Краткого начертания искусства войны» Жомини. Вы ведь знакомы с теорией этого барона, не так ли?

– Конечно, сэр. Старина Здравый Сбысл нам много о нем рассказывал.

На самом деле кое-кто из критиков Мэхена даже утверждал, что профессор уж слишком много времени уделяет на своих лекциях идеям этого швейцарского военного теоретика.

– Так я и думал. Что ж, буду вас ждать. Думаю, нам найдется о чем поговорить.

Прищурившись под дождем, Чарльз вгляделся в мокрое лицо Бента, и что-то в его глазах покоробило его. Он понимал, что должен быть вежливым, но решил отказаться, пока не поздно.

– Ваше предложение очень любезно, сэр, но, думаю, у меня начинается грипп.

Это было правдой, после долгих часов в седле под холодным дождем он чувствовал, что его знобит.

– Ну, тогда в другой раз. На следующей неделе…

– Сэр… – Чарльз знал, что не должен говорить того, что рвалось с его языка, но будь он проклят, если станет поощрять эти притязания на дружбу. – Прошу простить меня, но и на следующей неделе я вряд ли смогу воспользоваться вашим приглашением. Я не слишком силен в теории.

Елейное выражение соскользнуло с лица Бента.

– Что ж, отлично, лейтенант. Вы выразились предельно ясно.

Он пришпорил своего жеребца и ускакал вперед. На горизонте вспыхнула молния. Чарльз вздрогнул, когда рядом с ним вдруг возник Лафайет О’Делл.

– Чего он хотел? – спросил первый лейтенант.

Чарльз объяснил.

– И вы его отшили?

– Вежливо. Но ему не слишком понравилось.

О’Делл наклонился над передней лукой седла, на которой висели две застегнутые кобуры, на вид очень дорогие. Чарльз тоже обзавелся такими, хотя ему и пришлось немало приплатить за отделку из леопардовой шкуры. В одной кобуре лежал кольт, во второй – запасная подкова, несколько гвоздей, маленькая щетка для чистки копыт и скребница.

– Вы правильно решили не связываться с капитаном, – сказал О’Делл. – Наверное, я должен вам о нем рассказать…

– Что рассказать?

– О его неуемных аппетитах, как мы это называем. Весьма неуемных.

– Разве мы не все такие?

– Едва ли… По крайней мере, я так думаю. Капитан делает вид, что ненавидит индейцев, однако на индейских женщин это не распространяется. Насколько я слышал, он спит с любой, которая более-менее ему подходит. А если женщины нет под рукой, сойдет и мальчик. Или даже какой-нибудь туповатый рядовой, которого легко запугать, чтобы он не посмел отказать. У нас в гарнизоне есть парочка таких, если вы еще не заметили.

– Не заметил, – сказал Чарльз и выругался.

– Капитан терпеть не может, когда ему отказывают. А на вас он, похоже, крепко запал.

Внезапно О’Делл вскинул голову, и на лице его на мгновение мелькнул испуг. Разговаривая, они оба не заметили, как Бент подъехал ближе и теперь внимательно наблюдал за ними с размокшей от грязи обочины, хотя дождь уже насквозь промочил его короткий плащ и форменное кепи. В следующую секунду Бент вдруг приподнялся на стременах и громко крикнул:

– Рысью… марш!

Дорога была слишком грязной для того, чтобы лошадь могла бежать рысью, но Чарльз понимал, чем вызвана такая команда. Из-за его отказа страдать должны были все.

Через день, скача по дороге от гарнизона к Индейской территории, как официально называли резервацию, Чарльз увидел телегу, запряженную волом. Одно из огромных колес наполовину застряло в грязи. Старый индеец, с красивым лицом, испещренным морщинами, которые оставило безжалостное время и тяжелый труд, навалившись всем телом на колесо, тщетно пытался высвободить его. Не раздумывая ни секунды, Чарльз спрыгнул с седла и подошел к нему.

– Послушайте, давайте я вам помогу! – Не зная, понимает ли индеец по-английски, он попытался жестами объяснить свои намерения. – Я буду толкать, а вы хлестните вола пару раз.

Через несколько мгновений колесо освободилось, от рывка с телеги скатилось с полдюжины дынь. Уже направляясь к своей лошади, Чарльз услышал за спиной топот копыт. Он повернулся и увидел Бента, сержанта Бридлава и еще шестерых солдат.

– Какого черта вы тут делаете, лейтенант? – резко спросил Бент.

– Помогал этому человеку вытащить телегу из грязи. – В его голосе слышался легкий вызов, ведь и без объяснений было все очевидно.

В глазах Бридлава мелькнуло что-то похожее на симпатию.

– Вы что, не узнали его? – спросил Бент. – Это Катумси – вождь индейцев из резервации. Мы не помогаем нашим врагам.

С этими словами он тронулся дальше, остальные последовали за ним. Чарльз вспомнил предостережение О’Делла. Ни слова Бента, ни его яростный взгляд не предвещали ничего хорошего.

С этого времени капитан начал изводить его своими придирками. Он отчитывал Чарльза перед строем и нагружал все новыми обязанностями. Чарльз едва сдерживался, чтобы не вспылить, очень надеясь, что, если он будет безропотно подчиняться каждому приказу и не проявит неповиновения, эта травля в конце концов прекратится.

Но надежды его не оправдались. Напротив, с каждым днем становилось только хуже. Как-то в январе, вернувшись из патрулирования, Чарльз обнаружил, что Бент ждет его в конюшне. Подойдя к Пальме, капитан просунул указательный палец между недоуздком из голубой шерсти и мордой лошади и рывком дернул его.

– Затянуто очень туго, – заявил он.

Чарльз слишком устал и продрог, чтобы в очередной раз терпеть его выходки.

– Сэр, затянуто как надо, – ответил он.

По губам Бента скользнула едва заметная улыбка.

– Что я слышу? Нарушение субординации? Это недопустимо. Прежде чем вы вернетесь к себе, я хочу, чтобы вы расседлали лошадь, а потом снова оседлали. И проделаете это… дайте-ка подумать… десять раз.

– Черт побери, сэр, в чем смысл…

Он осекся, не договорив. В чем смысл такого нелепого приказа, Чарльз прекрасно понимал, но все-таки не посмел высказать это в лицо старшему по званию.

Было видно, что его несдержанность доставила Бенту немалое удовольствие.

– Снова дерзите? – сказал он. – Что ж, тогда проделаете это пятнадцать раз. Я пришлю кого-нибудь из сержантов, чтобы понаблюдал за вами и доложил мне, когда вы закончите. Думаю, это будет сержант Бридлав. – Такой выбор был явно не случаен, все знали, что Бридлав недолюбливает второго лейтенанта.

Вскоре в промерзшей конюшне появился старший сержант, Чарльз как раз зажег два фонаря.

– Мне жаль, что приходится это делать, лейтенант, – сказал сержант, впервые посмотрев на Чарльза с проблеском жалости.

– Вы лучше помолчите, тогда мы оба побыстрее уберемся отсюда, – ответил Чарльз.

Бридлав нашел бочонок из-под гвоздей, перевернул его и уселся. Никакого сочувствия на его лице уже не было. Чарльз работал как заведенный, с остервенением двигая руками, от его тяжелого дыхания изо рта вылетали облачка пара. Когда через два часа он наконец закончил, от усталости он едва мог шевелиться, нестерпимо болели руки и плечи. Выходя из конюшни, он споткнулся и упал.

Сержант Бридлав даже не помог ему подняться.

– Дилижанс из Баттерфилда опаздывает уже на четыре часа, – громко сказал Бент, перекрывая вой ветра.

Душистые мескитовые поленья с шипением горели в каменном очаге маленькой комнаты отдыха. О’Делл стоял перед огнем, грея руки. Даже войдя в помещение, он не снял своей меховой куртки, из-за которых команчи прозвали кавалеристов бизонами.

Огонь почти не давал тепла, поэтому находиться в этой холодной, как ледник, комнате без куртки было просто невозможно. Сколько же сейчас было на улице – минус десять? В такие ненастные дни конца зимы температура здесь порой опускалась еще ниже.

Бент стоял в стороне. Его маленькие глазки, отражавшие огни масляных ламп, становились все задумчивее, пока он изучал висевшую на стене карту. Недавно открытое дилижансовое сообщение связывало форт Смит с Эль-Пасо и Калифорнией. Часть пути пролегала вдоль военной дороги, шедшей от Кэмп-Купера на юго-запад. Дилижанс пропал где-то там.

– Думаю, они просто остановились, чтобы переждать буран, – сказал О’Делл.

– Да, ваше предположение вполне логично, но мы не должны позволять ему успокаивать нас. Что, если случилась поломка? Если пострадали пассажиры и сейчас нуждаются в помощи? Необходимо немедленно выслать поисковый отряд. Я уже разговаривал с комендантом, он согласен.

– Сэр, за окном северян, миль шестьдесят, не меньше! Везде уже льда на дюйм намерзло. Надо хотя бы до утра подождать, пока…

Бент не дал ему договорить.

– Комендант предоставил мне самому решать, когда отправить отряд, – сказал он. – И я решил: выступление через час. – Избегая взгляда О’Делла, капитан добавил: – Думаю, десяти человек хватит. С дополнительным пайком и виски. Командир – лейтенант Мэйн.

О’Делл был настолько потрясен, что не смог себя заставить обратиться к кому-нибудь с поручением разбудить Чарльза. Он пошел к лейтенанту сам, и ему понадобилось минут десять только для того, чтобы, преодолевая сильнейший ветер, дойти до казармы. Дрожа в длинной ночной рубахе, Чарльз сел на кровати, плохо соображая спросонья.

– Сейчас, ночью? Боже праведный, Лейф, он что, совсем спятил?

– Я бы именно так и сказал. Но на его стороне обстоятельства. Дилижанс опаздывает, и есть слабая вероятность того, что пассажирам нужна помощь.

– Да они наверняка где-нибудь отсиживаются. Или уже померли. Просто этот сукин сын решил меня угробить.

– Только потому, что вы его тогда отшили? – В тоне О’Делла прозвучало сомнение.

– Понимаю, звучит дико, но другой причины я не вижу. – Он отбросил в сторону ворох одеял и шкур, под которыми пытался хоть немного согреться. – Не знаю, почему он так страстно желает от меня избавиться, но будь я проклят, если доставлю ему такое удовольствие. И я не позволю ему губить жизни хороших людей. Я не только сам вернусь, но и всех до единого с собой обратно приведу, не волнуйтесь.

Чарльз говорил уверенно, хотя уверенности не испытывал. Прислушиваясь к завываниям колючего техасского северяна, он начал натягивать на себя все рубашки и подштанники, что у него были.

В час ночи из гарнизона выехало одиннадцать всадников. Все вокруг покрывала мелкая ледяная крупа, летящая вместе с ветром. К счастью, снег был не так глубок, и они могли хотя бы не сбиваться с дороги. Однако двигаться вперед было чрезвычайно опасно. За четыре часа им удалось проехать едва ли одну милю. За это время Бридлав уже исчерпал весь запас известных ему ругательств в адрес Бента и начал придумывать новые.

Нижнюю часть лица и уши Чарльз обмотал длинным шерстяным шарфом, но он с тем же успехом мог защититься и кисеей. Лицо быстро одеревенело от холода, и он едва мог шевелить губами, чтобы отдавать приказы.

Солдаты чертыхались и жаловались, но продолжали медленно продвигаться вперед, выстроившись в цепочку следом за Чарльзом. Он ехал первым и первым принимал на себя удары ветра, рискуя наткнуться на какую-нибудь преграду, потому что почти ничего не видел впереди себя.

На рассвете ветер внезапно сменил направление. Теперь он дул с юго-запада, а вскоре и вовсе стал затихать. Сквозь прорехи в тучах просочился солнечный свет. Еще полчаса отряд двигался словно через стеклянный мир, и вдруг Чарльз услышал хриплый крик Бридлава:

– Сэр, смотрите! Там, на дороге!

Чарльз вгляделся вперед и увидел, как вдали к очищавшемуся небу поднимается столбик дыма.

– Бьюсь об заклад, там дилижанс, – тоже хрипло отозвался Чарльз. – Может, они его разломали и жгут, чтобы согреться? Похоже, это примерно в миле отсюда.

Оказалось – в полутора милях. Отряду понадобилось больше трех часов, чтобы добраться до источника дыма. Дилижанс лежал на боку, без двух колес и дверей. Часть одной двери еще догорала в костре неподалеку. Когда они подъехали достаточно близко, чтобы рассмотреть все это, чалый Бридлава вдруг поскользнулся и упал, сломав левую переднюю ногу.

При крушении дилижанса кучер, охранник и трое пассажиров-мужчин, которые, казалось, вот-вот лишатся чувств, остались живы. Чарльз услышал, как кучер что-то бормочет о том, что дилижанс перевернулся на скользкой дороге. Животным повезло меньше. На льду лежали трупы трех лошадей, еще трое умчались в пургу, чтобы там погибнуть.

Чарльз молча наблюдал, как Бридлав осматривает покалеченную ногу своего жеребца.

– Пристрелите его, – наконец неохотно сказал он, протягивая сержанту свой кольт. – Если не можете, давайте я это сделаю.

Бридлав отвернулся, не в силах больше смотреть, как мучается животное.

– Но как я вернусь в гарнизон? – сказал он.

– Так же, как пассажиры. С кем-нибудь в седле. Могу я вас взять.

– Лейтенант, я же знаю… знаю, как вы любите свою Пальму. Так же сильно, как я своего Бродягу. Никакая лошадь, которой придется везти двойной груз по такой дороге и в такую погоду, не доедет до гарнизона. Да она умрет просто. Вы посадите меня к себе, а потом вам придется и Пальму пристрелить. Давайте я поеду с кем-нибудь из солдат.

– Отставить споры, черт побери! Человек важнее лошади! Я сказал, поедете со мной, и точка.

Они уже кричали друг на друга, как дети. Рядом двое рядовых помогали продрогшему до костей охраннику взобраться на лошадь. Бридлав уставился на револьвер, потом посмотрел на своего искалеченного жеребца.

– Не могу, – покачал он головой. – Может, вы сами, а я буду перед вами в вечном долгу.

– Отвернитесь, – буркнул Чарльз.

Бридлав отвернулся и, прищурившись, стал смотреть на ледяное поле, залитое утренним солнцем. Чарльз поднял револьвер, молясь, чтобы тот не замерз, иначе это было бы лишней пыткой для сержанта, и медленно нажал на курок. Грянул выстрел, и в сухом воздухе прокатилось гулкое эхо.

Сержант Бридлав закрыл лицо руками и заплакал.

В полумиле от гарнизона обессиленная Пальма упала на землю и не смогла больше подняться. Чарльз, едва не рыдая от горя, выпустил две пули в голову лошади. Остаток пути они с Бридлавом прошли пешком, сбив ноги в кровь. Гарнизонный врач сказал Чарльзу, что он чудом не потерял три пальца на ноге – так сильно они были обморожены.

Потом он проспал восемнадцать часов. А вскоре после того, как проснулся, пришел Бридлав.

– Я здорово ошибался на ваш счет, лейтенант, – заметно волнуясь, сказал сержант. – И поверьте, теперь по-настоящему сожалею об этом. Я никак не ожидал такого мужества и стойкости от южанина. Никто из них до вас в этом полку так себя не вел.

– А как же полковник Ли или Ван Дорн?

– Нет.

– Поверьте мне, сержант, люди на юге примерно такие же, как везде. Как янки, например, – добавил он, усмехнувшись. – Может, вы просто никогда не стремились увидеть в них эти качества?

– Пожалуй, – смущенно пробормотал Бридлав. – Ладно, разберемся.

В тот вечер Чарльз наконец сел за письмо, которое так долго откладывал. Резкий скрип пера по бумаге словно выплескивал весь накопившийся в нем гнев. После приветствий он сразу перешел к главному:

Чарльз остановился, чтобы снова окунуть перо в чернильницу. Мерцающий свет настольной лампы бросал тени на его усталое лицо. А когда он продолжил писать, его взгляд выдавал растерянность и гнев.