Той зимой Бретт обзавелась еще одним поклонником, хотя и не совсем по собственному выбору.

Благодаря удивительной шутке природы сын Фрэнсиса Ламотта был гораздо выше своего отца и намного красивее обоих родителей. Форбс Ламотт уже вытянулся на добрых шесть футов; у него были светлые волосы, важная походка и склонность к праздности, что, впрочем, не относилось к веселым пирушкам, конным бегам и любви к хорошеньким девушкам. Фрэнсис надеялся увидеть своего сына в числе выпускников Цитадели – южнокаролинской версии Вест-Пойнта, основанной в 1842 году. Но после первого же семестра чарльстонской военной школы Форбса исключили за неуспеваемость.

Устав от легкодоступных простолюдинок и не интересуясь Эштон Мэйн, которой он втайне побаивался, Форбс обратил внимание на Бретт. В 1852 году ей исполнилось четырнадцать. Она расцветала на глазах, обретая прелестные формы и особую стать, так часто свойственную молодым женщинам. Все эти перемены дарили ей уверенность в собственной привлекательности.

Форбс прискакал в Монт-Роял, чтобы просить разрешения навещать девушку. Вообще-то, ему бы следовало обратиться с этой просьбой к Тиллету, но здоровье главы семьи Мэйн в последнее время ухудшилось. Он с трудом дышал и почти все время проводил в постели, поэтому семейные обязанности полностью легли на Орри.

Соседские сплетники донесли Форбсу, что Бретт иногда получает письма от юноши из Пенсильвании, который приезжал на плантацию прошлой осенью. Форбс не считал Билли Хазарда серьезной угрозой, ведь тот был далеко, к тому же мужчина с северным темпераментом едва ли сможет долго выдержать девушку, выросшую на Юге. Но даже если Билли все-таки станет серьезным соперником, кулаки Форбса очень скоро покажут ему, где его место.

Орри считал Форбса не столь неприятным, как все остальные Ламотты, но все же недолюбливал его. Однако на просьбу юноши он решил ответить согласием. Разрешение приезжать в гости ни в коей мере еще не означало разрешения жениться. Кроме того, Орри не думал, что сестра придает особое значение подаркам, которые Форбс тут же начал присылать, или окажет ему радушный прием, когда ухажер явится лично.

Тем не менее Бретт удивила Орри. Впрочем, у нее были на то причины.

Конечно, даже если бы Бретт не была знакома с Билли, она никогда бы не посмотрела на Форбса как на достойного кавалера. Как и большинство Ламоттов, он считал собственное мнение священным и легко впадал в гнев, когда кто-нибудь осмеливался ему перечить. Но в хорошем настроении он мог быть очаровательным.

Бретт не могла оценить, насколько серьезны намерения Билли. Его короткие неуклюжие письма всегда приходили с большими перерывами, и она понимала, что он вполне может увлечься какой-нибудь девушкой с Севера. Встречаясь время от времени с Форбсом, она надеялась скрасить, возможно, ожидавшее ее разочарование с Билли, который нравился ей намного больше, чем она решалась признаться даже самой себе.

Форбс был на пять лет старше Бретт и на три года моложе этой бледной жабы Хантуна. Между двумя кавалерами не было ни малейшего сходства: поклонник Эштон был послушным песиком – в отличие от Форбса, мужчины вполне самостоятельного, что Бретт даже нравилось в нем.

Однако постоянно защищаться от Форбса было задачей не из легких. «Прекратите!» – это слово в его присутствии Бретт произносила чаще всего. Без грубости, но всегда твердо. Вот и сейчас она только что повторила его, когда Форбс наклонился над ее плечом, когда она играла на пианино. Вместо того чтобы перевернуть нотную страницу, он протянул руку и нежно сжал ее грудь.

– Я сказала: прекратите, Форбс! – повторила Бретт, когда он не отошел, потом взяла с пюпитра веер и хлопнула его по пальцам. – Почему вы упорно пытаетесь обращаться со мной как с одной из чарльстонских проституток, с которыми вы забавляетесь?

Форбс усмехнулся:

– Потому что вы в десять раз красивее, чем любая из них, и я хочу вас в десять раз сильнее.

– «Хочу» – это слово для мужей, и только для мужей, – с улыбкой сказала Бретт.

– О! Довольно смелая речь для девушки столь нежного возраста.

Однако ему понравилась ее дерзость. Ей, видимо, тоже, потому что она продолжала поддразнивать его:

– Если вас смущает мой нежный возраст, почему ваши руки всегда везде лезут, словно я какая-то старая дева?

– Не могу удержаться, – ответил Форбс, отступая назад и опираясь локтем о пианино. Его неожиданно серьезный взгляд смутил девушку. – Бретт, вы же знаете, я от вас с ума схожу. Мы должны пожениться как можно скорее.

– На это не рассчитывайте, – ответила она, быстро вставая. – Вы мне до сих пор даже не подарили то, о чем я просила!

– Проклятье! Но послушайте, никто из моих знакомых в Чарльстоне не продает «Национальную эру»! А даже если бы и продавал, я бы скорее умер, чем купил эту аболиционистскую газетенку.

– Но, Форбс… все сейчас обсуждают роман миссис Стоу! Мне тоже хочется его прочитать. Даже Орри выразил интерес к новому роману этой писательницы.

– Прочитать! – Форбс презрительно взмахнул рукой. – Девушкам читать не положено. Впрочем, журнал «Годис», пожалуй, можно. И стишки мистера Тимрода – они вполне безобидны. Но если бы Господь хотел дать женщинам образование, Он бы допустил их в места вроде Гарварда. А им туда вход закрыт. Полагаю, это вам о чем-то говорит.

– Идиотское утверждение. Идиотское и устаревшее.

– Черта с два! Дядя Джастин просто свирепеет оттого, что тетя Мэдди слишком много читает. Вам бы посмотреть на весь тот мусор, что она заказывает в Нью-Йорке! Дядя в ярость приходит.

– Вся ваша семья сразу приходит в ярость, когда вам что-то не нравится. До свидания, Форбс, – решительно произнесла она и выбежала из комнаты.

Ошарашенный Форбс уставился на пустой дверной проем:

– Бретт? Постойте, черт побери! Я не хотел…

Но шаги девушки уже затихли на лестнице.

Форбс с досадой стукнул правым кулаком по левой ладони, а когда поднял глаза, то увидел перед собой Эштон и Хантуна. Последний час парочка провела в библиотеке, увлеченно занимаясь прохождением бумажных лабиринтов из специального сборника.

Ухажеру Эштон редко удавалось одержать верх над кем-нибудь столь же физически сильным, как Форбс. И он просто не мог удержаться, получив такую возможность.

– Что, приятель, ругаешься? Ай-ай-ай! Ну кто же так добивается расположения юной леди? И тем более расположения ее семьи. Тебе следует… – Хантуну не удалось договорить свой совет, потому что Форбс тут же налетел на него как молния.

– Еще слово – и я врежу в это свиное рыло, которое ты называешь своим лицом, – прорычал Форбс, хватая Хантуна за изысканное кружевное жабо на рубашке. – И твой нарядный костюм тогда забрызгается кровью. Думаю, от одного ее вида ты тут же хлопнешься в обморок.

Он дернул рубашку, надорвав кружево. А потом схватил свою шляпу, трость и перчатки и пулей вылетел в теплый февральский вечер.

– Эй, ниггер! Приведи мою лошадь! – рявкнул он.

– Да он просто животное! – Эштон даже передернуло.

– Совершенно согласен, – согласился Хантун, пытаясь приладить на место оторванную отделку. – Не понимаю, как ваша сестра его терпит.

Эштон посмотрела на блестевшие щеки Хантуна и с трудом подавила отвращение.

– У нее нет никакого честолюбия, – сладко улыбнувшись, сказала она и взяла его за руку. – Все ее ухажеры один никчемнее другого.

«Включая и того, которого я по-прежнему хочу…»

Вскоре Форбс и Бретт помирились. В основном об этом позаботилась Бретт, решив, что ничего из сказанного им просто не стоит воспринимать всерьез.

Той зимой Хантун приезжал в Монт-Роял не реже двух раз в неделю. Но такое внимание больше угнетало Эштон, чем радовало. Все ее мысли были заняты другим человеком. Однажды она помчалась вперед сестры к плетеной корзинке, в которую складывали всю дневную почту, и, оттолкнув Бретт, схватила запечатанное воском письмо.

– Надо же! Да тут еще одно письмецо от Билли! Второе за месяц. Он явно исправляется.

Бретт протянула руку к письму, глядя в глаза сестры, полные яростной ревности.

– Эштон, это мое! – сказала она.

Та засмеялась и подняла письмо над головой:

– А что ты мне дашь за него?

– Если будешь и дальше меня дразнить, получишь синяк под глазом.

– Ух ты! Мы все больше и больше становимся похожими на мистера Ламотта! – Эштон швырнула письмо на пол. – Кстати, а Билли о нем знает?

– Поди ты к черту! – Голос Бретт дрогнул.

Эштон застыла на месте. Она никогда не слышала, чтобы младшая сестра произносила что-нибудь, даже отдаленно похожее на богохульство. Наверное, она действительно перестаралась, но удержаться было просто невозможно. Она чувствовала себя ужасно несчастной, а частые визиты Хантуна только усиливали ее тоску. Он всегда пытался увлечь ее в какой-нибудь укромный уголок и начинал лапать. В те дни, когда она не была настроена отвечать на его шалости, он обиженно ныл:

– Ну почему вы со мной так обращаетесь, Эштон?

– Да потому, что мы еще не женаты! То, что вы с Орри договорились о приданом, и то, что я ответила вам согласием, еще не дает вам права так вольничать.

Капризы Эштон постоянно приводили Хантуна в недоумение. Иногда ей как будто даже нравилась его смелость, хотя она никогда не позволяла ему заходить слишком далеко. Но в других случаях Эштон отвергала его порывы с видом оскорбленной невинности, что весьма смущало его, когда он вспоминал старые слухи о ее отношениях с юным Смитом.

– Иногда это дает мне право, – недовольно проворчал он.

– Ладно-ладно, только не сейчас. В любом случае я не желаю об этом спорить.

Лицо Хантуна покрылось пятнами.

– А после свадьбы вы собираетесь вести себя так же?

– Там видно будет.

Взглянув на его взбешенное лицо, Эштон быстро сообразила, что, пожалуй, перегнула палку. В своем стремлении показать ему, кто из них двоих главнее, она явно переусердствовала.

– Успокойтесь, Джеймс. – Она торопливо чмокнула его в щеку. – Вы же знаете, как я хочу выйти за вас. И когда мы поженимся, вам придется сделать блестящую карьеру.

– По плану, который вы уже составили.

Теперь переусердствовал он. Побледнев, Эштон резко отстранилась:

– Мой дорогой, вы становитесь слишком сварливым. Если вы передумали делать то, что мы уже обсуждали…

Она намеренно не договорила. Стратегия была выбрана правильно – Хантун в панике схватил ее за руку:

– Нет, нет! Я ни о чем не передумал! Я хочу, чтобы вы играли свою роль в становлении нашего общего будущего. Я не такой, как эти тупоголовые Ламотты! Я уверен, что жена должна быть полноправным партнером мужчины. Особенно если он намерен заниматься политикой.

– Я рада, что вы так думаете, Джеймс. У вас уже есть влиятельные друзья и появятся новые. Это Ламотты и им подобные могут тратить свою жизнь на игру в кости и конские бега и умрут в безвестности. Но только не мистер и миссис Джеймс Хантун из Южной Каролины!

Хантун засмеялся, хотя и немного нервно:

– Эштон, вы великолепны! Клянусь, если бы я сам не был строителем собственной судьбы, то непременно отдал бы ее в ваши руки – и все равно преуспел бы.

«Все равно»? Неужели это глупое существо действительно думает, что может пробиться наверх самостоятельно? Какой-то известности он, возможно, и добьется, но по-настоящему знаменитым никогда без ее помощи не станет. Уже очень скоро он это поймет.

– Вы правы, дорогой. – Она одарила его нежной улыбкой, а потом поцеловала, приоткрыв губы.

Он слишком близко подошел к правде, нужно было его успокоить. Она выйдет за него замуж, но в этом браке условия всегда и во всем будет ставить она. Бедный дурачок это почувствовал и уже готов пойти на попятную. Лишь бы он не задумался об этом всерьез.

Спасибо небесам, Эштон знала, как его отвлечь. Пока они целовались, она положила ладонь на внутреннюю сторону его бедра и начала поглаживать медленными кругами.

Наступила весна. Как-то мартовским вечером Орри сидел в библиотеке с письмом от Билли. Он уже прочитал письмо трижды, но все еще не знал, как ему реагировать.

Он смотрел прямо перед собой, сжимая в руке листок бумаги. Тени все удлинялись. В дальнем углу комнаты виднелась вешалка с его мундиром и саблей. Когда почти совсем стемнело, с улицы послышался стук копыт, и уже через несколько мгновений в дверь стремительно вошел Чарльз; его бежевые бриджи и прекрасная льняная рубашка были темны от пота, лицо сияло улыбкой.

– Где это ты был? – спросил Орри, хотя и сам уже догадался.

– Гонял Шалунью по дороге вдоль реки.

– Хочешь сказать, вы устроили там скачки? Ты победил?

Чарльз плюхнулся в глубокое кресло и перекинул ногу через подлокотник.

– Да, сэр. Я обогнал Форбса, и Клинча Смита тоже. Шалунья обошла всех на целых полмили! Я выиграл двадцать долларов. – Он показал пару золотых монет и, позвенев ими в ладони, встал. – Умираю от голода. Почему лампу не зажжешь? Здесь темно, как в пещере.

Совет был явно лишним. Когда Орри впадал в такое состояние, он мог часами сидеть в темной библиотеке. Слуги обычно находили его в кресле уже на рассвете спящим. И где-нибудь рядом обязательно стоял пустой стакан и бутылка виски.

После своего увечья Орри так до конца и не оправился – Чарльз, как и все в Монт-Роял, понимал это. Но, возможно, сегодня причина его тоски была вызвана вовсе не воспоминаниями о Мексиканской войне и ее печальных последствиях. Возможно, причина эта находилась в его длинных тонких пальцах.

– Что, плохие новости? – Чарльз кивнул на письмо.

– Даже не знаю. Это от Билли. – Орри протянул руку, предлагая Чарльзу взять письмо.

Заинтригованный словами Орри, Чарльз зажег лампу и быстро прочитал короткое и высокопарное послание от своего друга. Прежде чем отправиться в июне в Военную академию, Билли хотел приехать в Монт-Роял и в соответствии с традициями официально попросить разрешения ухаживать за Бретт.

– Но это же прекрасно! – воскликнул Чарльз и вдруг помрачнел. – А что, если у него будут неприятности… ну, с Хантунами, я имею в виду?

– Не будут. Я давно уже заплатил им тысячу триста пятьдесят долларов за Грейди, только чтобы избежать неприятностей.

Чарльз протяжно свистнул и снова сел в кресло.

– Я не знал.

Орри пожал плечами:

– В какой-то мере я чувствовал себя ответственным за их убыток и хотел, чтобы Джордж мог спокойно приезжать в Монт-Роял. Никто не знает об этой выплате, кроме Хантунов и моего отца. Так что помалкивай.

– Само собой.

– Цены на крепких здоровых рабов растут с каждым годом, – продолжал Орри. – Фрэнсис Ламотт считает, что к концу десятилетия они поднимутся до двух тысяч. На прошлой неделе в «Меркури» напечатали статью о том, что торговля африканскими рабами может быть снова легализована. Я видел и другие статьи на ту же тему. Ладно, речь не об этом. Мы говорим о Билли.

– А Бретт знает? – Чарльз помахал письмом.

– Пока нет.

– Ты ведь ей скажешь, что Билли может приехать, да? И позволишь ему ухаживать за ней?

– Я не уверен в ответах на эти вопросы. Билли – прекрасный юноша, но он хочет стать офицером.

– Как и я. Я собираюсь в Вест-Пойнт через год, помнишь? Боже, Орри, ты же сам все это устроил! Ты поддерживал меня!

– Знаю, знаю, – быстро ответил Орри. – И я рад, что ты едешь. Но раз уж мы заговорили об Академии… Дело в том, что ситуация в стране сильно изменилась. К худшему. И я полагаю, что в случае неприятностей ты в первую очередь проявишь верность родному штату. А Билли – янки.

– Думаешь, начнутся волнения? – тихо спросил Чарльз.

– Вполне вероятно. Только не знаю, какого рода и как далеко это может зайти.

– Но что это меняет для нас? Хазарды и Мэйны – хорошие друзья, несмотря на все выходки Вирджилии. Несмотря ни на что. Если бы ты в это не верил… не хотел этого, ты бы не стал платить Хантунам.

– Наверное, ты прав. И все же мне бы не хотелось обрекать Бретт на несчастье, если наступят трудные времена.

– Я бы сказал, что выбирать должна она, – холодно произнес Чарльз.

– Но и я тоже. Теперь, когда отец почти не встает с постели, я стал главой семьи.

Они спорили еще минут десять. Чарльз приводил все возможные доводы, пытаясь убедить Орри, что надо непременно разрешить Билли встречаться с Бретт. По правде говоря, Орри и сам так думал. Просто в тот вечер он выбрал для себя роль адвоката дьявола, считая это своим долгом.

С другой стороны, возможно, он излишне пессимистичен. Да, причин для беспокойства хватало. Но несмотря на растущее напряжение в обществе, нельзя было исключать и другой исход. Южане по-прежнему играли очень важную роль в жизни всей нации. Главнокомандующим армией оставался генерал Скотт, уроженец Виргинии, а Роберт Ли, как недавно прочел Орри, должен был, скорее всего, стать новым начальником Вест-Пойнта. Да и вообще большинство армейских офицеров были южанами.

По утверждению Купера, во всем регионе начинался новый всплеск интереса к развитию промышленности. Действительно, производство хлопка, выращенного рабами, по-прежнему не имело себе равных, а его ежегодные урожаи измерялись миллиардами фунтов. Но владельцы южных железных дорог спешно прокладывали новые рельсы и приводили в порядок старые. Монт-Роял получал больше заказов, чем мог осилить. Купер вернулся из Британии, полный энтузиазма и грандиозных планов на будущее южной торговли в целом и своей пароходной компании в частности. Быть может, когда неумолимый прогресс все-таки постепенно вытеснит их старый образ жизни, а на смену Реттам и Хантунам придут порядочные люди, они наконец смогут решить все разногласия…

Только вот не слишком-то Чарльз в это верил.

– Орри?

Тот посмотрел на собеседника:

– Что?

– Ты ведь ответишь согласием на оба вопроса? Ты позволишь Билли приехать и не будешь противиться его встречам с Бретт?

– Я отдам письмо Бретт и подумаю. Это лучшее, что я сейчас могу сделать.

Разочарованный, Чарльз ушел.

– Он мне запретил читать этот роман! – воскликнула Мадлен. – Вырвал книгу из рук и приказал сжечь! Как будто я ребенок!

Она прошла к краю болота, Орри остался сидеть на разбитом фундаменте, постукивая по камням книгой, которую принес на свидание. Это был сборник новых, очень необычных стихов одного журналиста с Севера по фамилии Уитмен. Купер не скупился на похвалы этим бессвязным виршам, утверждая, что автор уловил ритм машинного века. Сам же Орри счел стихи малопонятными, хотя размер в них определенно был. Ему они больше напоминали грохот барабана.

– Я попрошу Джорджа прислать экземпляр, – сказал Орри. – Хотя почему тебе хочется читать эту вредную дрянь, мне непонятно.

– Бога ради, – Мадлен резко обернулась, – вот только не начинай говорить, как Джастин. Роман миссис Стоу имеет большой успех!

В этом она была права. Джордж писал, что вся его семья прочла эту сентиментальную историю о рабах и рабовладельцах: сначала, когда главы печатались в еженедельных газетных выпусках, а потом еще раз – когда вышло двухтомное издание.

Однако, несмотря на общее внимание к книге, Орри действительно не слишком интересовался «Жизнью среди униженных» – таким был подзаголовок романа миссис Стоу. Он видел эту жизнь каждый день и не нуждался в том, чтобы ему перечисляли все ее трудности. Они и так не выходили у него из головы в последнее время. Поэтому в ответ на замечание Мадлен он проворчал:

– В этой части страны он успеха не имеет. Скорее, скандальную известность.

Мадлен могла бы обидеться, но не захотела расстраивать Орри. Она знала, что он и так переживает из-за недавнего письма Билли Хазарда, которое они уже подробно обсуждали. Обняв его за талию, она чмокнула его прямо в спутанную бороду.

– Вы, южнокаролинцы, все такие вспыльчивые. Никак не могу к этому привыкнуть… к своему постоянному сожалению.

– И что это значит?

– Это значит, что, когда Джастин нашел мой экземпляр «Хижины дяди Тома» на прошлой неделе, последствия были весьма неприятными.

– Он разозлился…

– Был просто вне себя почти целых полчаса, но это не самое худшее. Он нашел книгу незадолго до ужина, а в тот вечер Фрэнсис тоже ужинал с нами. Так Джастин с братом за столом почти все время кричали о необходимости свободы и независимости для Юга.

– Мне жаль, что тебе приходится такое терпеть.

– Я и не терпела, – сказала Мадлен, рассматривая свои руки. – Я сказала, что такие призывы подходят для агитации, но в практическом смысле они просто смешны. Я понимала, что высказываться в присутствии мужа было ошибкой с моей стороны, но не смогла удержаться, слушая их крики. Хотя Джастин еще раньше вполне внятно объяснил мне, что я должна знать свое место и не выражать свое мнение ни по каким вопросам, если только они не касаются… – у нее перехватило горло, и Орри понял, что воспоминания причиняют ей боль, – новомодных декоративных стежков, – договорила она едва слышно.

Орри отложил томик Уитмена в сторону и сжал ее руку.

– И как он воспринял твои слова?

– Очень плохо. Запер меня в спальне на целые сутки. Заставил Нэнси забрать все мои книги и велел приносить еду в комнату. Все это время я никого и не видела, кроме Нэнси. Мне даже пришлось передавать ей ночной горшок… – Мадлен склонила голову и закрыла глаза ладонью. – Боже мой, как же это унизительно!

– Мерзавец… Я убью его!

Мадлен быстро смахнула со щек слезы:

– Нет, нет, что ты! Я совсем не для этого тебе рассказала. Просто мне не с кем поделиться.

– Я бы больше рассердился, если бы ты мне не рассказала. – Орри встал и зашагал по высокой траве, сбивая со стеблей капли, оставшиеся после недавнего дождя. – Как бы мне хотелось украсть тебя из этого проклятого дома! Впрочем, Резолют никакой и не дом вовсе, а самая настоящая тюрьма.

– Да, верно. Мне становится все труднее и труднее выносить Джастина и свое положение. Когда-то у меня были прекрасные представления о чести и святости брачных клятв… – Губы Мадлен скривились в безуспешной попытке улыбнуться. – Джастин все это превратил в насмешку.

– Брось его! Я пойду к нему. Я ему скажу…

– Нет, Орри. Уже поздно. Очень много людей в Резолюте теперь зависят от меня. Я не слишком много могу сделать, чтобы улучшить их жизнь, но, если я уеду, она станет во сто крат хуже. Единственное мое утешение – это ты. Только благодаря тебе я еще могу терпеть весь этот ужас. – Она быстро подошла к Орри, ее юбка прошуршала по влажной траве. – Только благодаря тебе.

Она обняла его за талию и посмотрела ему в глаза, на ее ресницах блестели слезинки. Потом, отчаянно нуждаясь в утешении, она крепко прижалась к нему и целовала его снова и снова.

Орри зарылся лицом в ее черные волосы, вдыхая их сладостный запах. И как всегда, тело предало его. Мадлен почувствовала его желание и прижалась еще крепче, словно давая понять, что жаждет того же. Напряжение, рожденное их добровольным самоотречением, нарастало уже давно. И сегодня оно стало почти невыносимым.

Мадлен расшнуровала корсет. Спустила нижнюю сорочку. А потом снова приникла губами к его рту, запрокинула назад голову и, закрыв глаза, наслаждалась упоительными минутами, пока он целовал ее грудь.

Они никогда не заходили так далеко. И только огромное усилие воли останавливало их от последнего шага.

– Орри, мы не должны… – Голос Мадлен звучал хрипло.

– Да…

Но он не знал, как долго еще сумеет выдержать эту муку, когда так страстно желаешь любимую женщину и не можешь обладать ею.

Через два дня, после ужина, Орри и Чарльз вышли на веранду, чтобы выпить по бокалу виски. Свет заходящего солнца сквозь легкую дымку тумана казался бледно-розовым. Орри смотрел на розовые отражения в реке, Чарльз перелистывал «Меркури». В последнее время он каждый день по нескольку минут проводил за чтением этой газеты, что, по мнению Орри, было еще одним признаком его взросления.

После встречи с Мадлен Орри снова чувствовал горечь разочарования. Он был готов к очередному ночному визиту к какой-нибудь страстной вдовушке, которая смогла бы его утешить. И он до сих пор не знал, что ему ответить Билли.

– Ты читал это? – спросил Чарльз, свернув газету.

Орри покачал головой.

– Хантун произнес очередную речь.

– Где на этот раз?

– В Атланте. Что такое народный сув… Эй, как это произносится?

Орри наклонился, чтобы взглянуть на слово, которое Чарльз показывал пальцем.

– Суверенитет. Этот термин ввел сенатор Дуглас. Он означает, что люди, живущие на вновь созданных территориях, будут вправе сами решать, разрешать им рабство на своей земле или запрещать.

– Хантун говорит, что это неприемлемо, как и доктрина свободной земли. Хотя что это за доктрина такая, я тоже не понимаю.

– Согласно доктрине свободной земли, моральный долг конгресса – запретить рабство на новых территориях. Воля живущих там людей значения не имеет. Воображаю, какую речь сочинил Джеймс. – Он прижал растопыренные пальцы к рубашке и подчеркнуто напыщенным тоном произнес: – Я согласен с великим Кэлхуном. Рабство должно существовать. Священная обязанность конгресса – защищать всю собственность, существующую на территории… – Орри скривился. – «Собственность» означает рабов. Это единственная местная доктрина, которую большинство наших соседей считают приемлемой.

– А ты?

Орри немного подумал.

– Я на стороне Дугласа, – сказал он. – Как и Джордж наверняка.

– Ладно, надо бы мне побольше узнать обо всем этом. А то ведь в Вест-Пойнте мне придется встречаться с людьми из разных штатов.

– Вопрос новых территорий может назреть раньше, чем ты уедешь. Есть мнение, что уже этой осенью, после выборов президента. Страна быстро расширяется на запад, и у всех нас очень скоро будет возможность доказать свою преданность. Семейную в том числе, – добавил он, многозначительно взглянув на Чарльза.

Кузен вытянул ноги и посмотрел на реку, на поверхности которой теперь осталось лишь несколько дрожащих розовых пятен.

– Тебя продолжает это беспокоить, – сказал он. – Поэтому ты не написал Билли?

– Откуда ты знаешь, что не написал? – нахмурился Орри.

– Если бы написал, Бретт не ходила бы такой мрачной. Я понимаю, что не должен вмешиваться, но, по-моему, ты хочешь отказать Билли только по одной причине: он янки. Совсем как… – Чарльз запнулся, словно то, что он собирался сказать, было очень трудно произнести, – как Хантун. Или Вирджилия Хазард. Это они мерят всех северян под одну гребенку.

Смелое замечание Чарльза взбесило Орри, но его гнев быстро остыл, и разум все-таки возобладал над эмоциями. Разум и огромное желание мира, потому что отношения Билли и его сестры могли бы укрепить связи между двумя семьями, едва не разрушенные Вирджилией.

В густой бороде Орри мелькнула улыбка.

– Ты становишься умным юношей, Чарльз. И меня это радует. – Он глубоко вздохнул. – Я напишу Билли сегодня же вечером. Думаю, этому письму он точно обрадуется. А теперь ты, наверное, захочешь разыскать Бретт и рассказать ей хорошие новости.

Чарльз завопил от восторга, порывисто стиснул руку Орри и умчался в дом.

Орри действительно тем же вечером написал письмо. Он сообщил Билли, что ему будут рады в Монт-Роял, и предложил привезти с собой всех Хазардов. Кроме Вирджилии, мысленно добавил он, понимая, что писать это незачем. В конце он пообещал, что непременно устроит в честь их приезда большой прием или даже бал, чтобы хоть немного сгладить неприятное завершение прошлого визита.

Он был рад тому, что написал все это. Пусть маленький, но это был шаг к примирению. Если даже друзья, живущие во враждующих штатах, не смогут сохранить добрые отношения, то как это сделать тем людям, которых они отправляют в Вашингтон?