Всю ту весну напряжение и ссоры отравляли жизнь Хазардов. Слуги даже делали маленькие ставки на то, кто с кем перестанет разговаривать к началу летнего сезона, когда придет время ехать в Ньюпорт. Кое-кто даже думал, что семья вообще никуда не поедет.

Джордж узнал, что Стэнли снова пожертвовал Кэмерону деньги, на этот раз целых две тысячи долларов.

– Ты обещал прекратить это! – воскликнул он, с такой силой ударив кулаком по письменному столу, что задребезжало стекло.

Хотя Джордж был невысок ростом, Стэнли не на шутку его боялся. Впрочем, своей жены он боялся куда сильнее.

– Я вовсе не имел в виду, что прекращу это навсегда. Если ты так подумал, ты ошибся. Кроме того, Саймону крайне необходимо…

– Вот как, он теперь уже и Саймон? Превосходно! И какую должность ты для себя покупаешь? За какую цену? – Стэнли покраснел. Джордж стремительно ходил взад-вперед по комнате, как дикий зверь в клетке. – Наши расходы растут с каждым днем, а ты транжиришь деньги на каких-то продажных политиканов и личные вагоны на железной дороге.

Стэнли действительно заказал восьмиколесный пассажирский вагон с гостиной, спальнями и кухней. Таких вагонов по всей стране были единицы, и его производство уже спешно завершалось в Делавэре. К этой покупке Стэнли вынудила жена, которая постоянно твердила, что не может ездить в Род-Айленд в общем вагоне.

– Джордж, неужели мы не могли бы обсудить этот вопрос, не опускаясь до вульгарностей?

– Теперь уже поздно что-либо обсуждать, раз дело сделано. А вот Кэмерону я больше не позволю тебе дать ни пенни.

– Пока я занимаюсь банковскими счетами, я буду делать что хочу. Если тебе что-то не нравится, поговори с мамой.

Стэнли не осмелился взглянуть на младшего брата, чтобы в полную силу насладиться своим триумфом. Как он и ожидал, решимости у Джорджа быстро поубавилось. А в том, что гордый нрав не позволит ему жаловаться матери, Стэнли ни минуты не сомневался. Поэтому, нацепив на лицо самодовольную ухмылку, он вальяжно прошел мимо брата и вышел из конторы, демонстративно хлопнув дверью.

Джордж сел за стол, обливаясь по́том. Он пытался взять себя в руки, но никак не мог успокоиться. Стэнли победил, и они оба это знали. К Мод он тоже не мог с этим пойти, поэтому просто не представлял, что можно сделать в такой безвыходной ситуации. Чувствуя, как его душит гнев, он схватил чернильницу и швырнул ее в стену.

– Как глупо… – пробормотал он.

Но, как ни странно, от этого ребяческого поступка ему стало немного легче, пусть даже проблема так и осталась неразрешенной, а рубашка была безнадежно испорчена.

Стэнли в красках описал весь их разговор жене. Естественно, Джордж выступал в роли злодея, Стэнли же был героем.

Изабель решила во что бы то ни стало поквитаться со своим деверем и его женушкой, затеяв против них новую войну. С фальшивой заботливой улыбкой она начала «интересоваться» – разумеется, вслух – тем, какое религиозное воспитание получат маленькие Уильям и Патриция. То и дело вспоминала пугающие истории о зловещих римских священниках, дурно влияющих на своих прихожан, а значит, и на их детей. Но главной ее мишенью был Джордж. И уже через несколько недель явное отсутствие у него приверженности к какой-либо вере стало весьма популярной темой среди женщин высшего света в Лихай-стейшн.

Нет, Джордж не исповедовал католическую веру, говорила им Изабель, но и в его собственной, методистской церкви его никто никогда не видел. Что, если его бедные малютки вырастут безбожниками? И люди, которых прежде совершенно не интересовали ни вера Джорджа, ни его характер, вдруг обнаружили, что почти ни о чем другом и не говорят.

Вскоре сплетни дошли до Констанции, а потом и до Джорджа. Ее это огорчило, его взбесило. Не прибавило радости и письмо Орри, из которого он узнал, что семью Мэйн тоже не обошли разногласия. Купер объявил, что хочет жениться на девушке, принадлежащей к унитарианской церкви да к тому же увлеченной идеями аболиционизма. Тиллет с трудом сдерживал свое недовольство. Орри надеялся, что поездка в Ньюпорт слегка ослабит напряжение, хотя бы на время.

Вирджилия осталась на десять дней в Филадельфии, где должна была выступать на очередном собрании. Мод давно уже перестала умолять дочь брать с собой компаньонку. Вирджилия делала что хотела.

Пять дней спустя, когда уже укладывались вещи для поездки в Ньюпорт, к Изабель зашла ее подруга. Грейс Трутт только что вернулась из Филадельфии. В один из вечеров они с мужем пошли в театр на Честнат-стрит, чтобы посмотреть возобновленного «Защитника народа», неизменно популярную пьесу о том, как с виду наивный деревенский простак-янки оказывается хитрее целой толпы умников; хитроумный крестьянин уже много лет был любимым персонажем американских комедий.

– Представляешь, видела там Вирджилию. Она сидела в ложе в сопровождении красавца Тоби Джонсона.

– Не знаю этого джентльмена.

– Было бы странно, если бы ты его знала, зато в Филадельфии о нем слышал или читал каждый. Вирджилия и мистер Джонсон вместе присутствовали на собрании Общества защиты негров. – Грейс Трутт немного помолчала, заранее предвкушая эффект от своих следующих слов. – Там мистер Джонсон в очередной раз рассказывал о своих страданиях в Северной Каролине, до того как сбежал оттуда.

– Сбежал? Боже правый, ты же не хочешь сказать, что он… африканец?

– Коричневый, как орех, – кивнула подруга. – Они сидели в театре у всех на виду, словно нарочно выставляли себя напоказ. То и дело прикасались друг к другу и обменивались такими взглядами, что… ну… – Женщина промокнула платочком испарину над верхней губой. – В общем, что любой назвал бы их любовниками. Мне ужасно неприятно сообщать тебе такие печальные новости, но я решила, что тебе следует знать.

На Изабель уже лица не было.

– А публика в театре как-то отреагировала на это? – спросила она.

– Я бы сказала, да. Несколько пар просто ушли в знак протеста еще до того, как поднялся занавес. А в первом антракте кто-то бросил в ложу сверток с мусором. Вульгарный поступок, безусловно, тем более что Вирджилия и ее спутник продолжали сидеть там с наглым видом и ни на что не обращали внимания.

– О, прошу тебя, Грейс, не рассказывай об этом никому! – взмолилась Изабель, стиснув руку миссис Трутт. – Семье я скажу сама в подходящий момент, когда вернется Вирджилия.

– Можешь рассчитывать на мое благоразумие.

Разумеется, это были пустые обещания.

В день приезда Вирджилии Мод отправила за ней коляску с кучером. Когда они уже ехали домой, в квартале от причала коляска поравнялась с двумя какими-то бездельниками, слоняющимися по улице. Увидев Вирджилию, один из них подобрал с земли камень и с криком «Эй, не вздумай привозить своего черного любовника в Лихай-стейшн!» швырнул его в карету – не особо целясь. Вирджилия увидела, как камень пролетел мимо на безопасном расстоянии. Кучер испуганно посмотрел на нее, но девушка не обратила на него внимания и окинула грубиянов ледяным взглядом. Вечером, когда Джордж и его домочадцы пришли к Стэнли на ужин, это происшествие стало главной темой для обеих семей.

– Вирджилия, – сказала Мод, прежде чем было подано первое блюдо, – я слышала о сегодняшнем неприятном случае в деревне. Что стало причиной?

– Полагаю, причина в моей дружбе с Тоби Джонсоном, – ответила Вирджилия, пожимая печами. – Я в Филадельфии ходила с ним в театр. Сплетни ведь разлетаются быстро. Наверное, кто-нибудь из здешних узколобых кумушек просто видел нас там.

Изабель была вне себя от ярости. А как же иначе – ведь эффектное разоблачение, которое она с таким предвкушением готовила, сорвалось. Но, по крайней мере, она хоть могла подчеркнуть всю гнусность поступка Вирджилии.

– Если кто-то вдруг не знает, – сказала она, – Джонсон – чернокожий.

Джордж уже обсуждал с Констанцией эту новость несколько часов назад, поэтому для него она неожиданностью не стала. Глядя на лицо сестры, он понимал, что ее совершенно не волнует мнение родных. Он давно уже не удивлялся поведению Вирджилии, но такое отношение не на шутку возмутило его.

– Тоби Джонсон – прекрасный человек, – Вирджилия вызывающе вскинула голову, – и я буду встречаться с ним так часто, как мне захочется!

Все, кроме Билли, сидели как на похоронах. Стэнли что-то пробормотал, не в состоянии говорить связно. Мод всматривалась в лицо дочери с глубокой грустью.

– Мы не станем здесь ссориться из-за тебя, Вирджилия, – проговорил Джордж, обращаясь ко всем. – Но ты зашла слишком далеко. И не потому, что тот человек черный…

– Разумеется, поэтому, Джордж! – с яростью посмотрела на него Вирджилия. – Не будь лицемером!

– Хорошо… Возможно, цвет его кожи тоже имеет значение. Но, полагаю, я мог бы с этим примириться, если бы все это ты делала не для того, чтобы только продемонстрировать свою позицию. Я считаю, что этот человек тебя совершенно не волнует.

– Да как ты смеешь предполагать, что я…

– Вирджилия, замолчи и дай мне договорить. Думаю, ты просто хочешь привлечь к себе внимание. Показать нос всему миру, потому что считаешь, причем ошибочно, что он тебя обидел. А в результате ты своими выходками позоришь мать и бесчестишь всю семью. Есть вещи, недопустимые для порядочной женщины, какого бы цвета ни была у мужчины кожа – черного, белого или лилового.

Вирджилия скомкала салфетку и швырнула на стол:

– В какого ужасного зануду ты превратился!

Мод тихо вскрикнула и отвернулась.

– Речь не обо мне, а о тебе и твоем поведении, – невозмутимо сказал Джордж. – С ним мы мириться не можем.

Вирджилия встала и уставилась на Джорджа холодным взглядом.

– Но вам придется, дорогой братец, – отчеканила она. – Я взрослая. И с кем я сплю, никого не касается.

Растерянная и смущенная Констанция повернулась к Билли. Джордж и Стэнли посмотрели друг на друга, на этот раз испытывая одинаковые чувства гнева и возмущения. Изабель несколько раз глубоко вздохнула. Вирджилия стремительно вышла из столовой.

Мод поднесла ладонь к лицу, чтобы скрыть внезапные слезы.

На следующий день Уильям покрылся сыпью. Джордж и Констанция испугались, что это корь.

Доктор Хоппл успокоил их – это была не корь, но у мальчика поднялась высокая температура. Всю ночь Констанция не отходила от сына. Джордж очень беспокоился за нее и переживал из-за скандала, устроенного сестрой. Настроение у него было неважным, когда назавтра вся семья выехала в путь на двух каретах; третья, нагруженная багажом, ехала последней. В Филадельфии Хазарды собирались сесть в свой вагон, который должен был доставить их к паромной переправе в Ньюпорте.

Джордж сильно нервничал, оставляя завод на целых восемь недель. Он подготовил многостраничную инструкцию для своих бригадиров и мастеров и собирался в течение лета хотя бы один раз съездить в Лихай-стейшн. И все же семья нуждалась в нем больше, чем «Железо Хазарда». Нужно было что-то предпринять, чтобы вернуть мир и удержать Вирджилию в узде хотя бы на месяц-другой.

Изабель постоянно отпускала язвительные замечания в адрес Вирджилии за ее спиной. Однако, несмотря на такое внимание, Вирджилия вела себя так, словно ничего не произошло. Она беззаботно щебетала о пролетающих мимо пейзажах, о погоде – о чем угодно, только не о том, что стало причиной ссоры. На лице ее было написано блаженное счастье.

Когда они остановились на ночлег в Филадельфии, она исчезла на всю ночь без каких-либо объяснений. Ее мать не могла сомкнуть глаз до самого утра. Но на рассвете ей неожиданно стало легче, словно Мод примирилась с неизбежностью, какой бы горькой она ни была. После завтрака миссис Хазард отправилась за покупками вместе с малышом Уильямом, который был уже совершенно здоров.

В час пополудни они сели в вагон.

На обеих сторонах вагона поблескивала пятидюймовая надпись «Гордость Хазардов» с парящим над ней золоченым орлом с распростертыми крыльями. Внутреннее убранство было не менее роскошно. Все восторженно ахали, рассматривая окна с изящной гравировкой, сияющую бронзовую фурнитуру, панели розового дерева на стенах, обитых темно-красным штофом.

Стэнли не пожалел денег. Мебель была обита лучшим бархатом, умывальники сделаны из лучшего мрамора. Джордж вынужден был признать, что вагон прекрасен, но не решился спросить, во что он в итоге обошелся. Ему хотелось оказаться дома в любимом кресле, и желательно пропустить перед этим стаканчик, прежде чем он увидит счет.

На лето наняли чернокожего повара. Он уже был на кухне и готовил палтуса на ужин. Вирджилия болтала с ним добрых десять минут.

– Как будто он ей ровня, – язвительно прошипела Изабель Констанции. – Что-то нужно делать.

Констанция не обратила на нее внимания. Вирджилия вышла из кухни и скрылась в своем купе с номером «Освободителя».

Уильям, Лабан и Леви носились по вагону взад-вперед, карабкаясь на мебель, грохоча дверными ручками купе и устраивая настоящую какофонию на фисгармонии, установленной за перегородкой в конце спальной части вагона. Без четверти пять вагон прицепили к нью-йоркскому экспрессу, и через несколько минут поезд тронулся с места.

Семья поужинала филе палтуса, запивая его дорогим французским вином, а состав несся все дальше на север через сонные равнины Нью-Джерси. Вирджилия к столу не вышла, попросив принести ей поднос в купе.

– Она еще, чего доброго, пригласит своего смуглого дружка в Ньюпорт, – сказала Изабель чуть охрипшим голосом; она уже выпила изрядное количество кларета, с презрением отвергнув белое вино, поданное всем остальным. – Мы должны что-то предпринять.

Джордж заметил, как сверкнули глаза жены, но Констанция справилась с гневом и сдержанно произнесла:

– Может быть, нам лучше просто проявить терпение? Если она с Джонсоном только для того, чтобы утвердить свою независимость, это долго не продлится.

– Прекрасно! – недовольно процедила Изабель. – А что нам сейчас делать? Страдать от унижения? Ждать, когда от нас все отвернутся? Говорю вам, что-то нужно делать!

– Ты только это и повторяешь! – прикрикнула на нее Мод. – А что ты сама можешь предложить?

Изабель открыла рот, снова закрыла его и встала из-за стола.

– Извините, – нервно сказала она, – мне кажется, я слышала детей…

И поспешила к своему купе. Джордж нащупал руку жены и нежно сжал ее. Потом налил себе еще бокал шардоне и выпил его несколькими большими глотками.

Около полуночи уже в депо Нью-Йорка «Гордость Хазардов» отцепили от филадельфийского поезда и перевели на путь в Провиденс. Вагон поставили сразу за грузовыми и багажными, первым в ряду пассажирских. Таким образом он оказался в середине состава.

Примерно в то же время на побережье Коннектикута, рядом с городком Уэст-Хейвен, некий стрелочник, только что основательно поскандаливший со своей подругой, решил залить горе хорошей порцией выпивки. В результате он выпил так много и так быстро, что забыл перевести стрелку после местного поезда на Нью-Йорк, который переходил с главного пути на боковой параллельный. Местный поезд стоял там, пропуская бостонский экспресс, а потом возвращался на главный.

Стрелочник, пошатываясь, шел в сторону Нью-Хейвена. Будь он человеком надежным и трезвым, он бы встревожился, заметив, что рычаг перевода стоит в неправильном положении. А значит, любой поезд, шедший из Нью-Йорка быстрее чем пять миль в час, неминуемо повернет на очень короткий боковой путь и врежется в стоящее в конце ограждение, за которым лежал глубокий овраг.

Констанция скользнула в объятия мужа. Конечно, для двоих здесь было тесновато, но свое спальное место ей ужасно не нравилось, к тому же там стало слишком одиноко, и она решила ненадолго перебраться вниз.

– Прежде чем я соглашусь на частые поездки в ночных поездах, – пробормотала она, уткнувшись в шею Джорджа, – пусть какой-нибудь гений изобретет спальные купе поудобнее.

– Но все равно здесь ведь уютно, да?

В то самое мгновение, когда он это произнес, поезд резко дернулся.

– Ты заметила? Кажется, нас перевели на другой путь.

Машинист восьмиколесного локомотива был в ужасе. Он слишком поздно заметил непереведенную стрелку. Паровоз неожиданно скользнул на боковой путь, и хотя машинист изо всех сил дернул сигнальный шнур, требуя помощи, он знал, что тормозные кондукторы просто не успеют повернуть их колеса и вовремя остановить поезд.

Впереди, в ярком свете масляных фар, показалось ограждение.

– Прыгай, Фред! – крикнул он кочегару, который уже шагнул на подножку.

Значит, вот как ему суждено закончить свои дни, подумал машинист. Имя в газетной заметке об очередной катастрофе. Их произошло уже столько, что политики и проповедники все чаще начинали твердить о прекращении строительства новых железных дорог.

Он снова дернул сигнальный шнур. Тот оборвался. В свете топки машинист увидел перетершийся конец веревки, и это было последнее, что он увидел. На скорости тридцать миль в час локомотив врезался в ограждение и, на ходу проломив его, словно гигантский снаряд, полетел в овраг, увлекая за собой весь поезд.