Глава 24

– Голова болит.

Рис осторожно поглаживал меня по волосам и массировал болевые точки.

– Ибупрофен скоро подействует.

Казалось, он не действовал целую вечность. В висках пульсировала боль. Болели даже глаза. Вполне возможно, от рыданий у меня повредился мозг. Как только слезы потекли по щекам, внутри меня словно прорвало плотину. Понятия не имею, сколько мы сидели в ванной. Рис обнимал меня, а я поливала слезами его парадную рубашку. Я почти не заметила, как в какой-то момент он поднял меня с пола и перенес на кровать. Он не отпускал меня несколько часов, пока не отлучился за водой и таблеткой ибупрофена. Вернувшись, он снял рубашку и брюки и натянул легкие спортивные штаны, прежде чем снова лечь со мной рядом. Я по-прежнему оставалась в майке и трусиках, но в тот момент в этом не было ровным счетом ничего сексуального.

Я лежала у него на груди как безжизненная кукла. Он гладил меня по голове. Несколько часов назад стемнело. Мы с самого утра ничего не ели, но не могли найти силы встать с кровати и приготовить себе хоть что-нибудь.

– Прости, что я так разрыдалась, – сказала я.

– Не глупи. Позволь мне быть твоей личной жилеткой. Я способен и на другие, более интересные, вещи, но можно считать меня многозадачным.

Я улыбнулась, смотря в пространство.

– Мне нравятся эти более интересные вещи.

– Знаю.

Погладив его по животу, я сделала глубокий вдох. Как ни странно, он не отдался болью. Мне нужно было время, чтобы принять свою роль в судьбе Чарли. Возможно, мне было не под силу полностью избавиться от чувства вины, но я хотела попытаться. Я правда решила попытаться, впервые за все время.

– Можно я кое-что тебе скажу? – спросил Рис.

– Ты можешь сказать мне что угодно.

– Ловлю тебя на слове, – бросил он. – Я не люблю прощаться.

– Я… помню, – нахмурившись, ответила я. – Ты однажды это говорил.

– Да, говорил. Я сказал тебе, что мы не прощаемся. Мы целуемся. Черт, мы можем говорить друг другу что угодно, но только не слова прощания.

– Почему? – шепнула я, хотя уже догадывалась, каким будет ответ.

Последовала пауза.

– Слишком уж они окончательные. Учитывая, где я работаю, я вовсе не хочу, чтобы ты слышала, как я прощаюсь с тобой. Я уж позабочусь, чтобы прощание не стало последним, что ты от меня услышишь.

Поежившись, я представила, как однажды снимаю трубку или открываю дверь перед… Я отбросила эти мысли. Здесь дело было не в рисках. Я просто не могла и не хотела думать о том, что однажды он может не вернуться с работы.

– Рокси, я хочу, чтобы ты кое-что знала. Я упрямый сукин сын. Ты это знаешь. Я не исчезну из твоей жизни без боя. Обещаю.

Слезы снова навернулись на глазах, и я испугалась, что вот-вот опять разрыдаюсь.

В голове прояснилось, и теперь я понимала, какой слабостью было отталкивать от себя человека просто потому, что однажды ты можешь его потерять. Как это было глупо! Но отчасти мне все же хотелось избежать этого риска. Я просто не могла совладать со своим страхом.

– Думаешь, я ненормальная? – тихо спросила я.

Он усмехнулся, и мне понравилось, как всколыхнулась его грудь у меня под щекой.

– Малышка, я всегда считал тебя чуток ненормальной. За это я тебя и люблю.

Услышав эти слова теперь, когда я соображала гораздо лучше, я затаила дыхание.

– Можешь сказать это снова?

Он провел рукой по моей щеке и запрокинул мне голову.

– Я их видел, – сказал он.

– Что? – нахмурилась я.

Глубоко вздохнув, он заглянул мне прямо в глаза.

– Я видел картины.

Я не сразу поняла, к чему он клонит. Рис провел большим пальцем по моей скуле, улыбнулся мягкой улыбкой… И тут я догадалась.

– Картины? – воскликнула я и попыталась сесть, но он не позволил мне подняться. – Картины у меня дома? – Когда он кивнул, я почувствовала, что лицо словно опалило лучами жаркого солнца. – Те, на которых…

– Я, – подсказал он.

– О боже, – зажмурившись, пробормотала я. – Правда?

– Да.

Сгорая от стыда, я не знала, что сказать.

– Они лежали в шкафу. Зачем ты открывал шкаф?

– Искал психопата-сталкера, – объяснил Рис.

Я распахнула глаза.

– Но это… было недели две назад! Ты видел их, но ничего мне не сказал?

Рис сел на кровать и подтянул меня к себе. Каким-то образом я устроилась у него между ног, и мы оказались лицом к лицу.

– Я ничего не сказал, потому что догадался, что ты именно так отреагируешь.

– А как еще мне реагировать? Какой стыд! Наверное, теперь ты считаешь меня чокнутой. Я ведь и сама как сталкер. Пишу твои портреты, пока тебя нет рядом.

– Малышка, я не считаю тебя сталкером, – заметил Рис.

– Поверить не могу, что ты их видел, – нахмурилась я.

Он усмехнулся, и я сердито на него посмотрела.

– Сказать честно? Я не знал, что ты чувствуешь ко мне, пока их не увидел.

– А я-то думала, ты у нас мистер всезнайка! – воскликнула я.

Рис ухмыльнулся.

– Я подозревал, что ты влюбилась в меня с первого взгляда.

– Господи Иисусе, – пробормотала я.

– Но я не был уверен на сто процентов, пока не увидел портреты. Особенно тот, где я стою на кухне. Ты написала его после… после того как я ушел. – Нахмурив брови, он покачал головой. – Здесь нечего стыдиться. По-моему, это мило.

Я все равно считала, что это жутко.

– Но знаешь, что главное? Увидев их, я первым делом подумал, как ты талантлива. Я словно смотрел в зеркало.

От этих слов мне стало чуточку лучше.

– Малышка, тебе стоит этим заняться. У тебя настоящий талант.

Прижавшись к его груди, я тихонько выдохнула. В голове у меня целый день крутилось множество мыслей, и я сомневалась, что готова думать еще и о колледже.

– Образование еще никому не вредило.

– Ты права, – сказал Рис, проводя рукой по моему плечу. – Это умно. Но столь же правильно и заниматься тем, что тебе нравится, несмотря ни на что.

Я улыбнулась, подумав об этом.

– Мне правда нравится работать в баре.

– Как я уже говорил, в этом нет ничего плохого.

Рис был прав: Джекс был доволен как слон тем, что владеет баром и работает в нем. Ник – тоже. Точнее, я подозревала, что Ник этим доволен. Я никогда не спрашивала его, а он уж явно не рассказывал об этом сам.

– Думаешь, сможешь поесть? – спросил Рис. Когда я кивнула, он шлепнул меня по попе. – Пойдем, внизу есть сыр и крекеры.

Я вылезла из кровати и вышла в коридор, но тут Рис вдруг поймал меня за талию, развернул к себе и прижал к груди. Погладив меня по щеке, он запрокинул мне голову.

– Я люблю тебя, Рокси, – сказал он и нежно поцеловал меня в губы. Я вдруг поняла все чувства, которые стояли за этими чудесными поцелуями. Все они описывались одним коротким словом: «любовь». – Ты хотела, чтобы я сказал это слово. Я буду снова и снова повторять его, пока тебе не надоест это слышать.

Улыбнувшись, я положила руки ему на грудь и вдохнула тонкий аромат его одеколона.

– Думаю, мне никогда не надоест это слышать.

Следующие несколько дней прошли как в тумане по другой причине. Я уже вышла из ступора, а потому, проснувшись в пятницу утром, снова заплакала, поняв, что больше не поеду на встречу с Чарли, как ездила последние шесть лет. Мне было тяжело это осознать. Честно говоря, я не знаю, что делала бы, если бы Риса не было рядом. Он не только позволил мне выплакаться, но и не стал разбираться, что со мной не так, и ругать меня за выплеск эмоций, когда слезы наконец прекратились.

Он просто заказал китайскую еду, и мы пообедали, а потом целый день провели на диване, смотря ужасные фильмы о зомби. Так мы встретили субботу, когда у меня случилась очередная истерика. На этот раз я злилась на себя за то, что так долго отталкивала Риса, ведь я прекрасно понимала, что Чарли отвесил бы мне оплеуху, знай он, как я поступаю. А еще я злилась потому, что не находила в себе сил, чтобы… просто отпустить все к чертям.

В воскресенье я сидела на кровати, пока Рис – в пижамных штанах и с голым торсом – готовил свою портупею и форму к очередной смене. Наблюдая за ним, я сказала, чем собираюсь заняться.

– Завтра поеду в свою квартиру.

Он сидел на полу, наклонив голову, и прикреплял жетон к рубашке, но тут его пальцы замерли, и он посмотрел на меня, изогнув темные брови.

– Зачем? – спросил он.

Я подползла к самому краю кровати и взглянула на него.

– Я хочу… нет, мне нужно разобрать все вещи, которые я привезла из… палаты Чарли. Я просто бросила их в гостиной.

– Может, подождешь немного, и мы поедем вместе? – предложил Рис, покончив с жетоном.

– Я ценю твое предложение, – улыбнулась я, – но все же… этим мне нужно заняться одной. – Иначе говоря, я понимала, что снова разрыдаюсь, увидев все рисунки и безделушки, которые я приносила Чарли. За последние дни я столько раз ревела у Риса на плече, что не хотела, чтобы он снова это видел. К тому же мне нужно было все это отпустить, а потому мне лучше было сначала попробовать разобраться с этим в одиночку. – Теперь у меня в квартире безопасно.

– У тебя должно быть безопасно, – поправил меня Рис. Отложив рубашку, он занялся ремнем. Как оказалось, готовить форму было долго и довольно сложно. – Ты ведь знаешь, что я хочу, чтобы ты жила у меня, пока мы не найдем этого парня.

– Знаю, – кивнула я и подогнула ноги. – Но с системой безопасности мне ничего не грозит. Разве мы не за этим ее установили? К тому же как быть, если его так и не найдут?

– Ты можешь остаться здесь навсегда, – ответил Рис.

Я укоризненно взглянула на него.

– Рис, я вряд ли смогу. Мы ведь только начали встречаться, а большинство людей…

– Мне плевать, как поступает большинство. Я люблю тебя. Ты любишь меня, хоть пока в этом и не призналась. – Он разложил портупею на полу, а я с удивлением посмотрела на него. – Захотим съехаться – съедемся. Какая, к черту, разница?

– Я уже представляю, как ты повторяешь это изящное объяснение моим родителям, – улыбнулась я.

Рис быстро поднялся на ноги.

– Думаешь, твои родители не догадываются, чем мы занимаемся, пока ты живешь у меня?

– Уверена, они думают, что мы играем в карты и вяжем шарфы.

Усмехнувшись, он поставил руки по обе стороны от меня и наклонился над кроватью.

– Они знают, что мы при любой возможности имеем друг друга до беспамятства.

– Фу, – поморщилась я. – Они думают, что мы ведем себя прилично.

– Твои родители? – фыркнул Рис. – Да они надеются, что к следующему лету мы уже состряпаем им внука!

– Вовсе нет… – начала я, но тут же застонала. – Возможно, ты прав.

Улыбнувшись, Рис поцеловал меня в кончик носа.

– Ты поедешь днем? – спросил он и вздохнул, когда я кивнула. – Обещай мне, что уйдешь оттуда и позвонишь мне, если заметишь хоть что-то подозрительное. Я буду на работе, но все брошу и приеду.

Я улыбнулась, наклонилась вперед и поцеловала в ответ.

– Все будет в порядке. Мне просто нужно…

– Немного побыть одной. Я понимаю. Правда.

И в этом был весь Рис. Да, порой он командовал мною как в спальне, так и за ее пределами, но в то же время был невероятно заботливым и понимающим. Он был решителен, но при этом понимал меня так, как не понимал никто на свете. Я любила в нем все, как бы он меня порой ни раздражал.

Я вспомнила, что он рассказал мне о перестрелке, когда признался, что до сих пор не смирился со случившимся, и почувствовала боль в груди.

– Ты в порядке?

– Лучше не бывает, – ответил он.

– И это здорово, но я о другом, – сказала я и глубоко вздохнула. – О перестрелке. Я знала, что тебе пришлось несладко, но не думала, что все так серьезно… Я просто хотела сказать, чтобы ты знал, что всегда можешь поговорить со мной. Хорошо?

– Я и так это знаю, – улыбнулся Рис.

– Не забывай об этом, – тихо сказала я.

– Не забуду, – пообещал он, улыбнувшись шире.

Положив руки ему на бицепсы, я преодолела ничтожное расстояние между нами и поцеловала его в губы. Затем еще раз, а потом отстранилась, чтобы еще раз посмотреть ему в глаза.

Глубоко вздохнув, я произнесла:

– Я люблю тебя, Рис.

Его глаза стали на несколько оттенков темнее. С секунду он ничего не говорил и не двигался. Мне показалось, что он даже не дышал. Затем шагнул вперед и схватил меня за талию. Подняв, он положил меня на спину и навис надо мной, закрывая собой весь мир.

– Малышка, я это знал, но слышать это – настоящее блаженство.

Я хотела повторить свои слова, но Рис накрыл мои губы своими и запечатлел на них умопомрачительный поцелуй. Мы устремились друг к другу, но в этом не было ни грамма ярости. Не было и медленного, соблазнительного соития наших тел. Мы не могли терпеть, ведь теперь нам больше ничто не мешало: не осталось ни недосказанности, ни стен, ни страха. Нас больше ничто не могло сдерживать.

Мы сбросили одежду и принялись ласкать друг друга руками. Я чувствовала прикосновения Риса и понимала, что его любовь ко мне изливается в каждом движении руки, в каждом поцелуе. Он преклонялся перед нашими чувствами. Минуты текли одна за другой, и я растворялась в его ласке, понимая, что заслуживаю этого.

И что он этого заслуживает.

Рис спустился ниже. Когда его голова оказалась между моих бедер, он поцеловал мое лоно и проник языком внутрь меня. Боже, он знал, что делать. Лаская меня, он заводил меня все сильнее. Когда его язык коснулся чувствительного бугорка, он просунул палец внутрь и нашел самую важную точку. Я не смогла больше сдерживаться и кончила, запрокинув голову и вцепившись ему в волосы. Он целовал и покусывал меня, пока я в бессилии не уронила ноги на кровать. Как в тумане я заметила, что Рис потянулся к тумбочке, но тут зашуршала фольга, и я раскрыла глаза. Из-под тяжелых век я смотрела, как он надевает презерватив и зависает надо мной. В следующую секунду он провел ладонью по моей щеке и вошел в меня одним быстрым, сокрушительным движением. Накрыв мои губы своими, он подавил мой стон. Я почувствовала у него на губах свой вкус, отчего возбудилась еще сильнее. Обхватив его ногами за талию, я смаковала глубокие, мощные фрикции.

Рис поднял голову. Его губы блестели, щеки пылали. Не успел он сказать и слова, как я повторила свою мантру: «Я люблю тебя». Я говорила это снова и снова, пока мы не потеряли остатки самоконтроля. Я закинула руки за голову и вцепилась в изголовье кровати, чтобы удержаться на месте, когда он снова ворвался в меня, посылая импульсы во все уголки моего тела. Я снова рассыпалась на части, на миллион счастливых осколков, но на этот раз он кончил вместе со мной, запрокинув голову и простонав мое имя, что показалось мне невероятно сексуальным.

Кончив, он повалился на меня, тяжело дыша.

– Я не могу пошевелиться, – пробормотал он, уткнувшись носом мне в шею.

– Ничего.

– Я тебя раздавлю.

– И это ничего.

– Мне не понравится плоская Рокси, – усмехнулся он.

– Я и так довольно плоская, – заметила я.

– Да ты само совершенство, – ответил он и скатился с меня, ложась на спину. – Черт, малышка…

Открыв глаза, я повернула к нему голову. Одной рукой он закрывал глаза, а другой касался моего бедра, словно ему претила мысль о том, чтобы разорвать телесный контакт окончательно. Впрочем, вполне возможно, во мне говорили романтические фантазии, рожденные оргазмом.

– А знаешь, – сказала я, накрывая его руку своей, и обрадовалась, когда он тотчас перевернул свою руку ладонью вверх и переплел наши пальцы, – я бы тебя нарисовала.

– И даже сказала бы мне об этом? – поддел меня он.

– И даже велела бы тебе позировать голым, – ответила я.

Он убрал руку с лица и повернулся ко мне. На его губах заиграла легкая улыбка.

– Черт возьми, я обеими руками «за».

Примерно через час после того, как Рис ушел на работу, я поехала к себе. Было странно парковаться возле дома и входить внутрь. Не потому, что мне пришлось нажать на кнопку на новом брелоке, чтобы отключить систему безопасности, а затем включить ее снова, когда я переступила порог, и не потому, что я боялась входить в свою квартиру после того взлома.

Я и не думала о сталкере.

Нет. Дело было в коробках, которые стояли возле дивана, в стопке рисунков, лежавших внутри, в напоминании о том, что Чарли действительно больше нет.

Положив ключи на тумбочку, я подошла к коробкам. Мне ужасно захотелось развернуться, уехать обратно к Рису и спрятаться под одеялом, но нужно было с этим разобраться.

Я не могла отступить, ведь иначе мне было не справиться.

Расправив свою футболку с надписью «Я особенная снежинка», я вытащила первый рисунок.

Само собой, это была картина, на которой мы с Чарли сидели на скамейке спиной к зрителю, а вокруг нас стояли покрытые желтыми и красными листьями деревья.

У меня задрожал подбородок. Холст затрясся в руке. Произошедшее было несправедливо, но оно все же случилось – и я не могла ничего изменить.

Чувствуя, как слезы катятся по щекам, я подтащила коробку к дивану и села. Каждый рисунок отражал либо воспоминания о дружбе с Чарли, либо мое душевное состояние в тот момент, когда я его создавала. Было странно перебирать все прекрасные пейзажи, копаться в памяти и понимать, что плохого было немало, но в то же время были и светлые полосы. Например, как я видела Чарли. Мое отношение к нему не изменилось и после несчастного случая. Я по-прежнему считала его самым красивым из знакомых мне людей, как внутренне, так и внешне.

Разбирать картины было сложно, но еще сложнее оказалось отнести их в студию и перейти к другой коробке, где лежали наши фотографии в рамках.

Я не хотела отпускать Чарли. В этом и не было необходимости. Мне просто нужно было дойти до той стадии, когда при мысли о нем я бы чувствовала только радость.

Но для этого… Боже, для этого мне нужно было перестать цепляться за ненависть, отчаяние и печаль, которые терзали меня слишком долго. Вместо того чтобы извлечь урок из случившегося с Чарли и жить полной жизнью, я лелеяла в себе все эти мерзкие чувства. Они были как плесень, которая пожирает все на свете, как инфекция, от которой мне нужно было избавиться.

Поставив одну из фотографий на стол рядом с мольбертом, я взглянула на открытую дверь в коридор. Сама не понимая, что делаю, я вытащила телефон, вошла в спальню и остановилась возле двери шкафа.

Я вспомнила, что Рис сказал мне несколько дней назад, когда признался, как сложно ему было смириться с последствиями перестрелки. В день похорон он объяснил мне, что до сих пор не забыл о случившемся, хотя и пытался жить дальше.

Я знала, что мне нужно сделать, чтобы действительно начать отпускать всю боль и гнев, но ничего настолько сложного я в жизни не делала.

Открыв дверцу шкафа, я опустилась на колени, положила телефон рядом и принялась разгребать одежду, которую обычно просто бросала на пол, вместо того чтобы складывать аккуратно, как Рис. Улыбнувшись, я вытащила джинсы и отбросила их в сторону. Если бы мы с Рисом действительно стали жить вместе, мне точно больше не пришлось бы переживать из-за бардака в шкафу.

И это было круто.

Нужные джинсы я нашла не сразу. Мне понадобилось раздвинуть все висящие на плечиках футболки и забраться в самый дальний угол шкафа, чтобы разыскать те джинсы, которые были на мне в вечер, когда Генри пришел в бар. Подняв их с пола, я задумалась, как они вообще оказались так далеко.

Сев на пол, я порылась в кармане и нащупала визитку. Когда я вытащила ее, у меня по руке пробежал холодок. Я нахмурилась и уставилась на заднюю стенку шкафа. Я никак не могла понять, почему в нем вечно царит такой холод.

Я взглянула на визитку и покачала головой, не в силах поверить, что у Генри вообще они были. Серьезно? «Привет, я вышел из тюрьмы, держи мою визитку!» Но если я правильно помнила, это была визитка той же самой автомастерской, которой управлял его отец, когда мы учились в школе.

«Вряд ли он действительно хотел навредить Чарли».

Слова Риса пронеслись у меня в голове, и я впервые за долгое время вспомнила о слушаниях по досрочному освобождению, о суде и обо всем, что случилось с того вечера до этого самого дня. Мне было сложно это признавать, но Генри ни разу не попытался оправдать свои действия. Не было ни дня, чтобы он не показывал свое раскаяние, причем это раскаяние казалось искренним. Помню, на суде он плакал. Не когда зачитали обвинительный приговор и не когда огласили его наказание, а когда он пересказывал события того вечера.

Генри плакал.

И тогда я ненавидела его за это. Я не хотела видеть его слезы и не понимала, почему он вообще плачет, если именно он покалечил Чарли. Но теперь я осознала, что дело было не только в этом. Все это время я винила себя и выплакала целое море слез. Думая о Генри, я всегда думала о своей роли в случившемся.

На мгновение я зажмурилась и попыталась представить, как бы Чарли отреагировал на то, что я собиралась сделать: был бы он расстроен этим или повернулся бы ко мне, чтобы сказать: «Ну наконец-то!». Я вздохнула, затем набрала напечатанный на визитке номер.

Внутри меня все сжалось. Раздался гудок, второй, третий. Мне захотелось забиться под груду одежды, валявшейся в шкафу. В конце концов включился автоответчик. Я не стала оставлять сообщение – что мне было сказать? Я даже не знала, что бы он сказал, если бы ответил. Я хотела встать, но снова ощутила порыв ветра. На этот раз он был гораздо сильнее и холоднее, словно у меня в шкафу была морозилка.

Чертовски странно.

Положив телефон на пол, я поползла на коленях вперед, разгребая одежду. Ветер никак не мог дуть с улицы, потому что шкаф упирался в стену, которая выходила на лестницу, ведущую на второй этаж. Может, он дул из фойе? Потянувшись, я дотронулась рукой до стены. Ее поверхность была прохладной, как я и ожидала, но почему-то она не показалась мне… твердой. В отличие от остальных стенок шкафа, она была сделана словно из фанеры, которую пускали на изготовление дешевых книжных стеллажей, не выдерживавших никакого контакта с водой. При ближайшем рассмотрении я даже заметила трещину на стыке этого хлипкого дерева с настоящей стеной. Деревянная вставка доходила почти до потолка – полметра шириной и метра полтора высотой.

Что, вероятно, объясняло все сквозняки.

Я надавила на фанеру и ахнула, когда она с легкостью поддалась. Передо мной оказалось свободное пространство.

– Твою мать, – пробормотала я, вспоминая о потайных ходах и коридорах, о которых Сильверы рассказывали мне, когда я только въехала в эту квартиру. Тогда я им не поверила или подумала, что все ходы закрыли при реставрации.

Любопытство одержало верх. К тому же мне отчаянно хотелось отвлечься. Сквозь открывшееся отверстие мог протиснуться любой человек – достаточно было лишь немного наклониться и повернуться боком. Я пролезла внутрь и оказалась в темном, пропахшем плесенью помещении, которое освещалось лишь скудным светом, проникавшим из моей спальни.

У меня почти получилось выпрямиться в полный рост. Рису пришлось бы стоять там, согнувшись в три погибели. В воздухе летало столько пыли, что я постаралась не делать глубоких вдохов. Видимо, я стояла под лестницей.

О боже.

Я вспомнила о том старом фильме – «Люди под лестницей» – и поежилась. Было жутко. Медленно повернувшись влево, я поняла, что в этом тесном помещении тоже была лестница. Держась обеими руками за стены, я осторожно пошла по ступенькам. Они были узкими и высокими. Я и представить не могла, как кто-то мог ходить по ним, не ломая себе шею, если только он не знал здесь каждый уголок.

Лестница уперлась в другую потайную дверь, такую же, как у меня в шкафу, – размеры были те же. Я надавила на нее, и она беззвучно отворилась.

И открылся другой шкаф, вот только обычным гардеробом его было не назвать. Там не было ни одежды, ни плечиков, ни дверей. Ничто не мешало мне осмотреть комнату. Словно в трансе я пошла вперед.

Сквозь большое эркерное окно внутрь струился свет. В его лучах танцевали крошечные пылинки. Должно быть, в комнате было тепло, но я похолодела, когда вышла из шкафа, и прищурилась.

О господи.

Стоило мне взглянуть на стены, как внутри все оборвалось. Все стены были увешаны фотографиями: одни были приклеены на скотч, другие заткнуты друг за друга.

Я не могла поверить своим глазам.

На стенах висели фотографии женщин, которых я ни разу в жизни не видела. Они шли по делам, работали в саду и занимались обычными вещами, но некоторые снимки… О боже, на некоторых снимках крупным планом были запечатлены связанные запястья и лодыжки, а еще…

Я взглянула на левую стену и тотчас отвернулась. Затем повернулась к ней снова, зажав рот рукой.

Там были мои фотографии.

На них я была в своей квартире: спала на диване или кровати. На одних снимках я ходила по спальне в одном полотенце, на других и вовсе без него. Я была полностью обнаженной, а фотографии были сделаны под всеми мыслимыми и немыслимыми углами. Их было множество, на некоторых я была не одна.

На нескольких снимках мы были с Рисом.

Вместе сидели на диване. Он сидел на кровати, а я стояла перед ним. Мы целовались. Мы… занимались любовью.

Я смотрела на эти фотографии, не в силах пошевелиться от ужаса. Я не могла даже вздохнуть. Я понимала, что мне нужно уносить ноги, скорее звонить в полицию. Но я сделала шаг назад и угодила в зыбучие пески.

Половица скрипнула у меня под ногой, и этот звук показался мне оглушительным.

У меня все волосы встали дыбом. Кровь застыла у меня в жилах.

– Очень жаль, что ты все это увидела.