28

Детектив Расбах внимательно разглядывал Энн. Она была явно взволнована и сидела, выкручивая себе руки. По лицу разлилась бледность, зрачки были расширены. Он не был уверен, стоит ли продолжать. Она произнесла на камеру, что отказывается от своего права на юридическую помощь, но он сомневался, способна ли она была в своем нынешнем психическом состоянии принимать такие решения. И все же он хотел услышать, что она ему скажет. Они всегда могли отклонить ее признание как недействительное (скорее всего, они так и сделают), но ему необходимо было это услышать. Он хотел знать.

– Я ее убила, – сказала Энн. Она казалась расстроенной, но в здравом уме. Она знала, кто она, где она и что делает.

– Расскажите, что случилось, – сидя напротив нее, попросил он.

– Я проверяла ее в одиннадцать, – начала Энн. – Я пыталась покормить ее из бутылочки, потому что выпила. Но она раскапризничалась, она хотела грудь. Отказывалась брать бутылочку, – Энн замолчала и посмотрела поверх плеча Расбаха в стену, как будто у него за спиной был экран, на котором перед ней снова разворачивалось произошедшее.

– Продолжайте, – попросил детектив.

– Тогда я подумала, ну и к черту, и дала ей грудь. Мне было стыдно, но она не хотела бутылочку и была голодной. Все плакала, и плакала, и никак не успокаивалась. Раньше у меня не возникало проблем с тем, чтобы кормить ее из бутылочки, она спокойно ее брала. Откуда мне было знать, что она вдруг откажется именно в тот вечер, когда я выпила вина?

Расбах ждал продолжения. Он не хотел, заговорив, прервать поток ее мыслей. Она все так же смотрела в стену позади него, как будто была в трансе.

– Я не знала, что еще делать. Поэтому покормила ее грудью, – она оторвала глаза от стены и посмотрела на него. – Я соврала, когда сказала, что помню, как сняла с нее розовое боди. Я не помню. Я сказала вам это только потому, что предположила, что я это сделала, но в действительности я ничего этого не помню.

– А что вы помните? – спросил Расбах.

– Помню, как кормила ее, она поела, но мало, а потом опять начала плакать, – взгляд Энн вернулся к воображаемому экрану. – Я ходила с ней, укачивала ее, пела, но она только громче плакала. И я плакала тоже, – она посмотрела на него. – Я ее шлепнула, – из ее глаз брызнули слезы. – После этого я ничего не помню. Она была в розовом боди, когда я ее шлепнула, я помню это, но я не помню, что случилось потом. Наверное, я ее переодела. Может быть, я уронила ее или стала трясти, не знаю. Может быть, я прижала ей к лицу подушку, как вы и говорили, чтобы она перестала плакать, но только каким-то образом я ее точно убила, – она начала истерично рыдать. – А когда я вернулась в полночь, она была в кроватке, но я не брала ее на руки. Я не знаю, дышала ли она.

Расбах дал ей поплакать. Наконец он произнес:

– Энн, если вы ничего не помните, то почему вы думаете, что убили Кору?

– Потому что она пропала! Потому что я ничего не помню. Иногда, когда у меня стресс, сознание раскалывается, и я выпадаю из реальности. А потом я понимаю, что у меня в памяти провал, и не знаю, что делала в это время. Такое уже случалось.

– Расскажите мне об этом.

– Вы все сами знаете. Вы говорили с Дженис Фогл.

– Я хочу услышать вашу версию. Расскажите, что случилось.

– Не хочу, – она взяла несколько бумажных платочков из коробки и промокнула глаза.

– Почему?

– Я не хочу об этом говорить.

Расбах откинулся на спинку стула и произнес:

– Не думаю, что вы убили Кору, Энн.

– Нет, вы именно так и думаете. Вы сами так говорили, – она комкала в руках платочки.

– Больше я так не думаю. И я искренне сожалею, что внушил вам эту мысль.

– Я точно ее убила. А Марко попросил кого-то вывезти тело, чтобы защитить меня. Чтобы я не знала, что сделала.

– Тогда где она сейчас?

– Не знаю! Марко не рассказывает! Я умоляла его, но он не рассказывает. Он все отрицает. Не хочет, чтобы я знала, что убила собственную дочь. Он защищает меня. Наверное, ему так тяжело. Я подумала, что если приду сюда и признаюсь, то ему не нужно будет больше притворяться, и он сможет рассказать нам, где она, и я буду знать, и все будет кончено, – она съежилась на стуле, опустив голову.

Да, Расбах подозревал в начале, что произошло нечто подобное. Что мать вышла из себя, убила ребенка, а потом они с мужем это скрыли. Такое могло случиться. Но не так, как она это рассказывала. Потому что, если бы она убила ребенка в одиннадцать или даже в полночь и Марко не знал об этом до половины первого, то как тогда получилось, что Дерек Хониг уже ждал с машиной в проулке, чтобы вывезти тело? Нет, она не убивала ребенка. Это просто не складывается.

– Энн, вы уверены, что покормили ее и она стала плакать в одиннадцать? Не могло это случиться раньше? Например, в десять?

В таком случае Марко мог узнать и раньше, когда проверял дочь в десять тридцать.

– Нет, в одиннадцать. Я всегда кормлю ее на ночь в одиннадцать, а потом она обычно спит до пяти утра. Это был единственный раз, когда я отлучалась с вечеринки дольше, чем на пять минут. Можете спросить остальных.

– Да, Марко и Синтия подтвердили, что после одиннадцати вас долго не было и что вы вернулись уже около одиннадцати тридцати, а потом пошли проверять Кору снова в полночь, – ответил Расбах. – Когда вы вернулись на вечеринку, вы говорили Марко, что могли как-то ей навредить?

– Нет, я… я не осознавала до вчерашнего вечера, что, скорее всего, я это сделала!

– Но смотрите, Энн, то, что вы описываете, невозможно, – сказал ей Расбах мягко. – Если Марко пошел туда в двенадцать тридцать, не зная, что ребенок мертв, как могло получиться, что кто-то ждал в гараже с машиной, чтобы вывезти тело, несколько минут спустя?

Энн замерла. Руки перестали нервно комкать платки. Она казалась растерянной.

Ему нужно было сообщить ей еще кое-что:

– Скорее всего, машина, которая стояла в гараже и на которой увезли Кору, принадлежала человеку, найденному убитым в домике в горах, Дереку Хонигу. Следы от шин подходят, и мы скоро узнаем, подтвердит ли экспертиза их идентичность следам из вашего гаража. Мы думаем, он увез Кору в свой домик в горах Катскилл. А некоторое время спустя Хонига забили до смерти лопатой.

Энн смотрела на него так, будто не способна была воспринять эту информацию.

Расбах беспокоился за нее.

– Могу я позвонить кому-нибудь, чтобы вас отвезли домой? Где Марко?

– Он на работе.

– В воскресенье?

Она не ответила.

– Могу я позвонить вашей матери? Подруге?

– Нет! Все в порядке. Я сама доеду. Правда, со мной все в порядке, – сказала Энн. Она резко встала. – Пожалуйста, не говорите никому, что я приходила, – попросила она.

– По крайней мере позвольте вызвать вам такси, – настаивал он.

За минуту до приезда такси она резко повернулась к нему и сказала:

– Но… с двенадцати тридцати и до того, когда мы вернулись домой, было полно времени. Что, если я убила ее, а он нашел ее в двенадцать тридцать и позвонил кому-то. Мы вернулись почти в полвторого, ему не хотелось уходить. Вы не знаете наверняка, что Кору увезли в той машине, которая ехала по проулку в двенадцать тридцать пять. Это могло случиться позже.

Расбах ответил:

– Но если бы Марко кому-то звонил, мы бы знали. У нас есть записи всех ваших звонков. Он никому не звонил. Если Марко и договорился с кем-то, чтобы ребенка увезли, это должно было случиться заранее. А это значит, вы ее не убивали.

Энн бросила на него встревоженный взгляд, как будто собиралась что-то добавить, но в этот момент подъехало такси, и она так ничего и не сказала.

Расбах смотрел ей вслед, жалея до глубины души.

Энн возвращается в пустой дом. В изнеможении ложится на диван в гостиной и размышляет над тем, что случилось в участке.

Расбах почти убедил ее, что она не могла убить Кору. Но ее беспокоит спрятанный в стене мобильник. Марко мог позвонить кому-то в двенадцать тридцать. Она не знает, почему промолчала о телефоне. Может быть, ей не хочется, чтобы Расбаху стало известно о любовнице Марко. Ей слишком стыдно.

Либо так, либо Кору увез, живую, тот человек из домика в горах, после того как Марко проверил ее в полпервого. Она не понимает, почему детектив Расбах так убежден, что машина, ехавшая по проулку в двенадцать тридцать пять, имеет какое-то отношение к произошедшему.

Она вспоминает, как часто лежала здесь с Корой на груди. Кажется, что это было так давно. Она так уставала, что ей требовалось на минутку прилечь с ребенком. Они сворачивались калачиком на диване, прижавшись друг к другу, где-нибудь после обеда, и иногда засыпали вместе. По ее щекам скатываются слезы.

Из-за стены до нее доносятся звуки. Синтия дома, ходит по своей гостиной, слушает музыку. Энн чувствует отвращение. Ей все в этой женщине ненавистно: ее бездетность, ее чувство превосходства над остальными, сексуальная одежда, фигура. Энн ненавидит ее за то, что та заигрывала с ее мужем, пыталась разрушить ее семью. Она не знает, сможет ли когда-нибудь простить Синтию за то, что та сделала. И больше всего она ненавидит Синтию потому, что они были такими хорошими подругами раньше.

Энн ненавистно то, что Синтия живет через стену. Неожиданно она понимает, что они могут и переехать. Они могут выставить дом на продажу. Здесь Энн с Марко все равно пользуются дурной славой (горы писем до сих пор приходят каждый день), и дом, который она так любила, теперь кажется ей склепом. Она чувствует себя похороненной заживо.

Им нельзя больше жить здесь, с Синтией за стеной, на расстоянии, с которого она может поманить Марко пальцем.

Почему Марко вышел вчера со двора Синтии с таким виноватым видом? Он упорно отрицает, что между ними что-то есть, но Энн не дура. Она не может добиться от него правды, и она устала от всего этого вранья.

Тогда она спросит у Синтии. Узнает правду от нее. Но как она может быть уверена, что и Синтия не солжет?

Вместо этого она поднимается и идет на задний двор. Заходит в гараж за садовыми перчатками. В гараже она ждет, когда глаза привыкнут к темноте. Знакомо пахнет маслом, старым деревом и затхлыми половиками. Она стоит здесь, пытаясь представить, что произошло в ту ночь. Она совсем запуталась. Если она не убивала Кору и Марко не просил никого вывезти тело, тогда кто-то, наверное тот человек, который теперь мертв, выкрал ее дочь из кроватки и положил в машину, пока она – вместе с Марко, Синтией и Грэмом, – ни о чем не подозревая, находилась в соседнем доме.

Она рада, что его убили. Она надеется, он страдал.

Она выходит из гаража и яростно выдирает сорняки на газоне, до тех пор пока руки не покрываются волдырями и не начинает болеть спина.