Глава 20
Угроза первого использования
Использование нашего ядерного оружия
На магнитофонной записи разговоров в Овальном кабинете 25 апреля 1972 г. содержится такой обмен мнениями между Ричардом Никсоном и советником по национальной безопасности Генри Киссинджером в отношении возможного американского ответа на успешное наступление северовьетнамцев:
Президент: Я все же думаю, что нам следует разбомбить эти дамбы. Много народа утонет?
Генри Киссинджер: Да, порядка 200 000 человек.
Президент [в задумчивости, обыденно]: Нет, нет, нет… Я бы лучше использовал атомную бомбу. Понимаешь, Генри?
Киссинджер [как и президент, тихим голосом]: Это, думаю, будет чересчур.
Президент [с удивлением]: Атомная бомба, это тебя беспокоит? Ради всего святого, я просто хочу, чтобы ты мыслил масштабно, Генри.
Это был не первый раз, когда Никсон забавлялся подобными масштабными идеями. Как пишет бывший глава его администрации Г. Холдеман в мемуарах, над которыми он работал в ожидании тюремного заключения за участие в Уотергейтском скандале, Никсон задумал покончить с Вьетнамской войной еще во время предвыборной кампании в 1968 г.
Никсон не просто хотел положить конец Вьетнамской войне, он был абсолютно уверен, что сделает это в первый же год своего президентского правления.
…Угроза была ключевым элементом, и Никсон придумал название для своей теории, которое, думаю, приведет в восхищение всех его ненавистников. Мы прогуливались вдоль окутанного туманом берега после работы над речью на протяжении целого дня [во время предвыборной кампании 1968 г.]. Он сказал: «Я назвал ее “теорией безумца”, Боб. Я хочу намекнуть северовьетнамцам, что дошел до точки, когда могу сделать всё ради прекращения войны. Мы просто скажем им, знаете, Никсон свихнулся на ненависти к коммунизму. Мы не можем удержать его, когда он выходит из себя, – а он держит палец на ядерной кнопке, – и Хо Ши Мин сам через пару дней прибежит в Париж и будет умолять о мире».
Когда я прочитал это в 1978 г., у меня возникло жуткое подозрение, что я мог быть источником этой безумной схемы или как минимум того названия, которое он придумал. В 1959 г. я прочел две лекции на семинаре Генри Киссинджера в Гарварде, и одна из них называлась «Использование безумия в политических целях». Она входила в серию лекций по теории переговоров под общим названием «Искусство принуждения: исследование роли угроз в экономических конфликтах и войнах».
Чтобы проиллюстрировать нелогичность одного из положений теории переговоров, я указал на сложность выдвижения убедительной угрозы нанести ядерный удар по ядерной державе или ее союзнику. Как ни крути, она равносильна угрозе самоубийства ради убийства. Последствия реализации такой угрозы настолько ужасны, что для оказания эффекта ей не требуется значительная убедительность. Однако последствия для самой угрожающей стороны таковы, что эту угрозу сложно принять всерьез.
Я привел в качестве примера возможное, хотя и опасное, решение этой проблемы – намеренное использование Гитлером своей репутации безумца и непредсказуемого человека – импульсивность, безрассудство, гнев – для устрашения неприятеля и повышения эффективности угроз и ультиматумов до начала реального вторжения во время Второй мировой войны. Вопреки ожиданиям его собственных генералов такой шантаж на деле оказался исключительно успешным и обеспечил бескровную оккупацию Рейнской демилитаризованной области, Австрии, Судетской области и Чехословакии. Иначе говоря, образ непредсказуемого безумца вполне может работать. И он реально работал в случае Гитлера, хотя и потому, в определенной мере, что тот действительно был безумным, безрассудным и агрессивным. Я и представить не мог, что такой подход мог оказаться привлекательным для американского лидера.
Поэтому, прочитав мемуары Холдемана, я сразу же подумал, что Никсон позаимствовал как минимум название своей теории, а может быть, и саму идею, у Киссинджера, т. е. косвенным образом у меня. К моему облегчению, при более внимательном изучении мемуаров выяснилось, что Холдеман датировал свой разговор с Никсоном 1968 г., а, как известно, Никсон впервые встретился с Киссинджером только осенью 1969 г. Хорошо это или плохо, но Ричард Никсон придумал свою безрассудную политику без влияния со стороны Киссинджера или с моей стороны.
Скорее всего, у его идеи достижения амбициозной цели во Вьетнаме с помощью ядерной угрозы был более авторитетный источник: Дуайт Эйзенхауэр, при котором Никсон на протяжении восьми лет занимал должность вице-президента. Как говорит Холдеман в том же самом пассаже о теории безумца, Никсон «увидел параллель в действиях президента Эйзенхауэра в конце другой войны. Когда Эйзенхауэр пришел в Белый дом, Корейская война зашла в тупик. Эйзенхауэр поспешил положить конец этому. Он намекнул китайцам, что сбросит атомную бомбу на Северную Корею, если немедленно не будет заключено перемирие. Всего через несколько недель китайцы добились согласия на перемирие, и Корейская война завершилась». (Эйзенхауэру, как бывшему главнокомандующему в Европе во время Второй мировой войны, в отличие от самого Никсона, ни к чему было намекать на безумие, чтобы придать вес ядерной угрозе. Однако, по словам Холдемана, Никсон «верил в то, что его жесткая антикоммунистическая риторика с 20-летним стажем убедит Северный Вьетнам в серьезности обещанного».)
Не только Никсон верил в то, что ядерная угроза критически необходима для достижения перемирия на Корейском полуострове, которое соблюдается – с трудом в настоящий момент – вот уже 64 года. Так думал сам Эйзенхауэр. Бывший глава его администрации в Белом доме Шерман Адамс, как рассказывают, поинтересовался у Эйзенхауэра позднее, как ему удалось добиться перемирия в Корее. «Под угрозой начала ядерной войны, – не задумываясь ответил тот. – Мы сказали, что не сможем оставаться в рамках ограниченной войны, если коммунисты не пойдут на перемирие. Они не хотели полномасштабной войны или атомного удара. Это сдержало их в определенной мере». Его госсекретарь Джон Фостер Даллес дал точно такое же объяснение.
Никто в точности не знает, действительно ли эта угроза повлияла на китайских руководителей и даже дошла ли она до них. Что совершенно определенно и логично, так это уверенность администрации Эйзенхауэра, в том числе и Ричарда Никсона, в эффективности угрозы. Глядя на нее, Эйзенхауэр и Даллес стали полагаться на угрозы и в последующих кризисах. Пафосный отчет Даллеса в 1956 г. о стратегии принятия риска, лежавшей в основе нескольких первых случаев применения угроз, привел к рождению термина «балансирование на грани войны». В выражениях, которые звучали рефреном на протяжении всей холодной войны, – в выражениях, фактически определивших понятие «холодная война» в том смысле, в котором оно возвращается в последние несколько лет, – Даллес заявил:
Некоторые говорят, что мы балансируем на грани войны. Конечно, мы балансируем на грани войны. Способность балансировать на грани войны без ее развязывания – это абсолютно необходимое искусство. Если вы им не владеете, то неизбежно скатываетесь в войну. Если вы пытаетесь отмахнуться от него, если вы боитесь балансировать на грани, то проигрываете.
И, как я обнаружил вскоре после отставки Никсона, эта стратегия не заканчивается на Даллесе и Эйзенхауэре.
В сентябре 1974 г., сразу после ухода Никсона в отставку, Роджер Моррис, бывший помощник Генри Киссинджера, впервые рассказал в журнале Washington Monthly, что Никсон распорядился разработать в октябре – ноябре 1969 г. план ядерного удара по Северному Вьетнаму. Моррис входил в состав «октябрьской группы» в Белом доме, разрабатывавшей план того, что по требованию его босса, Киссинджера, должно было стать «жестоким ударом» и привести «эту маленькую страну четвертого сорта» Северный Вьетнам к «краху». Когда я после ознакомления со статьей стал интересоваться у Морриса деталями, он сказал, что занимался изучением материалов со спутниковыми фотографиями по нескольким целям для ядерного удара в Северном Вьетнаме. Одна из них, пункт перевалки материально-технических ресурсов из Китая, находилась в паре километров от границы с Китаем. Воздушный ядерный взрыв малой мощности над этой железнодорожной станцией в джунглях, по оценке разработчиков плана, должен привести к гибели всего лишь «трех мирных жителей». Другой потенциальной целью был перевал Му-Гиа, где проходила тропа Хо Ши Мина на территорию Лаоса.
Когда я начал копировать документы Пентагона, мне не было известно о разработке таких планов в октябре 1969 г. Я не ожидал, что они разрабатывались в самом начале первого президентского срока Никсона, хотя уже знал, что другое, последнее северовьетнамское наступление три или четыре года спустя вполне могло спровоцировать использование ядерного оружия. Тогда от своего друга Мортона Халперина, заместителя Генри Киссинджера, который покинул Совет национальной безопасности в сентябре, я узнал, что Никсон – вопреки всем ожиданиям публики – не планировал безусловный выход из Вьетнама, а угрожал резкой эскалацией войны до достижения квазипобеды.
Морт рассказал мне о засекреченной тогда бомбардировке Камбоджи. Она, по его словам, должна была показать Северному Вьетнаму, что, не обращая внимания на ожидания избирателей, Никсон уже пошел дальше Линдона Джонсона. В числе других угроз – и это было совершенно серьезно – значились вторжение на территорию Камбоджи и Лаоса, минирование Хайфона, неограниченная бомбардировка городов Северного Вьетнама вплоть до границы с Китаем и, возможно, вторжение на территорию Северного Вьетнама. Предупреждение, направленное советскому послу Анатолию Добрынину еще в мае, как сказал Халперин, подразумевало готовность использовать ядерное оружие, если условия Никсона не будут приняты. Однако никто из нас и представить не мог, что Никсон был готов пойти на это уже осенью первого года пребывания у власти.
Откровения Халперина относительно тайных целей президента и его приверженности политике угроз лишь подкрепили мое решение скопировать совершенно секретные документы Пентагона. Я был уверен, что угрозы Никсона не принесут результата, а приведут к продолжению войны на земле и к расширению войны в воздухе с тяжелыми потерями с обеих сторон. Если бы мне тогда было известно о ядерных угрозах и планах Никсона, я сразу обнародовал бы их и не втягивался бы в историю с документами Пентагона, которая завершилась в 1968 г., еще до прихода Никсона в Белый дом.
Позднее, в 1971 г., когда эти документы были опубликованы, Генри Киссинджер всерьез опасался, что я знаю о ядерных угрозах и планах Никсона и даже располагаю их документальными подтверждениями, а потому называл меня «самым опасным человеком в Америке», которого «необходимо остановить любой ценой». Как я уже говорил во введении, неожиданное разоблачение противоправных действий Белого дома против меня – т. е. действий, призванных не допустить обнародования документов из администрации Никсона помимо документов Пентагона, – сыграло определенную роль в отставке Никсона перед лицом импичмента и в прекращении войны девять месяцев спустя.
От практического использования теории безумца в 1969 г. Никсона удержала вовсе не утечка информации об его угрозах и планах и не выполнение их требований Северным Вьетнамом. Действительной причиной, как пишет Никсон в своих мемуарах, было то, что два миллиона американцев приняли 15 октября участие во «Вьетнамском моратории» (всеобщей забастовке, иначе говоря) – общенациональном протесте против войны. Еще одна демонстрация с центром в Вашингтоне была намечена на середину ноября. По словам Никсона, ему было ясно с учетом масштаба первой демонстрации, что его ультиматум не пройдет. Северовьетнамцы вряд ли поверят в то, что смогут продолжать наносить удары перед лицом таких беспрецедентных протестов в стране.
Никсон потихоньку оставил на время свои планы ударов по Северу. Однако по его указанию силы SAC оставались в повышенной боевой готовности до конца месяца, причем так, чтобы это было видно советской разведке, но не американской публике. Идея была простой – сделать ядерную угрозу правдоподобной для Советов и Северного Вьетнама, сохраняя ее в тайне от собственной публики.
Повышенная боевая готовность – предполагавшая круглосуточное дежурство бомбардировщиков SAC с оружием на борту, т. е. боевое дежурство в воздухе, которое Макнамара прекратил в 1968 г. из-за аварии, – должна была сигнализировать Советам: «Мы действительно готовимся нанести ядерный удар по вашему союзнику, если он не согласится на наши условия; не вздумайте нанести ответный ядерный удар, если мы пойдем на это. Мы незамедлительно отреагируем на него упреждающим ударом». Это была, как я теперь понимаю, показательная демонстрация главной цели американских стратегических вооружений с начала 1950-х гг.: сдерживание ответного советского удара в случае первого применения американцами тактического ядерного оружия. Соединенные Штаты фактически угрожали нанести полномасштабный первый удар по Советскому Союзу, если тот решится применить в ответ свое тактическое оружие.
Я ничего не знал об этом ни в 1969 г., ни в последующие пять лет. Об этом вообще не было известно почти никому за пределами Белого дома и Пентагона. Таким образом, никто из тех двух миллионов человек, участвовавших в демонстрациях в 1969 г., даже не подозревал, что они помогают продлить «мораторий» на американские ядерные удары (но не на угрозы и подготовку) почти на полстолетия.
Прочитав в 1974 г. откровение Роджера Морриса о планировании первого использования ядерного оружия еще в 1969 г., а потом получив от Морриса дополнительную информацию, я поделился услышанным со своим близким другом пакистанским политологом и антивоенным активистом Икбалом Ахмадом. Икбал сообщил, что он был в Париже в декабре 1972 г. и встречался с северовьетнамской делегацией накануне и во время рождественской бомбардировки Северного Вьетнама, которая последовала за предвыборным обещанием Киссинджера «скорого мира». Главный переговорщик Сюан Тхюи, по словам Икбала, сказал, что Генри Киссинджер угрожал Северному Вьетнаму ядерным ударом 12 раз.
Я удивился: «Они даже подсчитали сколько раз!» Ахмад подтвердил это и добавил, что счет продолжился на следующее утро, когда он разговаривал с Ле Дык Тхо, начальником Сюана Тхюи. Когда Ахмад рассказал ему о том, что слышал вчера, Ле Дык Тхо покачал головой и заметил: «Уже 13 – несчастливое число».
Обнаружить, что я пребывал в таком же неведении, как и все остальные, на протяжении пяти лет, не было чем-то неожиданным для меня. В конце концов, я знал лучше большинства о том, как хорошо и как долго хранят секреты в правительстве. В то же время в этих двух областях – Вьетнам и ядерная политика – я считал себя исключительно осведомленным, можно сказать, посвященным. Поэтому я испытал нечто вроде шока, узнав лишь в 1974 г., насколько недооценивал ядерный аспект стратегии Никсона во Вьетнаме.
Эта новость заставила меня задуматься над сложным вопросом: если я не знал об этом, то что еще может оказаться неизвестным мне? Сколько моментов я упустил, занимаясь долгое время планированием первого удара, ложными тревогами, нестабильностью и кризисами? В частности, о скольких угрозах первого использования ядерного оружия, прозвучавших со стороны других президентов, я не услышал или не воспринял всерьез? Эти «неизвестные неизвестные», как выразился впоследствии Дональд Рамсфелд, министр обороны при Джордже Буше-старшем, неожиданно для меня стали «известными неизвестными». И я начал расследование, которым занимаюсь уже больше четырех десятилетий. В конечном итоге оно перевернуло мое представление о функциях наших стратегических сил первого удара и их связи с угрозами первого использования тактического оружия для поддержки союзников.
Я начал изучать историю американских угроз первого использования – складывать вместе «предполагаемые», или голословные, угрозы в открытых научных, журналистских расследованиях и мемуарах, – а затем переосмысливать закрытые эпизоды, которые исследовал ранее, не представляя в полной мере глубинную картину. Большинство исторических работ умаляют или полностью игнорируют такие заявления или сообщения о ядерных угрозах из-за отсутствия документального подтверждения. Тем не менее время от времени по мере того, как рассекречиваются документы – иногда через несколько десятилетий после событий, – выплывают факты, говорящие о справедливости предположений и о реальности угроз.
Как и в случае планирования первого удара и оценки его эффектов или делегирования права использовать ядерное оружие, скудость доступных исследователям документов является следствием не отсутствия таких угроз, а систематического, длительного засекречивания их даже от представителей правительства, имеющих допуск. Секретность вокруг обсуждения ядерных угроз на уровне президента не менее серьезна, чем секретность вокруг тайных операций или заговоров. В результате серьезные исследователи либо вообще не знают о подобных угрозах, либо относятся с большим скепсисом к возможности их обсуждения на высшем уровне.
В итоге после того, как Гарри Трумэн ответил на пресс-конференции 30 ноября 1950 г. (через несколько дней после окружения морских пехотинцев китайскими войсками в районе Чосинского водохранилища в Корее) на вопрос о том, рассматривается ли возможность использования атомного оружия в Корее, словами «его использование рассматривается всегда», почти все историки на протяжении десятилетий считали, что он просто дал импровизированный, необдуманный ответ, не имеющий ничего общего с реальным процессом принятия решений.
Это не так. Высказывание президента на пресс-конференции, по всей видимости, не было осознанным. (Вопрос, очевидно, не был предусмотренным – Белый дом пытался откреститься от его заявления впоследствии.) Однако «за» и «против» ядерных ударов в различных ситуациях постоянно обсуждались в Объединенном комитете начальников штабов, и неоднократно в присутствии Трумэна кто-то из его членов, а то и все разом фактически призывали к использованию ядерного оружия. Все это держалось в секрете (если не считать одной оговорки Трумэна) на протяжении десятилетий.
Я хорошо помню эту пресс-конференцию в 1950 г. Мне тогда было 19, и я готовился к отправке в Корею в конце третьего года обучения в колледже, если не раньше. (Именно тогда я предложил своей невесте сыграть свадьбу до моей отправки на войну. Мы зарегистрировались во время рождественских каникул между осенним и весенним семестрами, однако позднее той весной новая система отсрочек позволила мне окончить колледж и провести год в аспирантуре в Англии, прежде чем я добровольно записался в Корпус морской пехоты.) Мне всегда хотелось узнать, стояло ли за высказыванием Трумэна что-то большее, чем считали историки. В процессе моего нового исследования выяснилось (когда наконец появился большой объем документов по ядерному анализу и чрезвычайным планам), что система секретности доказала свою эффективность и что начальники штабов были готовы рассматривать применение атомных бомб уже через пять лет после Хиросимы, а Гарри Трумэн не охлаждал их пыл во время внутренних дискуссий, хотя и не так горел желанием повторить опыт, как они.
Аналогичным образом еще в 1951 г. стало известно, что генерал Макартур рекомендовал использовать ядерное оружие в Корее. (Рекомендация Макартура одному из членов Конгресса сделать это, а также распространить военные действия на Китай привела к тому, что Трумэн отправил генерала в отставку.) Но что можно сказать о Дуайте Эйзенхауэре, пришедшем на смену Трумэну, прислушивался ли он к таким идеям (рекомендация Макартура по-прежнему оставалась в силе)? Не только в тот момент, но и значительно позднее большинство людей, включая и историков, с трудом верили в то, что Дуайт Эйзенхауэр (который, как он сам говорит, был против атомной бомбардировки Японии) был менее, чем Трумэн, склонен к развязыванию ядерной войны в Корее.
В самом деле Эйзенхауэр писал в первом томе своих мемуаров в 1963 г., что еще десятилетие назад твердо решил не позволять Корейской войне «тянуться до бесконечности». Вместе с тем он отмечал, что обычная наземная операция обойдется слишком дорого: «Во-первых, было очевидно, что если мы затеем крупное наступление, то война выплеснется за пределы Кореи… Наконец, чтобы избежать чрезмерных издержек наступления, нам придется применить ядерное оружие. Об этой необходимости мне говорил генерал Макартур, когда я, как избранный, но еще не вступивший в должность президент, все еще жил в Нью-Йорке».
Тем не менее я с удивлением прочитал, когда это рассекретили почти 20 лет спустя, следующую стенограмму заседания Совета национальной безопасности, состоявшегося 11 февраля 1953 г., в начале президентского срока Эйзенхауэра:
[Президент] тогда выразил мнение, что мы должны рассмотреть использование тактического атомного оружия в районе города Кэсон [район площадью примерно 70 кв. км, который администрация Трумэна считала тихим местом, подходящим для начала переговоров о перемирии; теперь же, как выразился генерал Марк Кларк, «оно было битком набито войсками и военной техникой»], который был подходящей целью для этого. В любом случае, добавил президент, мы не можем действовать, как раньше, до бесконечности. Генерал Брэдли считал желательным сначала обсудить нанесение удара по этому району с нашими союзниками, но полагал, что неразумно раскрывать возможность применения атомного оружия.
Госсекретарь Даллес рассуждал о моральной проблеме и ограничениях на использование атомного оружия, а также о том, что Советам удалось к настоящему времени отделить атомное оружие от всех других видов вооружения. По его мнению, мы должны были попытаться устранить это ложное различие.
Президент добавил, что мы определенно должны начать дипломатические консультации с нашими союзниками. На его взгляд, речь шла о нашем и их самоуважении, и в случае возражений с их стороны против использования атомного оружия мы сможем потребовать от них отправить на борьбу с коммунистами еще три дивизии или более. В заключение, однако, президент исключил любое обсуждение с ними наших военных планов или видов применяемого оружия.
Вице-президент Ричард Никсон, как и на всех остальных заседаниях Совета национальной безопасности, слушал и учился. Он занимал эту должность и в 1954–1955 гг., и в 1958 г., когда Эйзенхауэр дал начальникам штабов указание разработать план использования ядерного оружия против Китая, если коммунистический Китай попытается захватить остров Цзиньмынь, занятый войсками Чан Кайши, в нескольких километрах от материка. Эти угрозы, успешные, по мнению учителей Никсона, были в числе усвоенных им уроков, которые он пытался использовать во время своего собственного президентства, как говорилось в начале этой главы. Никсон, короче говоря, был не первым президентом, который «мыслил масштабно». И не последним.
* * *
«Неправда, что ядерная война была когда-либо чем-то “немыслимым”, – писал британский историк Э. Томпсон. – О ней думали всегда и воплощали эти мысли в жизнь». Он имеет в виду президента Гарри Трумэна, при котором атомные бомбы были использованы для уничтожения людей в Хиросиме и Нагасаки в августе 1945 г. На что еще нужно обратить внимание, так это на то, что президент, приказавший сбросить бомбы, – а вместе с ним и подавляющее большинство американцев – считает эту ядерную бомбардировку потрясающе успешной. Такие мысли порождают новые мысли, которые принимаются к действию.
Военные стратеги в американском правительстве в действительности думают о ядерной войне постоянно на протяжении последних 72 лет: и не только или даже не столько в связи со сдерживанием или ответом на ядерный удар Советов по Соединенным Штатам, их вооруженным силам или союзникам. Приготовления и готовность начать ядерную войну «в случае необходимости» являются основой основ давней американской политики, заявлений в периоды кризисов и действий не только в Европе, но и в Азии и на Ближнем Востоке.
Представление, характерное практически для всех американцев, о том, что «ядерное оружие никогда не использовалось после Нагасаки», глубоко ошибочно. Американские ядерные арсеналы не просто наращивались годами, а потом лежали, не находя применения, если не считать удержания Советов от применения ядерного оружия против нас. Раз за разом, как правило, в секрете от американской публики, наше ядерное оружие использовалось для совершенно других целей.
Как я уже говорил, оно использовалось точно так же, как пистолет, который направляют на кого-то во время стычки, необязательно нажимая на курок. Для некоторых смысл использования пистолета – это получение возможности добиться своего, не нажимая на курок. Именно для этого он приобретается, именно для этого его держат заряженным и под рукой. Все американские президенты, начиная с Франклина Рузвельта, смотрят на ядерное оружие с этой позиции: с точки зрения возможности угрожать ядерным ударом, если определенные требования не будут выполнены.
Секретная с самого начала история этого периода, охватывающая не только холодную войну, показывает, что слова о законности президентского права на первое использование – права Америки первой нанести ядерный удар в случае эскалации конфликта с применением обычного оружия – являются не символическими и не риторическими. В действительности каждый президент от Трумэна до Клинтона чувствовал себя в праве в определенный момент – обычно в глубокой тайне от публики – угрожать и/или обсуждать с Объединенным комитетом начальников штабов планы и готовиться к возможному нанесению Соединенными Штатами тактического или стратегического ядерного удара в разгар текущего неядерного конфликта или кризиса.
Это общее утверждение кажется, я точно знаю, странным, ошеломляющим и, на первый взгляд, совершенно немыслимым. Чтобы немного развеять такое впечатление, я привожу ниже перечень наиболее достоверных ядерных кризисов, которые теперь можно подтвердить документами, относящимися к последней половине XX в. За ним следует обсуждение более близких к нам примеров ядерных угроз от Джорджа Буша-старшего до Дональда Трампа.
1. Хиросима и Нагасаки, август 1945 г. (с угрозой продолжать бомбардировку до тех пор, пока Япония не капитулирует).
2. Размещение Трумэном бомбардировщиков B-29, официально характеризуемых как «способных нести ядерное оружие», на базах в Великобритании и Германии в самом начале блокады Берлина в июне 1948 г. (критически важный, с точки зрения администрации, шаг для того, чтобы не дать Советам установить воздушную блокаду).
3. Пресс-конференция Трумэна, на которой прозвучало предупреждение об активном рассмотрении вопроса применения ядерного оружия, 30 ноября 1950 г., в Корее после вступления Китая в войну.
4. Тайные угрозы Эйзенхауэра в адрес Китая с тем, чтобы заставить его поддержать урегулирование в Корее в 1953 г.
5. Секретное предложение госсекретаря Даллеса французскому министру иностранных дел Бидо двух (возможно, трех) тактических ядерных боеприпасов в 1954 г. для освобождения французских войск в Индокитае, попавших в окружение у города Дьенбьенфу.
6. Внутреннее согласие при Эйзенхауэре и Даллесе во время первого кризиса в Тайваньском проливе в сентябре 1954 г. – апреле 1955 г. относительно необходимости применения ядерного оружия в качестве последнего средства для защиты островов Цзиньмынь и Мацзу. Чтобы поставить Китай в известность об этом, в его адрес был сделан целый ряд заявлений, которые, по мнению Даллеса, и привели к разрешению кризиса.
7. «Дипломатическое использование бомбы» (выражение Никсона) для сдерживания односторонних действий Советов против Великобритании и Франции во время Суэцкого кризиса 1956 г.
8. Секретная директива Эйзенхауэра начальникам штабов во время Ливанского кризиса 1958 г. о подготовке к использованию ядерного оружия при необходимости для предотвращения захвата Ираком нефтяных месторождений Кувейта.
9. Секретная директива Эйзенхауэра начальникам штабов в 1958 г. о разработке плана использования ядерного оружия против Китая в случае его попытки захватить остров Цзиньмынь.
10. Берлинский кризис 1958–1959 гг.
11. Берлинский кризис 1961–1962 гг.
12. Карибский ракетный кризис 1962 г.
13. Многократная «игра ядерными мускулами», включая демонстративное развертывание и приведение в состояние боевой готовности – видимое противнику и играющее роль «ядерного сигнала» – специальных сил, играющих ключевую роль в американских планах стратегической ядерной войны.
14. Массированные публичные обсуждения в прессе и в Сенате сообщений о рекомендации Объединенного комитета начальников штабов президенту Джонсону использовать ядерное оружие для защиты морских пехотинцев, окруженных в Кхешани, Вьетнам, в 1968 г.
15. Тайные угрозы официальных лиц из администрации Никсона для сдерживания советского удара по ядерным объектам Китая, 1969–1970 гг.
16. Тайные угрозы Никсона осуществить массированную эскалацию военных действий в Северном Вьетнаме, включая применение ядерного оружия, озвученные Генри Киссинджером, 1969–1972 гг.
17. Угрозы и развертывание военно-морской группировки с ядерным оружием в 1971 г. для сдерживания (по словам Никсона) советского ответа на возможные действия Китая против Индии во время индо-пакистанской войны, однако не исключено, что основной целью было сдерживание военного давления Индии на Пакистан.
18. Совет национальной безопасности при Никсоне привел стратегическую авиацию в состояние высокой боевой готовности в октябре 1973 г. с тем, чтобы удержать Советы от одностороннего ввода сухопутных сил для разделения воюющих сторон в арабо-израильской войне.
19. Президент Форд перевел ядерные силы на третий уровень боеготовности 19 августа 1976 г. в ответ на «инцидент с обрезкой дерева», стычку в демилитаризованной зоне на Корейском полуострове. США демонстрировали силу и угрожали применением ядерного оружия. Бомбардировщики B-52 «с Гуама зловеще летели на север до Желтого моря курсом прямо… на Пхеньян».
20. «Доктрина Картера на Ближнем Востоке» в январе 1980 г., как ее называли (см. ниже) министр обороны Гарольд Браун, помощник госсекретаря Уильям Дайесс и другие.
21. Серьезное обсуждение в Белом доме и Объединенном комитете начальников штабов в августе 1980 г. возможности использования тактического ядерного оружия, если усиление советской группировки на иранской границе приведет к вторжению в Иран, за которым последовало тайное прямое ядерное предупреждение Советскому Союзу (этот эпизод, описанный в профессиональном военном журнале и в статьях газеты New York Times, остается практически неизвестным американской публике и даже ученым, хотя Джоди Пауэлл, пресс-секретарь президента, по некоторым данным, описывал его, как «самый серьезный ядерный кризис со времен Карибского ракетного кризиса»).
22. Доктрина Картера была практически подтверждена, включая ядерную компоненту, президентом Рейганом в январе 1981 г.
23. Официальные угрозы администрации Джорджа Буша-старшего применить ядерное оружие в ответ на возможные «вопиющие действия» Ирака во время операции «Буря в пустыне» в январе 1991 г.
24. Прямые тайные угрозы администрации Клинтона использовать ядерное оружие против Северной Кореи в 1995 г. в случае продолжения ее ядерной программы (после чуть было не нанесенного американцами обычного удара в 1994 г.).
25. Публичное предупреждение Уильяма Перри, министра обороны при Клинтоне, о возможности нанесения ядерного удара по ливийскому подземному заводу по производству химического оружия в Тархуне, 1996 г.
Из этого списка (и более поздних угроз, которые обсуждаются ниже) следует, что никакого 70-летнего моратория на активное рассмотрение и использование ядерных угроз для поддержания «атомной дипломатии» не существовало. Несмотря ни на какие запреты на нажатие спускового крючка – а документы говорят о том, что они были жесткими даже во время затянувшихся войн в Корее и Вьетнаме, – совершенно нет оснований говорить о существовании табу на использование ядерного оружия для угроз или реальных ударов. Вопреки тому, что нередко говорят о ядерном оружии, не существует никакой «традиции неиспользования». Правильнее говорить, что к нашему великому счастью существует традиция ненанесения ядерных ударов.
По тем или иным причинам ни одна из ядерных угроз или планов после 1945 г. не была реализована. Значит ли это, что все они оказались либо блефом, либо победой? Почти наверняка некоторые из них были сознательным блефом. Относительно других трудно сказать что-либо определенное. Однако, глядя на рассекреченные наконец-то внутренние обсуждения, я не верю, что все они были блефом, особенно во времена Эйзенхауэра и Никсона. Я очень рад, что до практической проверки этого дело не дошло. Приведенный выше перечень не позволяет судить, действительно ли президент намеревался реализовать ту или иную угрозу или план «в случае необходимости» или что он реально предпринял бы, окажись угроза безуспешной. Подтверждения по этим вопросам нередко существуют, но их весомость неодинакова, и в любом случае они не являются однозначными. Это вопросы, на которые даже президентам трудно ответить самим себе.
Удалось ли с помощью каких-то угроз добиться успеха? Никто не знает этого наверняка. В одних случаях противник, возможно, и не собирался действовать иначе; в других случаях он мог изменить свое поведение из-за причин, совершенно не связанных с ядерной угрозой. Так или иначе, в нескольких случаях эффективность угроз как минимум кажется правдоподобной. Более уместно здесь говорить о том, что некоторые высшие чиновники считают эти угрозы эффективными, независимо от того, подтверждают это или нет их враги.
Например, ситуация именно такова в случае второго пункта приведенного выше перечня, когда Трумэн отправил B-29, считавшиеся тогда атомными бомбардировщиками, в Великобританию в начале блокады Берлина в 1948 г. Это был практически 100 %-ный сознательный блеф: первоначально посланные бомбардировщики не были модифицированы и не могли нести ядерное оружие, а кроме того, ни одна из бомб нашего относительно небольшого тогда арсенала не покинула территорию Соединенных Штатов. Однако члены администрации Трумэна пришли к выводу, обоснованно или безосновательно, что отказ Советов дополнить наземную блокаду Западного Берлина (его снабжением руководил генерал Кертис Лемей) воздушной с использованием истребителей и зенитной артиллерии, находившихся в Восточной Германии, объяснялся угрозой, которую представляли B-29, точно такие же, как те два, не так давно посланные Лемеем в Хиросиму и Нагасаки. Как пишет историк Грегг Геркен,
даже [госсекретарь Джордж] Маршалл – который на протяжении целого года опасался, как бы Соединенные Штаты не «спровоцировали» русских на военные действия, – теперь с оптимизмом смотрел в будущее. В определенной мере его настроение изменилось, как он признался [министру обороны Джеймсу] Форрестолу под влиянием уверенности в том, что «Советы начинают впервые понимать, что Соединенные Штаты действительно используют атомную бомбу в случае войны».
Позднее, когда Хрущев вновь стал угрожать блокадой Западного Берлина в 1958–1959 гг. и в 1961–1962 гг., американский арсенал, теперь уже термоядерного оружия, был уже неограничен, и тысячи боеприпасов находились в Европе. Казалось безусловным, что сдерживание давнего желания Хрущева изменить статус Западного Берлина, окруженного советскими дивизиями, объясняется его страхом перед развязыванием ядерной войны в случае применения военной силы. Однако ценой такого несомненного успеха в предотвращении перехода Западного Берлина под контроль сателлита Советов стало создание американской машины Судного дня и в конечном итоге аналогичной советской/российской машины, а вместе с ними появление риска уничтожения всей жизни на Земле.
На чем я хочу сфокусировать внимание здесь, так это на том, что целый ряд президентов верил в успешность своих угроз, а также на том, что все президенты после 1945 г. действовали так, словно они верили в законность текущих или будущих угроз первого использования ядерного оружия, в их эффективность и необходимость. Это действительно так даже в случае тех, кому идея использования ядерного оружия при любых обстоятельствах была ненавистна. На мой взгляд, в их число входят Джон Кеннеди и Линдон Джонсон (а вместе с ними и Роберт Макнамара, который занимал пост министра обороны при обоих президентах), а может быть, и другие. Однако они чувствовали себя обязанными, в какой-то мере в силу личного опыта, а в какой-то под давлением элиты, заправляющей внешней политикой, некоторых союзников и потенциальных внутренних конкурентов, поддерживать и повышать правдоподобность и эффективность ядерных угроз.
В своем послании «О положении в стране» в 1984 г. Рональд Рейган высказал потрясающую и совершенно справедливую мысль о том, что «в ядерной войне нельзя победить и ее никогда не следует начинать». Он не сказал и, как и все другие президенты, никогда не подразумевал, что «ядерной войной нельзя угрожать, как нельзя вести и приготовления к ней». Приготовления к упреждающему удару или к реализации угрозы первого использования или первого удара остаются центральной частью программы «модернизации» стратегических ядерных вооружений на протяжении последних 70 лет – усилиями президентов Обамы и Трампа этот срок, похоже, увеличится до 100 лет, – выгоды от которой получает военно-промышленно-парламентский комплекс.
Политическая потребность заявлять или как минимум верить, что способность выдвижения и осуществления ядерных угроз принципиально важна для национальной безопасности США и для нашего лидерства в стане союзников, – вот что заставляет всех президентов уклоняться от принятия официального обязательства «отказа от первого использования». Они открещивались от него каждый раз, когда им поступали предложения со стороны Китая – он объявил о принятии такого обязательства после своего первого испытания в 1964 г. (аналогично поступила Индия после второго испытания в 1998 г.) – и Советского Союза, который неоднократно предпринимал попытки сделать это с 1982 г. вплоть до 1993 г. В частности, Михаил Горбачев 5 октября 1991 г., фактически в последние месяцы своего пребывания на посту президента, подтвердил такое обязательство и предложил Соединенным Штатам присоединиться к нему. Однако это предложение было отвергнуто, как обычно, администрацией Буша, хотя она и приняла ряд других предложений.
Аналогичным образом Соединенные Штаты упорно не желали внимать призывам большинства других стран мира сделать публичное обещание отказаться от первого использования основой прекращения распространения ядерного оружия, в том числе на Конференции по продлению Договора о нераспространении в 1995 г. и на обзорных конференциях после 2000 г. Более того, Соединенные Штаты потребовали, чтобы НАТО продолжило процесс легитимизации угроз первого использования по своему примеру, даже после распада СССР и роспуска Организации Варшавского договора (и после вступления в НАТО большинства бывших стран – членов Варшавского договора). Между тем это упорство – в сочетании с фактическими угрозами первого использования в относительно недавних случаях противостояния с Ираком, Северной Кореей и Ираном – практически лишило Соединенные Штаты (и, возможно, всех остальных) лидерства в делегитимации и предотвращении дальнейшего распространения ядерного оружия.
Мало кто из американцев знает, в какой мере доктрина первого использования морально и политически изолирует Соединенные Штаты и их ближайших союзников от мировой общественности. Неизвестна им и острота выражений, в которых значительное большинство Генеральной Ассамблеи ООН обвиняет политику первого использования, лежащую в основе планов НАТО и его готовности начать ядерную войну.
«Декларация о предотвращении ядерной катастрофы», принятая 9 декабря 1981 г. резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН 36/100 вскоре после утверждения Рейганом Доктрины Картера, открыто распространяющей американские ядерные угрозы на регион Персидского залива, безоговорочно осуждает эту доктрину. В ее преамбуле говорится: «Любая доктрина, допускающая первое использование ядерного оружия, и любые действия, подталкивающие мир к катастрофе, несовместимы с законами человеческой морали и высокими идеалами Объединенных Наций».
В основном тексте резолюции Генеральной Ассамблеи ООН 36/100 провозглашается: «Государства и государственные деятели, которые первыми прибегнут к использованию ядерного оружия, совершат тягчайшее преступление против человечества. Никогда не будет ни оправдания, ни прощения тем государственным деятелям, которые примут решение применить первыми ядерное оружие». За принятие декларации проголосовали 82 государства. Под давлением США 41 государство воздержалось, а 19 проголосовали против, включая Соединенные Штаты, Израиль и большинство стран – членов НАТО.
Слова о том, что некоторые угрозы правительства США, которые большинство государств определили как «тягчайшее преступление против человечества», всего лишь подразумеваются, как в случае Доктрины Картера, обычно относятся только к заявлениям президентов, которые редко говорят открыто о ядерном характере угрозы, даже когда предупреждения делаются публично. Эту работу оставляют помощникам, другим официальным лицам и журналистам, до которых «реальный смысл» политических заявлений доводят сверху в форме утечки информации. Наглядную иллюстрацию этого мы получили в январе 1981 г., когда уходящий министр обороны Гарольд Браун рассказал журналистам – словами, которые президент Рейган повторил месяцем позже, – о том, что удержать Советы (которые вторглись в Афганистан в конце 1979 г.) от продвижения в северную часть Ирана и другие части Ближнего Востока в 1980-е гг. может только «риск начала третьей мировой войны». (Предупреждения вроде этих от администрации Рейгана в 1981 г. и побудили ООН принять резолюцию 36/100 позднее в том же году.)
Хотя президент Картер, в отличие от Рейгана, прямо не прибегал к таким выражениям годом раньше в послании «О положении в стране», в котором он обнародовал свою «доктрину» для Ближнего Востока, в нем не было недостатка в ссылках на ядерную компоненту политики. На протяжении нескольких недель до и после оглашения послания Белый дом практически засыпал Вашингтон различными ток-шоу и газетными статьями с санкционированными утечками и разъяснениями позиции правительства, которые все без исключения несли послание о готовности президента использовать «любые необходимые средства, включая военную силу», чтобы остановить продвижение Советов в регион Персидского залива, иначе говоря, угрозу начать войну с применением тактического ядерного оружия.
Сразу после выступления Картера 23 января 1980 г. Ричарду Берту из газеты New York Times (впоследствии высокопоставленному чиновнику в администрации Рейгана) показали секретное исследование Пентагона, «самое чувствительное военное исследование региона, когда-либо проводившееся правительством», которое лежало в основе президентских предупреждений. Оно, по словам Берта, содержало вывод «о том, что американские силы не смогут остановить советский бросок в северный Иран и что Соединенные Штаты должны обязательно рассматривать использование “тактического” ядерного оружия в любом конфликте в том регионе». (Я хорошо помню со времен работы в корпорации RAND, что секретные военные игры, проводимые там в 1959–1960 гг., неизменно приносили именно такой результат.)
В 1979 г. это исследование в Пентагоне называли «Отчет Вулфовица». (Да, это тот самый Пол Вулфовиц. В то время, при президенте Картере, он был заместителем помощника министра обороны по региональным программам; позднее, в 2001–2005 гг. при президенте Джордже Буше-младшем, он занимал пост заместителя министра обороны и был идеологом и организатором вторжения в Ирак.) По имеющимся сведениям, в исследовании Вулфовица рассматривалась «доставка тактических ядерных боеголовок с помощью крылатых ракет, запускаемых с кораблей в Индийском океане».
Несмотря на все разговоры и риторику, на всю военную аналитику, планы и рекомендации, даже на все приготовления, перечисленные выше, в 1980 г. вопрос был один, тот же самый, что и прежде, и впоследствии: могут ли русские, может ли кто-нибудь, поверить в то, что президент Соединенных Штатов в случае необходимости действительно способен реализовать такие ядерные угрозы и, таким образом, принять перспективу в лучшем случае – если война неожиданно останется региональной – уничтожения местного населения вместе с войсками противника? Действительно ли американский президент может отдать приказ на такое кровопролитие?
Интерпретация смысла высказываний Картера для публики в течение недели после его выступления и ответы на такие вопросы входили в служебные функции Уильяма Дайесса, помощника госсекретаря по публичной информации. В одном из интереснейших телевизионных ток-шоу после ознакомления Берта с исследованием Пентагона Дайесс ответил на оба эти вопроса внятно и откровенно:
Вопрос: В ядерной войне мы обязались не наносить первого удара?
Дайесс: Нет, сэр.
Вопрос: Мы можем потенциально нанести удар…
Дайесс: Мы не комментируем подобные вопросы, однако Советам известно, что это ужасное оружие использовалось дважды в истории и что оба раза приказ отдавал американский президент. Следовательно, они должны учитывать это в своих расчетах.
Можно было не сомневаться в том, что Советы очень живо помнят об этих двух ядерных ударах. После 6 августа 1945 г. они твердо верили, и у них были на то основания, что эти первые использования ядерного оружия предназначались для устрашения не только Японии, но и их самих. А кроме этого им было известно намного больше, чем большинству, о фактах последующего использования американского ядерного оружия. Советы (в отличие от американской публики) знали об этих фактах от официальных представителей США, иногда из откровенных угроз из Овального кабинета, даже когда Белый дом держал их в секрете от всех прочих.
Помимо прочего, Советы знали, что Стратегическое авиационное командование США было создано с целью нанесения ядерных ударов по их территории в начале 1946 г., т. е. тогда, когда президент США и высокие военачальники публично заявляли, что на создание систем ядерного оружия Советскому Союзу потребуется не меньше 10 лет. Единственной миссией SAC в этот период – тогда еще шел процесс формирования НАТО – была угроза нанесения первого удара по Советскому Союзу (возможно, для защиты ближневосточных нефтяных месторождений, Берлина и Западной Европы). Необходимости сдерживания или ответа на ядерный удар по Соединенным Штатам или другой стране в те времена просто не существовало.
Не русским, а нам нужно знакомиться со скрытыми реалиями ядерного измерения внешней политики США. Как показывают три приведенных выше примера из 1990-х гг., это измерение никуда не исчезло с окончанием холодной войны. Не исчезло оно и после завершения XX в. Обратимся к настоящему.
В 2005–2006 гг. появился ряд статей лауреата Пулитцеровской премии журналиста Сеймура Херша и бывшего сотрудника ЦРУ Филипа Джиральди по чрезвычайным планам и по директиве вице-президента Ричарда Чейни о «широкомасштабном воздушном ударе по Ирану с использованием обычного и ядерного оружия». Президент Джордж Буш-младший назвал 10 апреля появившуюся в тот же день в еженедельнике New Yorker статью Херша «диким домыслом». Однако 18 апреля 2006 г. на пресс-конференции президента произошел следующий обмен репликами в связи с международным комментарием в ответ на статью Херша о ядерном планировании:
Репортер: Сэр, когда вы говорите об Иране и о том, какие дипломатические меры собираетесь предпринимать, вы также замечаете, что рассматриваются все возможности. Входит ли в число этих возможностей ядерный удар? Является ли это мерой, которую планирует ваша администрация?
Президент Буш [категорично]: Рассматриваются все возможности.
В дальнейшем эта формула в том виде, в каком она использовалась другими при ответах на вопрос об иранской ядерной программе, потеряла свою неоднозначность. В число других, использовавших ее во время президентской гонки 2008 г., входили три ведущих кандидата от демократов – Хиллари Клинтон, Барак Обама и Джон Эдвардс, а также пять из девяти кандидатов от республиканцев, принимавших участие в телевизионных дебатах на канале CNN 5 июня 2007 г., – Рудольф Джулиани, губернатор Митт Ромни, конгрессмен Данкан Хантер, губернатор штата Вирджиния Джеймс Гилмор и сенатор Джон Маккейн. (Конгрессмен Рон Пол, набравший 1 % голосов, оказался единственным, кто горячо отвергал ее, как и конгрессмен со стороны демократов Деннис Кусинич, тоже набравший 1 % голосов.)
Республиканцам задали вопрос об «их готовности санкционировать упреждающий ядерный удар по Ирану, если это потребуется для предотвращения создания ядерной бомбы в исламской республике». Они твердили о том, что «рассматриваются все возможности», в ответ на конкретный вопрос о тактическом ядерном оружии. Хотя никто не обратил на это внимания, за исключением, пожалуй, иранцев, занимая такую позицию, республиканцы фактически поддерживали намерение президента использовать наше ядерное оружие в «переговорах» с Ираном.
Не отказались от поддержки использования ядерного оружия и их оппоненты-демократы (если не считать Кусинича). По сообщениям, когда в августе 2007 г. лидеру демократов Хиллари Клинтон впервые сказали, что ее соперник Барак Обама исключил возможность использования ядерного оружия против Пакистана, она «еле заметно улыбнулась», прежде чем уверенно перейти к убийственному аргументу. До этого в предвыборной кампании она голословно обвиняла Обаму в чрезмерной наивности и неопытности, а теперь получила доказательство.
Репортер AP спросил Обаму, существуют ли такие обстоятельства, в которых он будет готов использовать ядерное оружие в Афганистане и Пакистане для уничтожения источника терроризма и лидера «Аль-Каиды» Усамы бен Ладена. В USA Daily этот разговор выглядит так. «Я думаю, это было бы непростительной ошибкой для нас использовать ядерное оружие в любых обстоятельствах, – сказал Обама, запнулся и продолжил: – Если это затрагивает гражданское население». Затем он быстро добавил: «Позвольте мне поправиться. Использование ядерного оружия не обсуждается. Эта возможность не рассматривается…» Когда его спросили, относится ли этот ответ и к возможности использования тактического ядерного оружия, он сказал, что «да». (Обама имел в виду Афганистан и Пакистан. В случае Ирана он рассматривал такую возможность, как и Клинтон с Джоном Эдвардсом.) AP продолжает свой отчет:
Клинтон пожурила своего коллегу сенатора за его подход к проигрыванию гипотетических ситуаций.
«Президенты должны быть постоянно начеку при обсуждении вопросов использования или неиспользования ядерного оружия… Я не считаю, что президент вообще должен делать обобщения в отношении использования или неиспользования ядерного оружия», – сказала она.
Таким образом, лидеру президентской гонки 2007 г. было очевидно – помимо ощущения победы в этом раунде, – что настоящий президент или достойный претендент на его место не должен «объявлять» об отказе от использования тактического ядерного оружия в односторонних операциях против диверсантов на территории политически нестабильного союзника, имеющего ядерное оружие. Не случайно агентство Reuters перефразировало слова Хиллари Клинтон в этом обмене репликами таким образом: «Президенты никогда не исключают возможность использования ядерного оружия из рассмотрения» [курсив мой].
Она, без сомнения, хотела сказать именно это. Попросту говоря, это одно из правильных заявлений в отношении американских президентов ядерной эры, всех без исключения, до сегодняшнего дня.
Это относится не только к президентам, но и к претендентам на высокую должность, включая амбициозных членов Конгресса. Ни один из основных кандидатов от той и другой партии никогда не осмеливался ослабить существующую или будущую «переговорную позицию», утверждая, что нанесение или угроза нанесения ядерного удара не является законной «возможностью» для президента Соединенных Штатов или любого другого национального лидера, например Владимира Путина.
В записи одного из выступлений во время последней президентской кампании в 2016 г. Дональд Трамп вновь высказывается против отказа от возможности первого использования. Некоторые собеседники почти умоляют его не делать этого, особенно Крис Мэтьюс, ведущий дискуссии, которая состоялась в Грин-Бей, штат Висконсин, 30 марта 2016 г.:
Мэтьюс: Можете ли вы сказать Ближнему Востоку, что мы не будем использовать ядерное оружие против кого-либо?
Трамп: Я никогда не скажу этого. Я никогда не откажусь от рассмотрения ни одной имеющейся у меня возможности.
Мэтьюс: Ну а Европе? Мы же не будем использовать ядерное оружие в Европе?
Трамп: Я не собираюсь отказываться от рассмотрения этой возможности.
Мэтьюс: Вы могли бы использовать его в Европе?
[Смех в зале.]
Трамп: Нет, не думаю. Но я не собираюсь…
Мэтьюс: Ну так скажите это. «Я никогда не буду использовать ядерное оружие в Европе».
Трамп: Я не собираюсь – я не собираюсь отказываться от рассмотрения каких-либо возможностей.
Мэтьюс: Окей.
Трамп: Я не собираюсь использовать ядерное оружие, но я не отказываюсь от рассмотрения каких-либо возможностей.
Обращение Мэтьюса, да и практически и всех других журналистов к этому вопросу демонстрирует всеобщее непонимание того, что Трамп занимает ту же позицию, что и все президенты со времен Трумэна, а также все основные претенденты на этот пост, включая его соперницу Хиллари Клинтон. С учетом ее позиции в 2007 г. она наверняка ответила бы на вопросы Мэтьюса точно так же, как Трамп. Ни один из кандидатов или президентов даже отдаленно не намекал на принятие и провозглашение политики отказа от первого использования (Барак Обама – единственный президент, который всерьез задумывался над этим вопросом, особенно в последний год пребывания в Белом доме, прежде чем отбросить его под давлением министров обороны, иностранных дел и энергетики, а также некоторых союзников).
Конечно, другие основные кандидаты и президенты, занимающие такую же позицию, вызывают не такое сильное беспокойство, как Дональд Трамп, который, помимо необычного непостоянства и обидчивости, еще и непредсказуем. Это видно по его обмену репликами в марте 2016 г. с Крисом Мэтьюсом. С одной стороны, он говорит, что «будет действовать очень, очень медленно и неохотно, когда нужно будет нажать на спусковой крючок». А с другой – тут же задается вопросом: «Ну а если кто-то из ИГИЛ нападет на нас, разве мы не должны ответить на это ядерным ударом?»
Немного спустя он продолжает: «Я буду последним из тех, кто прибегнет к ядерному оружию». Однако эта вроде бы гарантия перечеркивается предшествующим предложением (которое, как известно, не соответствует истине): «Я придерживался противоположных взглядов в отношении Ирака». Или этим: «Послушайте, вопрос использования ядерного оружия нужно снять с повестки дня. Однако разве не может наступить момент, когда его использование будет допустимо, так сказать, вероятно?» Если нет, то, как спросил Мэтьюс, «Зачем мы тогда производим его? Зачем мы его делаем?»
Одни высмеивали его за этот вопрос, хотя он кажется совершенно справедливым. Другие содрогнулись при мысли о том, что Дональд Трамп, получивший в наследство от Барака Обамы программу модернизации всего нашего ядерного арсенала на триллион долларов, может почувствовать себя вправе реально использовать часть этого арсенала. А он, без сомнения, планировал использовать его, как было ясно сказано Мэтьюсу. Он собирается использовать его точно так же, как и все другие президенты: для «выдвижения условий», для угроз, для игры на неопределенности относительно его способности «использовать ядерное оружие» в зашедшем в тупик вооруженном конфликте или во время кризиса, а может быть, для ответа на то, в чем он усмотрит унизительную провокацию. Сможет ли Трамп осуществить такие угрозы в определенных условиях или как-то иначе использовать ядерное оружие, остается неясным, но таким же возможным, как и в случае любого другого президента в ядерную эру.
Трамп ясно намекнул Мэтьюсу и почти высказал напрямую – «Я не собираюсь использовать ядерное оружие, но никогда не откажусь от рассмотрения ни одной имеющейся у меня возможности», – что он будет блефовать. В большинстве, если не во всех случаях. Тем не менее последняя из упомянутых выше стратегий ведения переговоров, заключающаяся в рекламировании и эксплуатации его собственной непредсказуемости, намеренном нагнетании неопределенности путем демонстрации спонтанного, непредсказуемого, мстительного поведения – напоминающего многим экспертам никсоновскую теорию безумца, – особенно беспокоит многих в Америке и других странах в результате усиливающегося подозрения, что этот президент может и в самом деле быть безумным.
Это впечатление подтверждается многочисленными фактами. Однако нельзя отрицать, что Трамп хитер как лис, иначе ему вряд ли удалось бы стать президентом. Он вполне способен ускользнуть от своих внутренних преследователей и удержаться в своем кресле, а нам и нашей демократии придется вытерпеть это. Но, может быть, и нет.
Так или иначе, с моей точки зрения, не подлежит сомнению, что любая социальная система (не только наша), которая создала машину Судного дня и отдала право запустить ее, включая право первого использования ядерного оружия, одному человеку – любому, необязательно тому, о ком мы говорим, или, еще хуже, неопределенному кругу лиц, – является по основным пунктам безумной. Наша система именно такова. Мы находимся во власти институализированного безумия.
Ничего нового в этом для человеческих отношений нет. В своей книге «По ту сторону добра и зла» Фридрих Ницше написал среди прочего: «Безумие отдельных людей – довольно редкое явление; но безумие групп, партий, наций и эпох – обычное дело». У нас, американцев, в Белом доме оказался необычный человек на этот раз. Однако правила Ницше для обеих наших партий, многих государств и нынешней эпохи никто не отменял. В ядерную эру это означает, что мы, люди, – прежде всего ядерные державы и их союзники – создаем неминуемую угрозу полного уничтожения не только своего вида, но большинства других живых существ на Земле.
Угрозу такого конечного результата несут прежде всего, как показывают исследования ядерной зимы, арсеналы и политика двух ядерных сверхдержав. Я сфокусируюсь на позиции своей собственной страны, как ее излагали все основные кандидаты на последних выборах.
Прежде всего должно быть очевидно, что до тех пор, пока правительство США делает все для обеспечения правдоподобности своих угроз первого использования ядерного оружия – декларативно и, что более важно, путем поддержания и «модернизации» средств первого удара, нацеленного на Россию, – оно не может даже участвовать, не говоря уже о том, чтобы задавать тон, в реальном процессе разоружения или кампании по делегитимации обладания и использования ядерного оружия. А без американского лидерства – требующего кардинального изменения курса нашего правительства – ни о каком существенном уменьшении опасности ядерного оружия для человечества не может быть и речи.
Вопрос здесь, однако, не ограничивает практическим достижением широкого международного согласия в отношении отказа от инициирования ядерной войны, хотя это и является неотложной задачей. Важно также восстановить понимание того, что можно назвать моральной реальностью, человеколюбия, которое преодолевает внутреннюю одержимость партийными или национальными интересами. Планы и доктрины использования ядерного оружия, а также подсознательное, системное сопротивление идее его уничтожения поднимают вопросы о том, кто мы есть – как государство, как граждане, как биологический вид, – что мы делаем и чем рискуем, что мы имеем право делать или обязаны делать и, наконец, что мы не должны делать.
Лично я всегда был согласен с безоговорочным осуждением президентом Джорджем Бушем-младшим терроризма, широко определяемого как намеренное убийство не участвующих в боевых действиях лиц – невооруженных граждан, детей, стариков и больных – в политических целях. Такую позицию трудно оспорить. Например, уничтожение зданий Всемирного торгового центра вместе с находившимися в них людьми 11 сентября 2001 г. справедливо признается террористическим актом и осуждается как массовое убийство в большей части мира.
Вместе с тем большинство американцев не признают «терроризмом» в том же самом смысле намеренную организацию огненного смерча при бомбардировке Токио, или Дрездена, или Гамбурга, а также атомную бомбардировку Хиросимы. Эти случаи намеренного уничтожения гражданского населения, хотя и не были осуждены в судебном порядке после Второй мировой войны, как резня, устроенная японцами в Нанкине (Китай), являются по всем меркам военным терроризмом и преступлением против человечности.
Как и бомбы, уничтожившие Хиросиму и Нагасаки, любой будущий удар с использованием хотя бы одной тактической ядерной ракеты в плотно населенном регионе приведет к гибели десятков, если не сотен тысяч жителей, не участвующих в боевых действиях. Таким образом, практически любая угроза первого использования ядерного оружия является террористической угрозой. Страна, высказывающая подобные угрозы, является террористической. Это относится и к Соединенным Штатам и всем их союзникам, включая Израиль, и к России, Пакистану и Северной Корее.
В самом деле, даже если отвлечься от концепции терроризма или преступления, продолжение Россией и Америкой (с ее союзниками по НАТО) политики угроз, размещения тактического ядерного оружия, отработки приемов нанесения первого ядерного удара по противнику «в случае необходимости», а также демонстрации готовности поставить остальную часть человечества на грань всеобщего уничтожения, это не просто моральная опасность, а моральная катастрофа. Выступая как американец, я говорю, что Америка должна отказаться от этого, не дожидаясь, пока на такой шаг пойдут другие.
Для восстановления нравственных ориентиров и в целях безотлагательного перехода к политике спасения человечества и других видов жизни на планете правительство США – включая президента, представителей органов государственной власти и Конгресс, – должны решительно заявить об исключении из рассмотрения «возможности первого использования ядерного оружия» при ведении дел с Россией, Ираном, Китаем, Северной Кореей и любым другим государством, поскольку мы как народ и государство признаем, что первое использование ядерного оружия является преступным деянием, а не законной «возможностью» для Соединенных Штатов, России и любой другой страны при любых обстоятельствах.
