На протяжении всей весны 1961 г. я занимался проектом, который переложил на меня Гарри Роуэн. Его босс Пол Нитце поручил ему разработать новые основные принципы обеспечения национальной безопасности (BNSP) для Министерства обороны. Начало разработке этого ежегодно обновляемого совершенно секретного документа положил президент Эйзенхауэр. Он выполнял роль заявления гражданской власти о целях и принципах военного планирования в Министерстве обороны.

При Эйзенхауэре BNSP обычно представлял собой трех-четырехстраничный документ, содержавший доктрины «новой политики» и «массированного возмездия» Джона Фостера Даллеса и председателя Объединенного комитета начальников штабов Артура Рэдфорда. Приоритет в них отдавался ядерному оружию, а не обычным, неядерным видам вооружения. Фактически это выливалось в склонность чиновников из администрации Эйзенхауэра описывать само ядерное оружие как «обычное». Джон Кеннеди, когда еще был сенатором, считался критиком идеи массированного возмездия и поддерживал то, что генерал Максвелл Тейлор – председатель Объединенного комитета начальников штабов называл «стратегией гибкого реагирования». В Пентагоне понимали, что после избрания Кеннеди на пост президента следовало ожидать значительного изменения подходов к военному планированию. Как предполагалось, они должны были выразиться в радикальном пересмотре основных принципов обеспечения национальной безопасности.

Уже в феврале Билл Кауфманн из департамента социальных наук RAND проинформировал министра обороны Макнамару о предложениях штаба ВВС отойти от того, что наш коллега по RAND Герман Кан окрестил «спазматической» концепцией всеобщей войны. Кауфманн призывал вместо создания возможностей для длительного и контролируемого «ведения боевых действий» сосредоточиться главным образом на военных целях, а города исключить из объектов первого удара.

В глазах сторонников этой идеи в ВВС (Лемей в их число не входил) такая стратегия метила в их соперников из ВМС в такой же мере, как и в Советский Союз. Ракеты Polaris на подводных лодках были, в конце концов, не такими мощными, как МБР наземного базирования в распоряжении ВВС, и значительно менее мощными, чем бомбы на самолетах. К тому же во времена до появления GPS-систем они имели значительно меньшую точность. Хотя ракеты Polaris были менее уязвимыми и хорошо подходили, чтобы держать под прицелом города и, таким образом, обеспечивать политику сдерживания, они не могли эффективно поражать укрепленные военные цели вроде МБР в шахтах (которых в 1961 г. у Советов еще не было, однако в ближайшем будущем они могли появиться в количестве от нескольких сотен до нескольких тысяч). В случае принятия такой стратегии бомбардировщики и ракеты ВВС получали преимущество. Фактически они имели относительное преимущество, лишь когда использовались в качестве оружия контрудара, позволявшего ограничить ущерб, наносимый Соединенным Штатам в случае полномасштабного первого удара, путем уничтожения советских ракет наземного базирования до их запуска. Понятно, что при этом ВВС оказывались в выигрышном положении, и Макнамара, по всей видимости, воспринял доводы Кауфманна благожелательно.

Гарри, естественно, должен был бы поручить подготовку проекта раздела по всеобщей войне в BNSP Кауфманну, который, как и я, работал в то время консультантом ISA в Вашингтоне. Однако, к моему удивлению, Роуэн попросил меня заняться этим разделом, а Кауфманна определил на разработку раздела по ограниченной ядерной войне. Я знал, что мои взгляды на то, как должна выглядеть политика, были ближе к представлениям Роуэна о важности сил для нанесения ответного удара, и счел, что именно поэтому получил эту работу. Я решил использовать подготовку проекта для реализации своих собственных идей и их конкретизации в расчете на то, что конечный результат будет приемлемым для Роуэна. Должно быть, он тоже рассчитывал на это, поскольку дал мне единственную директиву: «Напиши то, что, с твоей точки зрения, должно быть в этом документе». Именно этим я и занялся.

Концепция ВВС по «ведению боевых действий» или «ограничения ущерба» (т. е. ограничение ущерба, наносимого Соединенным Штатам в результате применения Советами наступательного ядерного оружия) предполагала продолжительное и контролируемое нанесение контрударов по военным целям на территории Советского Союза и его союзников в Европе. В числе целей были укрепленные стартовые позиции ракет и командные центры. Наряду с нашими наземными МБР концепция предусматривала увеличение числа современных бомбардировщиков, способных преодолевать системы русской противовоздушной обороны – т. е. летать либо ниже зоны видимости радаров, либо выше потолка досягаемости ракет ПВО – и обеспечивать более точную доставку мощных боезарядов, чем ракеты. Таким образом, эта концепция обеспечивала поддержку предложений ВВС по созданию бомбардировщика B-70 (позднее названного B-1).

Генерал Кертис Лемей, бывший глава SAC, инстинктивно не принимал идеи, принижавшие значение ударов по городам. Однако он хотел, чтобы у ВВС появились большие, высотные, скоростные бомбардировщики, способные нести значительный груз, и страстно поддерживал программу создания B-70. Мой друг подполковник Боб Лукман рассказывал, как один из высших чинов втолковывал гражданскому служащему в Пентагоне, что на первом месте у ВВС в 1961 г. стоит задача получить B-70, а тот спросил, что тогда стоит у ВВС на втором месте. Военный ответил: «У нас не бывает второго места». Как объяснил Лукман, «у ВВС всегда только один приоритет».

Стратегия контрудара также предполагала значительное повышение точности наших ракет. Это была еще одна цель, которая, как тогда считали, уменьшает значение мобильных ракет ВМС, ракет Polaris, и смещает баланс в пользу ракет наземного базирования, контролируемых ВВС. Между тем требовалось большое количество наземных ракет для компенсации их текущей неточности в случае применения против небольших и укрепленных военных целей. В этом году Лемей и генерал Томас Пауэр, который сменил Лемея на посту главы SAC, запросили 10 000 перспективных МБР Minuteman наземного базирования.

Представляя концепцию Макнамаре, Кауфманн определенно выполнял пожелания спонсоров RAND из ВВС в части бомбардировщиков B-70 и ракет наземного базирования. Верил ли он на самом деле в новую миссию ВВС, я, разумеется, не знал. У остальных в RAND было неоднозначное отношение к стратегии Кауфманна – ВВС. Так или иначе, руководство RAND и аналитики отнеслись к ней довольно благосклонно, когда выяснилось, что брифинг Кауфманна был принят с энтузиазмом и высшим командованием ВВС, и новым министром обороны.

Я был в рядах сомневающихся, как и Гарри Роуэн. Расчеты, которые я видел в RAND, показывали, что масштабы ограничения ущерба от контрударов как в районе целей, так и на территории Соединенных Штатов не будут впечатляющими. Если исходить из того, как это делали мы весной 1961 г., что Советы располагают значительным числом МБР, которые не сегодня-завтра упрячут в шахты и дополнят ракетами подводного базирования, то, на мой взгляд, было очевидно, что в случае развязывания всеобщей ядерной войны ничто не сможет сократить ущерб до уровня ниже катастрофического. Таким образом, при любых обстоятельствах наиболее выгодной для ядерных держав была бы политика сдерживания, предотвращения и избежания всеобщей ядерной войны.

Вместе с тем оставался вопрос: что нам делать в случае провала политики сдерживания? Как и Кауфманн, я принимал идею о том, что в случае начала всеобщей ядерной войны наши ракеты наземного базирования должны быть направлены на военные цели, прежде всего на советские ракеты и авиабазы независимо от того, насколько это может ограничить ущерб. Однако, на мой взгляд, более перспективными, чем простое «ограничение ущерба путем контролируемых контрударов», превозносимое Кауфманном, были другие части представленной Макнамаре стратегии – «принуждение», «исключение городов», – нацеленные на быстрое прекращение войны до того, как стороны используют весь арсенал оружия, и, в частности, до того, как хотя бы один, несколько или все города окажутся уничтоженными. (Мне потребовалось много времени, чтобы увидеть неустранимое противоречие между этими двумя компонентами единой стратегии и фактическую нереальность каждого из них.)

Эта, последняя, цель требовала, с одной стороны, удержания (при возможности) противника от нанесения удара по городам Соединенных Штатов и их союзников даже в случае начала ядерной войны, а с другой – предполагала, что противник может остановить военные действия до того, как будут израсходованы все ядерные боеприпасы.

Для реализации этих двух подзадач наши собственные планы и операции должны были отвечать трем условиям. Во-первых, нужно было полностью убрать города противника из числа целей нашего первого удара – именно это подразумевало «исключение городов». Мы должны были заявить о таком намерении задолго до начала боевых действий. В нашей ситуации это означало резкий отход от прежней политики уничтожения городов при любых обстоятельствах, т. е. политики, которая полностью развязывала противнику руки для нанесения ударов по нашим собственным городам.

Во-вторых, это требовало, чтобы США практически при любых условиях располагали защищенными и контролируемыми резервными силами, которые могли бы служить угрозой и склонять противника к прекращению войны. Они могли бы также удерживать противника от автоматического уничтожения наших городов в рамках военной стратегии.

В-третьих, это требовало сохранения у обеих сторон системы управления и контроля, не теряющей способности командовать резервными силами и прекращать боевые действия. Нам требовалась устойчивая система управления, которая могла делать нечто большее, чем просто отдать приказ «Вперед!». А еще, мы не могли позволить себе лишить Советы такой же возможности.

Первые два момента присутствовали в докладе Кауфманна у Макнамары в начале 1961 г. Они опирались на исследования RAND, которые начались задолго до моего прихода туда и восходили к Бернарду Броди, Эндрю Маршаллу, Джиму Дигби и Чарли Хитчу, как ясно показал Фред Каплан. Обе идеи были близки мне в силу моего прошлого опыта: «исключение городов» как результат неприятия бомбардировок гражданских объектов еще со школьных времен; «принуждение» Советов путем превращения их собственных городов в заложников наших резервных сил как результат более поздних представлений о сдерживании. Таким образом, я в большей мере, чем другие, акцентировал внимание на важности сохранения управления и контроля с обеих сторон, а не только с нашей собственной. (Это оказалось непреодолимым препятствием в глазах разработчиков военных планов обеих сторон.)

Ни у меня, ни у Гарри Роуэна в то время не было иллюзий по поводу того, что подобные меры с высокой вероятностью повлияют желательным образом на планы неприятеля или на характер боевых действий. Тем не менее шансы получить хоть какой-нибудь положительный эффект в этом случае – сохранить часть, возможно, даже значительную часть городов с обеих сторон и положить конец начавшейся войне, не доводя дело до полного взаимного уничтожения, – казались нам более высокими, чем при использовании стратегии ВВС, которая ограничивалась исключительно контрударами и не предусматривала никаких механизмов прекращения войны или уменьшения ущерба.

Такое сочетание целей по ограничению ущерба и прекращению войны подразумевало, что у выжившего руководства США должен был оставаться выбор даже после начала всеобщей войны. С учетом характера и неотложности подобных решений (от которых могла зависеть судьба всего нашего общества) было крайне желательно, чтобы президент лично или как минимум кто-то пользующийся его полным доверием оставался способным принимать решения после начала всеобщей войны. (Заранее подготовленный «единый» интегрированный оперативный план Эйзенхауэра фактически не требовал этого.) Иными словами, появлялась задача физического сохранения президента или его представителя наряду с сохранением надежных каналов коммуникации.

В то же время просматривалось второе, более важное преимущество сохранения возможности выбора вариантов даже в разгар войны. Это давало президенту и его гражданским советникам основание («необходимость знать») знакомиться до начала войны с характером и деталями военных планов.

У моего плана было и третье преимущество: после признания необходимости сохранения способности высшего руководства (гражданского или военного) осуществлять управление во время войны и после принятия мер по их физической защите у военных пропадали основания для возражений против применения физических средств контроля (PAL), не позволяющих командирам нижнего звена по ошибке или несанкционированно использовать ядерное оружие.

Наконец, фокусирование внимания на существующих планах, предусматривающих немедленное уничтожение советских и китайских городов в случае всеобщей войны, открывало простор для их критики со стратегической и моральной точек зрения. До сих пор эти планы рассматривались как нечто не подлежащее сомнению (особенно со стороны гражданского руководства), поскольку казалось, что им нет альтернативы с точки зрения сдерживания или боевых операций.

Я надеялся на то, что тщательный анализ этих планов на высшем уровне гражданской власти позволит исключить или как минимум уменьшить вероятность безумного удара по Китаю в случае войны с Советским Союзом и автоматического массового уничтожения городов в Китае или в СССР. Подчеркивание важности сохранения резервных сил (что означало использование в основном ракет Polaris) и исключения городов из целей первого удара, на мой взгляд, должно было минимизировать уничтожение городов как в случае упреждающего, так и ответного удара.

Такой подход требовал кардинального пересмотра взглядов на подготовку планов и приготовления, существовавших с 1953 г. По этой причине новые Основные принципы обеспечения национальной безопасности (BNSP) должны были представлять собой детально проработанный документ, а не нечто краткое и неопределенное, к чему военные привыкли за долгие годы, когда BNSP просто подтверждали доктрину «новой политики», ставившую во главу угла ядерное оружие, стратегическое и тактическое, по долгосрочным бюджетным соображениям. Помимо прочего, хотя BNSP по сути официально определяли национальную политику, а не отстаивали ее, некоторые их идеи были настолько необычны для секретного стратегического диалога, что хотелось включить в них как можно больше аргументов, позволявших сломить сопротивление разработчиков планов и познакомить их с соображениями, которые до этого не фигурировали в военных документах.

Например, даже высокопоставленный гражданский чин в Министерстве обороны, незнакомый с деталями этих планов и приготовлений в силу бюрократических барьеров и секретности военных, мог удивиться необходимости включения в документ, определяющий политику на высшем уровне, такой очевидной вещи, как создание резервных сил. Ответ, как ни удивительно, крылся в том, что в США военные планы высшего уровня в то время предусматривали немедленное и полное использование всех вооружений при любых обстоятельствах в случае начала всеобщей войны («вооруженного конфликта с Советским Союзом»). Другими словами, эти планы, а также все учения и приготовления не только не предполагали создания и поддержания тактических или стратегических резервов – ключевого аспекта классического военного планирования, – но и прямо требовали отказа от создания значимых резервов.

Более того, для устранения прежней неоднозначности смысла понятия «всеобщая война» мы с Кауфманном решили использовать в наших проектах термин «война с применением основных стратегических средств» (термин, принятый в RAND) и термин «локальная война» (вместо «ограниченной войны»). «Война с применением основных стратегических средств» определялась в моем проекте (позднее подписанном Макнамарой) как «война с преднамеренным нанесением ядерных ударов, санкционированных правительством, по территории одной или обеих крупнейших держав, по Соединенным Штатам и Советскому Союзу». Это было в духе предложенного сухопутными силами и ВМС более узкого определения «всеобщей войны», которое было отвергнуто ВВС, министром обороны Гейтсом и президентом Эйзенхауэром. В нашем руководстве больше не было концепции «всеобщей войны», определенной просто как «вооруженный конфликт с Советским Союзом».

«Локальная война» определялась в наших проектах как «любой другой вооруженный конфликт». Прежняя концепция «ограниченной войны» – как нечто отличное от войны с Советским Союзом – была отброшена, поскольку мы предлагали ориентироваться на ограничение при возможности любых боевых действий с Советским Союзом, даже в случае войны с применением основных стратегических средств.

Ближе к вечеру 7 апреля 1961 г. с чувством глубокого удовлетворения я написал последнюю строчку моего первого проекта раздела BNSP, посвященного всеобщей войне. Я хорошо помню, как взглянул на часы, висевшие на стене в офисе помощника министра обороны по вопросам международной безопасности, где я печатал проект, и увидел, что уже 17:00. Впервые с утра я вспомнил, что ведь это мой день рождения. Мне исполнилось 30. Мелькнула мысль: «За всю оставшуюся жизнь мне вряд ли удастся сделать что-либо более важное, чем это». Я сообщил Гарри, что у меня сегодня день рождения и что подготовка проекта закончена. Он сказал, что нам нужно сворачиваться и отметить это дело, и пригласил меня на ужин.

Через несколько дней я получил готовый документ. Это было 12-страничное обсуждение целей, возможностей и требований, которые позволяли внести необходимые изменения и полностью обосновать их для военных, занимающихся разработкой Объединенного плана использования стратегических сил и средств, а также планов более низкого уровня.

Неосведомленному читателю – т. е. практически любому не связанному с реальным процессом ядерного планирования, включая министра обороны и президента, – предлагаемые принципы вполне могли показаться чем-то вытекающим из здравого смысла. Так оно и было на самом деле, за исключением того, что почти каждое предложение предусматривало радикальное изменение и отход от той или иной фундаментальной характеристики существовавших в то время планов. Например:

• Мое предложение по сохранению стратегического резерва (в частности, ракет Polaris, нацеленных на города) полностью перечеркивало предыдущий план, который предписывал максимально быстрое использование всех доступных носителей, включая ракеты Polaris, для удара по заранее намеченным целям.

• Мое настойчивое требование сохранять надежное управление и контроль противоречило идее о необходимости несанкционированной «инициативы» на высшем или более низком уровне военного командования, подходу, который повышал вероятность несанкционированной «инициативы» во время кризисов, неоднозначных сигналов оповещения или отсутствия связи с вышестоящим командованием.

• Несмотря на существование физических устройств защиты от случайных пусков, практически ничего не предусматривалось для предотвращения несанкционированных действий на отдельных средствах доставки ядерного оружия и командных пунктах. Я предлагал использовать блокирующие устройства на боеприпасах, для разблокирования которых требовался код, передаваемый вышестоящим командиром (разновидность PAL).

• Жесткий Единый интегрированный оперативный план не делает различия между СССР и Китаем; он не позволяет отказаться от ударов по городам или отложить их; он не предусматривает минимизацию потерь среди гражданского населения; он не оставляет возможности противнику сохранить управление и контроль. В отличие от этого я ратовал за гибкое многовариантное планирование.

• Существующее планирование не предполагало прекращения боевых действий после получения Стратегическим авиационным командованием подтвержденного приказа о начале войны. Это означало нанесение ударов по всем крупным населенным и промышленным центрам Советского Союза и Китая и не могло подталкивать советских командиров к прекращению операций до полного использования всех средств для нанесения ударов по городам США и их союзников. Я же исходил из необходимости сохранения системы управления и контроля, позволявшей ограничить или прекратить конфликт до задействования всех наших сил, с надежными приказами «о прекращении действий» или «возврате».

Все это было изложено в справке для Гарри Роуэна, Пола Нитце и министра обороны Макнамары вместе с перечнем недостатков существующих планов, которые я собирался исправить.

Вторая справка содержала изменения, которые предусматривал мой проект руководства:

• упразднение SIOP как единственного, автоматического ответа на войну с применением основных стратегических средств;

• отмена автоматического включение в число целей Китая и стран – союзниц Советов;

• планы по сохранению резерва и исключению городов противника, а также правительственных и военных центров управления из первоочередных целей;

• создание устойчивой и гибкой системы управления и контроля во главе с президентом или другой, как можно более влиятельной, фигуры;

• попытка склонения противника к прекращению войны путем отказа от уничтожения всех крупных населенных и промышленных центров в первую же минуту;

• планы и приготовления к использованию обычных видов вооружения в локальных конфликтах вплоть до их превращения в крупномасштабный конфликт (в дополнение к планам использования ядерного оружия);

• отказ от использования какого-либо единого, негибкого плана (в том числе и SIOP) или от жестко заданного набора целей, подлежащих немедленному автоматическому уничтожению, во всех ситуациях в случае начала войны с применением основных стратегических средств;

• отказ считать неизбежной войну с применением основных стратегических средств при любом военном конфликте с Советским Союзом.

В результате я получил задание от офиса Макнамары подготовить на основе этих справок и еще одного документа проект, который можно было представить Объединенному комитету начальников штабов, в том числе командующему стратегической авиацией как ответственному за планирование стратегических целей для изучения и высказывания конкретных рекомендаций. Мы с Аленом Энтовеном просидели полдня в его отделе системного анализа, стараясь привести «варианты» планов начерно в соответствие с моим руководством. Детали прорабатывали Фрэнк Тринкл и Дейв Макгарви, консультанты Алена из RAND (Ален и Билл Кауфманн с давних пор полагались на их расчеты).

Первый вариант проекта, который я показал подполковнику Лукману из Объединенного комитета начальников штабов, был, по его мнению, недостаточно дипломатичным, чтобы получить приемлемый отзыв генерала Пауэра. В частности, Пауэру наверняка не понравится указание на то, что у существующего плана нет реальных альтернатив. В плане, конечно, присутствовало то, что можно было называть «альтернативами», однако они неизменно предусматривали нанесение удара с использованием всех доступных средств – и всех сил без сохранения каких-либо резервов – по одному и тому же набору целей. Лукман подредактировал мой проект с тем, чтобы он казался SAC менее вызывающим, а именно расставил знаки вопроса и добавил предложение, начинающееся со слов: «С учетом того, что эти планы уже предусматривают различные варианты по срокам предупреждения, географии, ограничениям, условиям погоды и видимости…»

Окончательная версия под заголовком «Руководящие указания по планированию войны с применением основных стратегических средств» за подписью заместителя министра обороны Розуэлла Гилпатрика была направлена председателю Объединенного комитета начальников штабов 5 мая 1961 г. одновременно с моей частью предлагаемых BNSP. (Тексты всех этих справок и проектов можно найти на сайте www.ellsberg.net.)

«Мои» пересмотренные руководящие указания стали основой для оперативных планов военных действий при Кеннеди. Я перерабатывал их для заместителя министра обороны Гилпатрика в 1962 и 1963 гг., а потом еще раз для администрации Джонсона в 1964 г. По словам посвященных в тему и научных работников, они оказали критически важное влияние на дальнейшее стратегическое военное планирование в США.

Годы спустя, когда я рассказал одному из своих друзей, что закончил работу над первым проектом совершенно секретных руководящих указаний по планированию войны с применением основных стратегических средств к своему 30-летию, он неодобрительно заметил: «Какой ужас!» Я сказал: «Это правда. Но видел бы ты тот план, который я хотел изменить». Впоследствии воспоминания об этом достижении уже не приносили мне такого же удовлетворения, как тогда в 30-летнем возрасте.