Сегодня опять перечитывал эту мамину сказку. Про портных, озеро и колесо решений. Я ее обожаю, а Егор нет – он говорит, что концовка слишком радикальна и не соответствует общему тону истории. Он говорит, что было бы лучше, если бы мальчик встретил короля и оказалось бы, что сам король несчастный, замученный делами человек, заложник своего собственного царства. А я не согласен, мне именно это и нравится в маминой сказке – то, что она не похожа на другие, что она странная и немного сумасшедшая. В этом что-то есть. Другие сказки, как правило, заканчиваются хорошо, и я долго не мог понять – что здесь не так, почему меня так сильно раздражают хеппи-энды? И вот сегодня дошло: они упрощают реальность; и именно над этим – над упрощением реальности – издевается мама в «Колесе решений». Народные сказки учат нас, что во всех бедах всегда виноват кто-то другой. И стоит нам разделаться с этим «другим» – все тут же встанет на свои места. Убить злого колдуна, отрубить голову дракону, бросить в вулкан Кольцо Всевластия, взорвать Звезду Смерти, – сделай это, говорит сказка, и все остальные проблемы сами собой, автоматически решатся: люди перестанут ссать в подъездах, уклоняться от налогов и воровать провода с линий электропередачи. Вообще, эта вера – в то, что в мире существует некий универсальный злодей/объект, уничтожение которого принесет свободу, – это, мне кажется, очень наивная и даже вредная вера.

Убей дракона – и проблемы исчезнут. Это логика сказки, и она никогда мне не нравилась. На самом деле, если убить дракона, люди вряд ли сильно обрадуются, наоборот: они еще очень долго будут носить цветы на его драконью могилу и, сидя в рваных трениках на кухне, будут повторять: «Вот при драконе порядок был, а сейчас что? Безобразие!»

Убить дракона действительно нужно. Но не в реальности, а в голове у каждого жителя страны.

Вопрос: как это сделать?

В последнее время у меня стойкое ощущение, будто я попал в одну из твоих сказок, мам. По всем каналам целый месяц без остановки гоняют документальные фильмы о Великой Китайской стене.

«Стена была не просто символом цельности и нерушимости Китайской империи (sic!), – сообщает закадровый голос. – В самые темные и сложные времена она защитила китайский народ от набегов западных варваров (sic!)».

Это давно известно: больше всего в своей биографии президент Боткин гордится годами, проведенными на стройках, в должности каменщика, когда он «лично, вот этими вот руками» возводил стены; и именно там, «работая бок о бок с такими же работягами», он познал ценность настоящего товарищества. Боткин плохо разбирался в архитектуре, но небольшой отрезок жизни, проведенный в Китае, сильно повлиял на него, он был поклонником «большого стиля» и, говорят, в молодости даже совершил паломничество к Великой Китайской стене. И потому каждый год за месяц до его дня рождения по всем федеральным каналам стабильно показывают фильмы о династии Цинь и императоре Цинь Чихуанди.

Все это ужасно нелепо, но со временем мы даже как-то привыкли к китайским фетишам президента. В сети иногда шутили, что бесконечные фильмы про Китай – это такой неловкий способ морально подготовить народ к новости о строительстве нашей Великой Русской стены.

Ха, ха.

Никто, конечно же, всерьез такие шутки не воспринимал. А потом слух подтвердился, вышло официальное постановление: правительство планирует построить Стену вдоль всей западной границы.

– Это еще как понимать? Он, видимо, считает себя новым императором династии Цинь? Как вообще можно додуматься до такого?

– Успокойся, – говорил мне Грек, – они не смогут ее построить. Я видел смету. Бюджет не резиновый, у них нет столько денег.

Денег в бюджете действительно не было, поэтому их решили взять у народа.

Новый закон гласил: каждый гражданин должен лично купить именной кирпич. Этот жест – покупку именного кирпича – преподносили как акт патриотизма.

И надо отдать им должное – рекламные ролики в сети и по телику были отличные. Один из них рассказывал о сервисе, который позволяет не просто создать именной кирпич, но и сделать его уникальным, «персонализировать».

«Вы можете выбрать шрифт и любую картинку, и мы изготовим кирпич специально для вас и даже доставим его на место строительства. Кирпич также можно покрыть сусальным золотом, стразами, кристаллами Сваровски. Для молодых и дерзких у нас есть специальное предложение – стильные принты, которыми каждый подросток может покрыть свой личный кирпич. Потому что мы заботимся не только о единстве, но и об уникальности каждого гражданина! Стабильность и самовыражение! Покупайте наши именные кирпичи!»

На экране: счастливые граждане держат в руках свои именные кирпичи. Все поколения, от мала до велика. У старика в руках кирпич с профилем Владимира Ленина.

«Стена – это шанс для каждого из нас стать частью истории! – говорит он в камеру. – Кто я такой? Просто маленький человек. Но теперь мой личный кирпич ляжет в основу Великой Русской стены, а это значит, что я творю историю».

Рядом со стариком – семейная пара, женщина беременна, а на ее кирпиче – снимок УЗИ ее ребенка.

«Я хочу, чтобы мой сын, символ новой жизни, тоже занял достойное место в Великой Русской стене», – говорит она репортеру.

Следующий в группе, школьник – он решил нанести на свой кирпич стихи из песни любимой рок-группы.

Закадровый голос: «Только вместе мы сможем защитить свои границы. Только вместе мы сможем построить сильную страну. Только Стена защитит нас от внешних врагов».

На фоне начинает играть «Ода к радости» Бетховена, и все эти люди – старик, беременная женщина с мужем и школьник – подходят к недостроенной Стене и возлагают кирпичи в общую кладку. На кладке стоит белозубый рабочий в каске и оранжевом комбинезоне. Он выглядит так, словно сошел с советских агитационных плакатов. В руке шпатель, на загорелом лбу – испарина, на лице – счастливая улыбка. Он сквозь экран смотрит на зрителя, но это непростой взгляд, это взгляд в будущее, сообщает диктор. Рабочий берет именные кирпичи и вкладывает их в стену, музыка достигает пика, крещендо – к инструментам присоединяется хор!

Общий план: толпа счастливых граждан. Обнявшись, они наблюдают, как перед ними в режиме таймлапса растет Великая Русская стена.

Затем музыка затихает. Экран гаснет, и после паузы появляется надпись: СИЛА – В ЕДИНСТВЕ.

Какое-то время мы все молча смотрим на экран.

– Стильно, – говорит Грек. – Видели, какие белые зубы у этого штукатура? Или кто он там? Каменщик?

– Классный таймлапс, – добавляет Ольга. Нам всем настолько не по себе, что мы пытаемся шутить.

История Стены на этом не кончается. Политтехнологи продолжают упражняться в остроумии. По улицам гуляют люди в майках с патриотическим принтом – шпатель, сжатый в крепкой рабочей руке; говорят, что прототипом этой крепкой рабочей руки стала рука самого Боткина.

А еще – объявления по всему городу: «Приглашаем на бесплатную экскурсию! Станьте свидетелем ИСТОРИИ. Увидеть Великую Русскую стену в процессе возведения. У вас будет возможность лично возложить именной кирпич в кладку!»

На экране: гид гуляет по готовым сегментам стены и рассказывает о ее невероятной прочности. «Сто сорок шесть миллионов именных кирпичей! Эта Стена – не просто символ единства, в ней имя каждого из нас! Все вы, – он тычет пальцем в экран, на зрителя, – стали частью этого эпохального события! Все вы – уже вошли в историю!»

Дальше: рассказ о невероятной прочности Стены. «Она способна выдержать даже ядерный удар! – сообщает гид. – Даже если человечество исчезнет, то все строения, все великие памятники архитектуры рано или поздно развалятся под давлением времени».

На экране – графика: Колизей, Эйфелева башня, Белый дом и прочие узнаваемые архитектурные объекты превращаются в прах. Опять же, в режиме таймлапса.

«Но только не наша Стена! Даже Великая Китайская стена через пару тысяч лет превратится в обломки. А русская – выстоит!»

Дальше: монтажная склейка, рядом с гидом появляется маленький, щуплый человечек азиатской внешности.

«Мы взяли комментарий у китайского эксперта по стенам», – произносит гид и протягивает микрофон эксперту. Тот начинает говорить – по-русски с анекдотическим азиатским акцентом:

«Это плавда. Наса стена – говно по славнению с васей. Лусские лутсе китайцев. Тепель это отевидно, и глупо это отлицать. А амеликанская стена, котолая на гланице с Мексикой – это плосто смесно. Амеликанская стена отень слабая, она тотьно не выделзит яделного взлыва».

На экране – графика: атомный гриб на горизонте, американская стена красиво рушится, разлетается на молекулы, а русская стоит как ни в чем не бывало.

– Это что еще за фигня?? – Я ору на экран. – Какая, нахрен, разница, выдержит стена ядерный удар или нет?? Они вообще в курсе, что такое ядерный взрыв? Они знают, что там есть куча других последствий?

– Поздравляю, – говорит Ольга. – Ты ищешь логику в пропагандистском видео.

Говорят, прямо сегодня – в мой день рождения, надо же – в городе внедрили систему Ubiq 2.0. Егор добился своего. Системе этой, впрочем, дали какое-то совершенно совковое название «Соглядатай-Н». И теперь она целыми днями собирает информацию о передвижении граждан. Самое страшное, что всем плевать. И даже больше – есть люди, которые с восторгом встречают такие новости. А я все вспоминаю тот наш спор с Егором, когда он сказал, что интернет и многие другие полезные вещи начинались именно как военные разработки, и просто так уж вышло, что они пригодились в быту. Мне очень странно думать эту мысль (а так вообще говорят: думать эту мысль?). Наверно, в каждой технологии есть этот «вредоносный код» – они, технологии, делают мир чуть более удобным и в то же время более уязвимым, более хрупким. Технический прогресс уже давно движется по инерции, и эта инерция так сильна, что мы теперь просто вынуждены жить в ее кильватере.

Помню, читал книжку Филипа Дика об андроидах-мечтателях, и там есть одна характерная сцена. В первой главе, кажется, когда Рик Декард приезжает в компанию «Розен», чтобы проверить тест Войта-Кампфа на андроидах последней серии, они с Элдоном Розеном обмениваются такими репликами:

– Проблема [говорит Рик] заключается в методе вашего производства, мистер Розен. Никто на заставлял компанию доводить гуманоидных роботов до такого совершенства, что…

– Мы делали только то, что требовалось колонистам, – перебил его Элдон Розен. – Мы следовали испытанному принципу коммерции. Если бы мы не занимались совершенствованием андроидов, то это сделала бы другая фирма.

Сегодня это такое универсальное оправдание любого техносоревнования: «Если это не сделаем мы, это сделают они, а если они все равно это сделают, тогда почему мы не должны?»

Но самым слабым местом любой технологии все равно остается человек.

Недавно читал историю о том, как хакеры проникли на сервера нескольких крупных банков. Они не стали лезть в саму систему и ломать ее, они поступили проще – получили доступ к камерам наблюдения в гольфклубе для банкиров, и подглядели комбинации на замках на шкафчиках для одежды. Почти у каждого банкира пароль от шкафчика совпадал либо с пинкодом от карты, либо с паролем от рабочей электронной почты.

Да, настолько банально.

И именно так киберпанки получили доступ к переписке, а уж там вообще лежало все необходимое, чтобы обрушить фондовые рынки. И все потому, что кое-кто поленился придумать нормальный пароль.

История поучительная: взломщики сделали ставку на человеческую лень – и не прогадали. Ну а что? Давайте по-честному: многие из нас используют один/два пароля для всех своих устройств, и в этом смысле мы мало чем отличаемся от этих самых «банкиров».

Вообще, взломы и кража данных – это всегда интересно в первую очередь с точки зрения антропологии. У разработчиков софта есть такой термин «эффект Титаника»: чем больше система, тем сложнее найти и укрепить ее слабые места; и чем безопаснее эта система выглядит, тем страшнее последствия ее сбоя. Но главная проблема даже не в переусложненной архитектуре современного киберпространства, проблема в том, что ни одну систему нельзя защитить от идиотов на местах. И от чиновников. Ты можешь построить целую цифровую крепость, использовать самые современные разработки в области шифрования и защиты данных, но все это не имеет значения, если какой-нибудь дятел из министерства-чего-нибудь-там с высоким уровнем доступа запишет свой пароль на желтом стикере, повесит стикер на монитор, а потом сфотографируется на фоне монитора для прессы.

Если какой-то интеллект нас и уничтожит, то скорее низкий, чем искусственный.

…причем впервые я столкнулся с этим не где-нибудь, а в супермаркете, оплачивал продукты на кассе и обнаружил у себя в корзине скидочные купоны на мягкие зубные щетки, ополаскиватель для рта с хлоргексидином и бесплатный прием к стоматологу в клинике через дорогу от дома.

– Представляешь? – говорю Греку. – Один раз заглянул к дантисту, и мне на следующий же день в супермаркете зубные щетки предлагают. Они мою историю браузера смотрят, что ли?

– Неа. – Грек показал в окно, на камеру наблюдения, установленную на фонарном столбе на той стороне улицы. – Твое лицо – твой медиапаспорт. Система засекла тебя, когда ты заходил к стоматологу – вот и закидывает тебя теперь «сопутствующими продуктами». У нас на следующей неделе большой материал выходит на эту тему, ща сброшу тебе на почту черновик.

Мы, впрочем, быстро научились обманывать «Соглядатая-Н» – рисовать узоры на лицах мы не стали, мы сомневались в эффективности этой процедуры – но Грек достал где-то шарфы и платки из какой-то необычной ткани; ткань состояла из волокон, которые засвечивали любое изображение – на фотографиях лицо всегда было смазано огромным бликом, словно от зеркала, и нейросеть не могла нормально считать и обработать информацию.

– Будущее уже здесь, веришь-нет?

– Как оно называется? – спросил я, разглядывая подаренный Греком шарф.

– Уильямгибсон. Одним словом.

Я засмеялся.

– Серьезно?

– Серьезней некуда.

– А про Депардье слышали? – спросила Оля.

– А что с ним?

– Говорят, если надеть майку с принтом-лицом Жерара Депардье, то система не сможет тебя распознать. Какой-то баг, его называют «парадокс Депардье».

Мы с Греком переглянулись – и рассмеялись.

– Господи, Оля, ну ты сама себя слышишь? Депардье! Нелепость какая! Это даже как шутка не очень смешно.

Господи, как же сложно работать с Греком! С ним есть одна проблема: он как ребенок с СДВ – не терпит рутины и однообразия, не может усидеть на месте. И если жизнь не обеспечивает его адреналином и сенсациями, он сам начинает искать их в самых неожиданных местах или еще хуже – выдумывать. Так было, например, одиннадцать лет назад, когда он просто свалил из университета и отправился спецкором на Ближний Восток, скакать по барханам под пулями.

Теперь он мой начальник, и моя работа – осаживать его, держать в рамках реальности.

Это ужасно утомительно.

Вот, например, на днях какая-то совсем упоротая история. В сети ходит видеоинтервью Боткина, где он в самом конце случайно платком стирает свою знаменитую родинку со щеки. Нелепость, конечно, но боже-мой, как все возбудились – сколько конспирологии сразу. Ей-богу, люди словно никогда не слышали о графических редакторах и вирусных видео. И Грек, естественно, повелся – ему ведь так скучно писать «обычные» новости и делать «обычные» спецпроекты. И вот – что он сделал? Откопал где-то мужика, который, блин, на голубом глазу утверждает, что он – двойник Боткина и что двойников у президента не меньше трех. Но самое упоротое в другом – этот сумасшедший заявляет, что никакого Боткина уже нет. То есть он есть, но никто не знает, где он.

Президент. Сбежал. Из страны.

И получается, что страной вот уже целый год управляет, эмм, – теневое правительство? Кардинал Ришелье? Колесо решений?

Надо маме рассказать, вот порадуется – жизнь, кажется, опять подражает ее сказкам. На этот раз – даже без помощи гиперреалистов.

История (опять же, со слов «двойника») такая упоротая, что хоть каждое слово кавычками выделяй: президент Боткин действительно был, но полтора года назад он пережил инсульт и стал почти бесполезен, больше не мог выступать – левая часть лица у него не двигалась, левый глаз не открывался, а уголок рта не поднимался при улыбке. В таком беспомощном виде показаться народу он не мог. Ему нашли двойника. Затем – еще одного. Двойников было несколько, их постоянно меняли, зачем – неясно.

Но самое прекрасное даже не в этом, а в том, как настоящий Боткин исчез. Он стал подозрителен и недоверчив, часто даже отказывался есть, боялся, что отравят. Свои же. Его пугало собственное бессилие. И, говорят, что новый виток репрессий – как раз результат его нарастающей паранойи, попытка как-то закрепиться в реальности, любой ценой пустить в нее корни. Он все еще надеялся победить свое тело и каждый день занимался с физиотерапевтом. И в прошлом году, зимой отправился в Китай, в какую-то сверхдорогую клинику то ли в Гонконге, то ли в Шанхае, к одному из лучших физиотерапевтов Азии, доктору Ву. Два дня он занимался на тренажерах, ходил на массаж и принимал солевые ванны, устраивал прогулки по горам с личной охраной. Был бодр и доволен собой.

А потом исчез. То есть – буквально. Опять же, как утверждает «двойник», однажды утром Боткин просто не вышел из своего номера. Когда охрана ворвалась внутрь, номер был пуст, балконная дверь открыта настежь. Боткин – в лучших традициях старых фильмов про затворников-беглецов – снял шторы с окон, связал их вместе, привязал к кованым прутьям балкона и спустился вниз с третьего этажа.

Неделю вся президентская рать искала шефа в близлежащих городах и селах. Но он оказался умнее. И хитрее. Говорят, из номера он сбежал не с пустыми руками: исчез его лыжный костюм, палки для скандинавской ходьбы и походный рюкзак с какой-то нехилой суммой денег. Есть версия, что он ушел в монастырь, возможно, даже перешел границу с Тибетом.

А дальше – опять же, если верить «двойнику» – началась тихая, подковерная грызня между опричниками, борьба за опустевший трон. Кто победил в итоге – неясно, но было решено замять историю с исчезновением Боткина: все оставили как есть, ему просто нашли двойника; чучело, которое теперь время от времени достают из чулана, отряхивают от пыли и выставляют напоказ, чтобы народу было кого любить и почитать.

Мы с Греком сегодня поссорились на этой почве – не помню даже, когда я так орал на него в последний раз. Он собирается «разрабатывать» это дело и далее опубликовать материал о «двойнике» и «сбежавшем президенте». Я пригрозил, что уйду из «Осмоса», если эти желтушные бредни появятся на сайте издания. Нет, ну в самом деле – что за фигня? Может, тогда еще и про летающие тарелки начнем, блин, писать?

У нас была очень неприятная беседа – он прямо на планерке стал хвастаться тем, какую шумиху поднимет статья о «двойниках».

– Ах, значит, шумиха – вот что тебя теперь волнует, – сказал я. – Мы теперь за сенсациями охотимся, стало быть.

Грек как-то странно на меня посмотрел, дернул головой, словно убрал с глаз несуществующую челку.

– А что плохого в сенсациях? Сенсации – это хорошо, они привлекают аудиторию и увеличивают конверсию на сайте, – сказал он и как-то натянуто улыбнулся. Было странно слышать от него такое, раньше он всегда неохотно говорил о доходах-расходах; когда я приходил к нему обсудить новый контракт с рекламодателями, он вечно ворчал: мол, наша цель – рассказывать истории, и если они будут хорошие, то будет и результат. Плохие, желтые истории тоже дают результат, говорил он, но лишь на короткой дистанции – на длинной желтизна убивает любой журналистский проект.

– Помнится, когда мы только открылись, один из нас – и это был не я! – сказал, что слепая погоня за трафиком и цифрами – первый шаг к деградации СМИ.

Грек стыдливо опустил голову, разглядывал грязные шнурки на своих кедах.

– Мы открывались в другой стране, Петро.

Мне следовало обратить внимание на эту реплику, но я был слишком зол и ничего не заметил. Я повернулся к Оле:

– Оль, ради бога, поговори с ним, я больше не могу.

Оля массировала переносицу. Она у нас главный судья и миротворец, вечно улаживает спорные вопросы.

– Петя прав, – сказала она, и я с облегчением выдохнул. – Если у тебя нет подтверждения хотя бы двух источников, ты не имеешь права публиковать подобное. Это вопрос репутации.

Грек затравленно смотрел на нее – как школьник, который знает, что учителя неправы, но не может это доказать.

– Вы все еще не понимаете, да?

На нас давят. Сначала через инвесторов давили, теперь – напрямую. Постоянно к материалам придираются, хотя к чему тут придерешься? Эзоповым языком мы овладели в совершенстве, за текстами статей следим внимательно, и если и показываем кому-то средний палец, то всегда старательно маскируем его под указательный.

Стараюсь не впадать в безумие, но мне и самому уже кажется, что взялись за нас как раз после того, как Грек начал копать эту историю с «двойниками». Он даже отправился в Гонконг, где попытался найти тот самый пансионат, в котором, если верить «двойнику», Боткин боролся с последствиями инсульта и из которого, собственно, сбежал.

Мы с Олей не возражали – мы понимали: у Грека очередной период «вселенской тоски», – когда с ним такое случается, он начинает творить всякие глупости: выдумывает себе новые проекты, вляпывается в неприятные истории или же отправляется на край света, где лезет под пули ради красивого кадра, – в общем, все что угодно, лишь бы «не сдохнуть от скуки». Вот и сейчас то же самое, все бросил на нас и уехал в Гонконг, расследовать долбаное «дело о двойниках».

И я бы рад сказать, что он вернулся ни с чем, но все гораздо хуже. С ним что-то случилось там. Приехал весь зашуганный. О том, что случилось, рассказал с неохотой. Пансионат, говорит, так и не нашел, но было постоянное ощущение, будто за ним следят – одни и те же люди попадались на глаза в разных деревнях, даже не пытались прятаться. Пару раз прокалывали колеса. А в один из дней и вовсе напали какие-то бугаи. Отбился чудом, под рукой был электрошокер. Когда шарахнул током одного из нападавших, тот явно заматерился на русском.

Очень беспокоюсь за его состояние. Мне кажется, это что-то психическое уже. Естественно, все эти события он интерпретирует как доказательства своей правоты.

Клянусь, еще чуть-чуть – и напишу заявление об уходе. Надоело все.

Законных оснований для закрытия «Осмоса» у них нет. Прибегнуть к незаконным они не могут. Пока. Железную пяту система еще не отрастила, но все последние законы уже имеют отчетливый металлический привкус. Гайки закручиваются, я это кожей чувствую. Могут прийти ночью с обыском. Доходит до абсурда: недавно у Грека дома во время обыска нашли комикс Арта Шпигельмана «Маус». На обложке была свастика, и полицаи угрожали ему, что заведут дело по статье «экстремизм» за хранение материалов «такого характера».

Прям под новый год из офиса выгнали. Каково, а?

Ничего не писал целый месяц, нет сил. Очень устал. Очень. Все это выматывает. Психосоматика началась: перхоть и зубы болят. Весь январь в домашних условиях пашем, без зарплат и гарантий. Два дня назад все же нашли новое помещение – практически ушли в подполье – на цокольном этаже, в старой типографии. Двоюродный дядя Грека позволил нам разместиться в каком-то аварийном здании. Чуть ли не в подвале. Грек говорит, летом здесь было жарко; может быть, но зимой – холодно (стены покрываются инеем), пахнет бумажными книгами и типографской краской, офсетной печатью – такая вот ностальгическая обстановка. Окна маленькие, узкие, похожие на амбразуры, и в них без конца мелькают ноги-ноги-ноги (ну, цокольный этаж же). Столы наши располагаются прямо здесь, между вышедшими из строя типографскими станками («Тут есть какая-то метафора», – говорит Грек, шагая между ними, звеня мелочью в карманах).

Грек числился у нас главным редактором. Но это – лишь формально. На самом деле он пашет за троих – общается с инвесторами и рекламодателями, достает деньги и материалы, пишет статьи, верстает их и, кроме того, охраняет редакцию. В прямом смысле. Месяц назад, прям перед закрытием кто-то пытался поджечь вход в наш прошлый офис. Попытка не удалась, сработала сигнализация. На следующий день Грек привез из дома раскладушку, три огнетушителя, бейсбольную биту, лом и «Белую крепость» Орхана Памука.

«Пусть только попробуют еще раз», – ворчал он, пока стелил себе постель прямо рядом с рабочим столом.

Новую редакцию он превратил в настоящую крепость. Установил дверь с четвертым уровнем защиты от взлома («Чтобы попасть сюда, им придется разобрать стену»), на окнах – металлические ставни. Все это выглядит зловеще и устрашающе. Мы перешли на одноразовые телефоны: их сложно отследить (хреновая китайская сборка), это раз, но главное, если отберут при обыске – не жалко.

Во всем этом есть какая-то горькая ирония: чтобы обмануть систему, мы пользуемся устаревшим оборудованием – и чем старше, тем лучше. Мы словно откатились в прошлый век – в двадцатом веке прячемся от двадцать первого. Абсурдная машина времени.

С хранением информации проблем нет. Мы всегда заранее знаем о приближении полицаев из отдела «Э» – они сами выдают свою позицию. На их машинах установлены устройства, глушащие радиосигналы – Грек называет их «клетками Фарадея». Когда такая штука приближается к офису, у наших дешевых китайских телефонов пропадает связь и GPS. С обычными, продвинутыми смартфонами такого не происходит, но наши пластиковые, пятидолларовые китайские подделки сразу выдают приближение полицаев.

– Оп-па! – говорил Грек. – Клетка Фарадея едет, делаем бэкапы, быстро!

К тому моменту, когда они подходят к двери, мы уже готовы.

– Неужели они не понимают, что эти их глушилки – как колокольчик на шее у кота?

– Они вертухаи, – говорит Грек. – Способность понимать – это первое, что из них выбивают во время обучения.

Я знаю, этого они и добиваются: хотят сломить морально. С Греком это не работает: его, мне кажется, все эти схватки и препирательства только бодрят; борьба – его стихия, и лучше всего он раскрывается под давлением, в противостоянии, – поэтому любые попытки властей запугать его обречены на провал; они его только подначивают. Во многом именно воинственный настрой Грека, его характер и в нас поддерживает боевой дух. И все же – мне тяжело. Очень. Переживаю я не столько за себя, сколько за Олю и Леву; Греку проще – он (как сам однажды выразился) «предусмотрительно не стал заводить семью и покупать квартиру». А я – я чувствую, что мне все сложнее выстраивать вокруг родных капсулу разумного, безопасного мира – стенки капсулы истончаются, и государство все активнее вторгается в нашу жизнь, через «Соглядатая-Н», переписанные учебники истории, гонения на художников и прочие грязные следы казенных сапог внутри личного пространства граждан.

Законопроекты все чаще начинаются со слова «запрещается». Разворот «на восток» идет полным ходом.

Во время очередных парламентских выборов уставшие от показухи и пустых обещаний люди начали освистывать кандидатов. Что сделало правительство? Ввело уголовную ответственность за свист в местах массовых мероприятий. Но это не остановило людей – они продолжали приходить на дебаты и просто аплодировали, мешая кандидатам выступать, заглушая их голоса. Тогда вышел новый закон: нам запретили аплодировать.

Во время одной из демонстраций полицаи повязали целую группу активистов, в протоколе задержания было написано [sic!] «нарушали общественный порядок, создавая шум с помощью хлопков одной ладони об другую». И все бы ничего, да только среди задержанных значился один инвалид, у него была только одна рука – левая. И все равно его наравне со всеми судили за «аплодисменты». Мы называли его Буддой.

На этом истерия с запретами не закончилась. Люди стали выходить на улицы с заклеенными скотчем ртами.

– Угадай, что случилось?

– Только не говори, что они запретили заклеивать рот скотчем.

– В точку!

И даже этому я уже не удивляюсь. Вчера Лева написал школьное сочинение по истории и принес мне на проверку: «Многие виликие люди стродали за свои убиждения например Иисус Христос, Галилео Галилей, Михаил Боткин», – так начиналась его работа. И да, со стороны это выглядит смешно, но я был в панике – честное слово – они добрались до моего сына, до его мозгов, а это уже заповедная территория.

На неугодных журналистов все чаще нападают – их обливают зеленкой, йодом, фекалиями, бензином, бросались в них тортами, яйцами, оскорблениями.

Грек шутит, что в этом совпадении есть что-то странное – эскалация репрессий началась почти сразу после таинственной «оздоровительной» поездки Боткина в Китай.

Я не согласен с ним, по мне, так гайки стали завинчивать после выставки гиперреалистов.

– Расслабься, тебе нечего бояться, – говорит Грек. – У тебя иммунитет. Твой брат работает на них.

Это обидные слова, хотя в душе я понимаю – Грек прав: Егор действительно в некотором роде находится по ту сторону баррикад. И мне до сих пор стыдно перед ним. Ему не нравится моя работа, мне – его. На его позапрошлый день рождения я подарил ему «Обезьяну и сущность» Хаксли и на форзаце написал: «Моему брату – Эйнштейну». Оля сказала, что это худший подарок на свете, и делать такие намеки – подло, я сам вскоре пожалел о своем поступке, но переигрывать было поздно. Егор, впрочем, надо отдать ему должное, при всех наших разногласиях, остается настоящим джентльменом: тот первый раз, когда меня вызвали на допрос по «делу о светящихся сердцах», оказался еще и последним, – и позже я узнал, что все решил звонок сверху: полицаям приказали оставить мою семью в покое и убрать слежку. Насчет второго не уверен, но первый пункт они выполнили.

У мамы день рождения через месяц. Юбилей, пятьдесят пять лет. Егор затеял целую вечеринку, снял банкетный зал где-то в центре. И пригласил всех ее друзей. Мне тоже прислал приглашение – по электронной почте, очень краткое, сухое. Все еще злится на меня. Поймал себя на мысли, что я попросту завидую ему – завидую своему брату: из нас двоих о маме заботится только он.

Пора бы уже помириться с ним, а то я, кажется, со всеми сейчас на ножах, нервный стал. Стресса все больше. Егор как-то рассказывал, что когда сомневается, в груди у него словно открывается воронка, в которую его затягивает. Воронка сомнений. Теперь я понимаю, о чем он. Чувствую то же самое.