Часть IV
Переосмысление

«Разве масштабы неверности не подтверждают, что моногамия просто не свойственна человеку?»

Этот вопрос всплывает снова и снова. Сегодня его задала молодая женщина, которая подошла к микрофону во время семинара.

– Разве мы не избежали бы лишней боли, страданий и обмана неверности, если бы просто свергли неестественную тиранию моногамии? – спросила она. – Почему мы не можем построить брак на фундаменте консенсуальной немоногамии и тем самым решить проблему измен?

Несколько присутствующих согласно закивали.

Мужчина за сорок поднялся, чтобы ответить:

– Знаете, я думаю, нет ничего страшного, если люди хотят спать с кем попало. Но давайте не делать вид, что это брак! Почему бы нам просто не оставаться свободными и одинокими? Настоящий брак предполагает обязательства.

– Почему мы должны нести обязательства только перед одним человеком? – возразил другой мужчина. – Мы же преданы многим друзьям и детям. Почему же не многим любовницам?

– Это не одно и то же, – заявил сторонник моногамии. – В Библии говорится, что любовь и секс священны. Нельзя ими разбрасываться.

– Но ведь все именно этим и занимаются! – воскликнула женщина, начавшая дискуссию. – Просто врут при этом. Разница лишь в том, что некоторые признали противоестественность моногамии и честны с собой и своими партнерами.

Я понимаю логику ее позиции: если моногамия неестественна, то ее требование не оставляет людям другого выбора, кроме как изменять. Если не хотите, чтобы люди обманывали, освободите их – и никто больше не будет страдать.

Когда речь заходит о противопоставлении врожденного и приобретенного, я разделяю точку зрения академика-активиста Мег-Джон Баркер, которая подчеркивает, что схемы наших отношений «не определяются ни природой, ни воспитанием, основанным на социальных конструктах. Скорее, наш способ формирования отношений испытывает влияние сложной паутины биологических, психологических и социальных аспектов, распутать которую невозможно». Естественна моногамия или нет, главное, что сегодня многим мужчинам и женщинам весьма сложно ее придерживаться, ведь она предполагает обязательную сексуальную и эмоциональную исключительность партнера. Следовательно, настало время хотя бы по-новому взглянуть на эту тему.

Однако в нашем разговоре не стоит смешивать немоногамию с неверностью. Это не одно и то же. Давайте выделим несколько важных различий. Неверность представляет собой лишь одну форму немоногамии – неконсенсуальную. Существует и другая – консенсуальная немоногамия, где партнеры четко обговаривают сексуальные и эмоциональные границы своих отношений. Однако отсюда не следует, что консенсуальную немоногамию можно считать защитой от предательства, ревности или душевных страданий. Может показаться, что в открытых отношениях измен не бывает, но на самом деле это не так.

Как и с любой незаконной торговлей, когда неверность становится легальной, на черном рынке происходит спад. Но меня не перестает удивлять, что нас манит запретный плод, даже когда мы свободны смотреть на других сексуальных партнеров. Даже если моногамия несвойственна человеку, ему точно свойственно стремление нарушать правила.

В любых отношениях, от самых строгих до самых гибких, есть свои границы, а границы хочется преступать. Нарушать правила интересно и эротично, причем правила могут быть любыми – хоть «один партнер на всю жизнь», хоть «секс возможен, влюбляться запрещено», хоть «всегда используй презерватив», хоть «ему нельзя в тебя кончать», хоть «можешь трахать кого угодно, но только у меня на глазах». В связи с этим в открытых отношениях достаточно неверности вместе со всеми сопутствующими волнениями. Если за изменой стоит желание перейти границы, открыв ворота, вы не помешаете искателям приключений перелезать через забор.

«Мы всегда допускали интрижки, – говорит Софи, – но я сказала ему: только не с моими ученицами или подругами. И что он сделал? Он не только выбрал одну из моих девочек, но еще и влюбился в нее всерьез».

«Мы различаем секс ради любви и секс ради игры, – объясняет Доминик. – Ник был волен развлекаться. Я даже не понимал, что такое измена, пока не узнал, что он вступил в эмоциональные отношения с парнем из Новой Зеландии. Предполагалось, что чувства остаются только для нас».

Этичная немоногамия основана на принципах доверия и прозрачности. Однако человеческое озорство и здесь находит лазейку. Возьмем, к примеру, Марселя, 41-летнего учителя физкультуры. Его жена Грейс, преподающая естествознание в той же школе, за десять лет их брака не раз предлагала сделать структуру отношений более гибкой, однако он всячески противился этому, пока не заинтересовался одной из женщин во время горного похода. Идея открытого брака тотчас превратилась из отталкивающей в заманчивую, поэтому он попросил у Грейс одобрения, которое она ему предоставила. «Я почувствовал, что невероятно обязан ей, – говорит Марсель. – Наконец-то я понял, что она так долго пыталась мне объяснить».

С того самого дня Марсель и Грейс согласились на открытый брак, основанный на честности и коммуникации. Когда Грейс попросила у Марселя разрешения переспать с другим мужчиной, ему оказалось нелегко ее отпустить, но в итоге он испытал «неожиданное возбуждение», наблюдая, как она готовится к свиданию. «Я почувствовал огромную гордость за то, как глубоко мы осознали степень своих обязательств друг перед другом и как далеко зашли», – вспоминает он.

Однако гордость Марселя дрогнула, когда друг обмолвился, что Грейс завела тайный роман уже после их соглашения об эмансипации. Когда он спросил ее прямо, его удивление сменилось шоком, ведь она призналась во множестве измен – и до, и после пересмотра отношений. «А я-то думал, какие мы «зрелые»! Наивный глупец! Я ведь согласился на открытые отношения – зачем ей скрываться у меня за спиной?»

Ответ здесь очевиден. Кэтрин Франк и Джон Де-Ламатер замечают: «Требование «всегда используй презерватив» подогревает желание от него отказаться; просьба не заниматься сексом в супружеской постели отбрасывается в сторону, как одеяло, что становится частью приключения… стремление к «ответственной немоногамии» в итоге может давать стимул к бунту и эротизации». В мире эротики оговоренная свобода далеко не столь заманчива, как запретное удовольствие.

Вы можете подумать: «Что и следовало доказать – открытые браки не работают». Но Марсель и Грейс по-прежнему вместе, а их брак по-прежнему открыт. Идеализм Марселя получил закалку, поэтому теперь он не считает гибкость отношений надежной защитой от предательства.

Если забыть об изменах и лжи, я считаю разговор об этичной немоногамии отважной попыткой справиться с главными экзистенциальными парадоксами, с которыми сталкивается каждая пара: противостоянием защищенности и тяги к приключениям, единения и автономии, стабильности и новизны. Зачастую споры о моногамии сводятся к спорам о сексе. Для меня вопрос гораздо фундаментальнее: может ли новая конфигурация обязательств помочь нам достичь того, что французский философ Паскаль Брюкнер называет «невероятным союзом общности и независимости»?

Айрис за тридцать. Дитя долгого и несчастного брака, она не намерена застревать в отношениях. Она хочет «преднамеренных отношений». «Когда мы приходим домой, я хочу понимать, что мы делаем это по собственному выбору, а не по обязанности». Она считает, что их соглашение с Эллой усиливает доверие. «Мы преданы друг другу, но друг другу не принадлежим. Мы уважаем независимость и индивидуальность друг друга».

Барни дважды был женат и дважды разводился. Ему уже за пятьдесят, и он не может перечесть всех сеансов терапии, которые прошел в своей жизни. «Мне говорят, что у меня проблемы с близостью и преданностью, но это не так. Я столь же верен, как они, но пора мне признать: я не моногамен. Я не хочу и дальше пытаться всем понравиться. Я лучше буду верен себе и создам работающие отношения, которые с самого начала будут искренними».

«Мне всегда хотелось устанавливать глубокие связи со многими людьми, и я бисексуальна, – объясняет Диана, жизнерадостный юрист за тридцать. – Я не хочу себя ограничивать и сводить все к редкому сексу втроем на день рождения парня – я хочу серьезных отношений, в которых найдется место для всей моей любви. При моногамии я словно отдаю кому-то контроль над своей сексуальностью, а это идет вразрез с моими феминистическими ценностями».

Ее основной партнер, Эд, занимается наукой. Он тоже бисексуален и разделяет взгляды Дианы. Они вместе уже тринадцать лет. «Никому из нас не кажется, что наши отношения страдают от того, что мы любим разнообразие и новизну. Нам обоим нравится сексуальная сущность друг друга, поэтому ни один из нас не смеет подавлять влечение другого». Однако эти ответственные партнеры играют по разным правилам. У Дианы есть несколько постоянных любовников, которые им «как семья». Эд, напротив, предпочитает искать новые связи. Новые партнеры предполагают определенный уровень риска, поэтому, когда Эд встречается с любовницей, здоровье стоит превыше всего. Чтобы не волноваться, Диана часто проводит разведку и сама ищет пару Эду. Придерживаясь этих правил, партнеры поддерживают свой оригинальный союз.

Таких романтических реформистов традиции ограничивают и лишают искренности. Они хотят честности, свободы выбора и актуализации собственной личности. Они хотят установить с партнерами такую связь, которая не отрезает их от других людей и от самих себя. Они хотят ткать ткань жизни вместе, не теряя при этом собственных нитей.

Сегодняшние сторонники немоногамии – по крайней мере, те, которые оказываются у меня на диване, – сильно отличаются от пионеров свободной любви шестидесятых и семидесятых годов. Некоторые из них – дети разведенных и разочарованных в жизни людей. Они не бунтуют против обязательств как таковых; они просто ищут более реальные способы быть верными клятве и приходят к выводу, что для этого необходимо иметь любовников. Отказ от моногамии принимает разные формы – от женатых пар, позволяющих друг другу время от времени сходить налево, до свингеров, стабильных союзов троих-четверых любовников и сложных полиаморных сетей, где происходит переосмысление любви и семейной жизни.

Доверие, верность и привязанность бывают разными. Теоретик феминизма Шаланда Филлипс замечает: «Подобные практики ставят под вопрос стабильность конструкта моногамии, не отвергая его целиком, а разбирая на части с изнанки». Вместо того чтобы просто отвергнуть моногамию, эти нонконформисты стремятся к принятию более комплексного, более гибкого определения термина, который больше не будет основываться на превосходстве сексуальной исключительности. Поэтому некоторые наблюдатели, включая психолога Тэмми Нельсон, вместо того чтобы называть это движение немоногамией, называют его «новой моногамией», имея в виду происходящий сдвиг в постулатах архитектуры обязательств.

Само собой, принципы брака подвергаются пересмотру не впервые. За последние пару веков различные сообщества экспериментировали с новыми моделями брака. В частности, в авангарде этого движения стоит гей-сообщество. Поскольку до недавних пор им была недоступна гетеронормативная модель брака, они творчески подходили к делу и успешно практиковали неисключительные формы отношений. Сегодня, в эпоху единения и эгалитаризма, к тому же стремится все больше гетеросексуальных пар. Недавно в Journal of Sex & Marital Therapy было опубликовано исследование, которое показало, что один из пяти в настоящее время не состоящих в отношениях человек в прошлом экспериментировал с разными формами открытых отношений.

Я встречаю многих людей, которые участвуют в этом проекте перерисовки силуэта любви. Пары часто просят меня помочь разобраться в новом мире множественных связей. Пока что количество социальных сценариев ограничено. Мы все импровизируем. Когда я училась на психотерапевта, отношения по определению предполагали участие двух партнеров. Я ни разу не встречала терминов «триада», «тетрада» и «полиаморная группа», поскольку альтернативные системы отношений оставались вне закона. Теперь же они все стали частью моей практики.

Одни пары с самого начала заинтересованы во множестве интимных партнеров, в то время как другие после десятков лет исключительности задумываются, как можно переосмыслить их устоявшиеся отношения. Есть и такие, которые после измены гадают, не станет ли открытие отношений более зрелым ответом на кризис, чем стремление перечеркнуть десятилетия совместной жизни.

Все они пытаются найти ответ на сложнейшие вопросы: бывает ли любовь множественной? является ли собственничество неотъемлемой характеристикой любви или же это наследие патриархата? можно ли преодолеть ревность? могут ли обязательства сосуществовать со свободой?

«Ничего не получится! – возможно, думаете вы. – Брак и так достаточно сложен. Это разрушит семью! Это плохо для детей!» Однако в 1980-х то же самое звучало в отношении тех пар, которые первыми заключали межрелигиозные, межрасовые и межкультурные браки или сливали семьи после развода и вступления в новый брак. Эти опасения всплывали на каждом этапе продолжающейся сексуальной революции, определяющей последние полвека. Возможно, нам стоит дать новаторам брака время, чтобы они все выяснили на собственном опыте. В конце концов, разве старая моногамия действительно так хороша?

Если оригинальность в отношениях кажется вам слишком беспорядочной, могу вас заверить, что на фоне тысяч историй о неверности и беспорядке измен многие подобные расклады кажутся весьма и весьма цивилизованными. Спровоцированные изменами брачные страдания и семейные кризисы причиняют такую боль, что нам стоит поискать новые стратегии, которые соответствуют миру, где мы живем. Я не утверждаю, что отказ от моногамии – универсальный ответ для каждого. Однако вполне очевидно, что текущая модель тоже не универсальна. Поэтому я уважаю диссидентов моногамии и их вклад в создание новых форм отношений.

Чтобы конструктивно критиковать моногамию, мы должны выйти за рамки прозаического вопроса о том, сколько сексуальных партнеров разрешено иметь человеку, и приступить к более глубокому анализу верности. Как утверждает ведущий секс-колонки Дэн Сэвейдж, превращая сексуальную исключительность в единственный маркер преданности, мы существенно упрощаем ситуацию. В качестве примера он обычно вспоминает случай, как однажды пять раз выходившая замуж женщина обвинила его с партнером в недостатке верности, потому что, двадцать лет состоя в браке, мы были не единственными друг у друга. «Кто из нас более верен?»

Сидя в моем кабинете после измены вместе со своей женой Амелией, Доусон эхом вторит его растерянности. «Я двадцать пять лет хранил тебе верность. Первые двадцать четыре года мы были счастливы и моногамны. Последний год мы тоже были счастливы, просто появилась еще одна женщина. Моя верность тебе ни разу не дрогнула. Я всегда был рядом. Когда твой брат целый год жил с нами, пока боролся с алкоголизмом, когда у тебя нашли рак груди, когда умер твой отец, я всегда был рядом. Мне очень жаль. Я не хотел тебя ранить. Но когда ты оцениваешь мою преданность только на основании того, куда я сую свой член, складывается впечатление, что остальное и вовсе не считается».

Для многих людей сексуальная исключительность неразрывно связана с доверием, стабильностью, верностью и преданностью. Кажется немыслимым, что мы можем получить все это и в более свободных отношениях. Однако, как замечает психиатр Стивен Левайн, переоценка ценностей – неотъемлемая часть нашего жизненного опыта. Мы переоцениваем политические и религиозные ценности наравне с профессиональными. Почему бы нам не переоценивать и сексуальные ценности? Левайн призывает нас осознать, что наши ценности эволюционируют по мере нашего взросления, когда мы «переходим от понимания этических и моральных проблем в черно-белых тонах к осознанию серой неопределенности большинства вопросов».

Что, если нам стоит считать верность константой отношений, которая предполагает уважение, преданность и эмоциональную близость? Она может включать, а может и не включать в себя сексуальную исключительность – в зависимости от того, на чем сошлись партнеры. Пока мы думаем над возможностью такого пересмотра концепции, давайте признаем достижения тех, кто ее уже пересмотрел.

Сегодняшние романтические плюралисты больше размышляют о значении верности, преданности, любви и сексуальности, чем многие моногамные пары, и зачастую в результате становятся ближе. Меня поражает, что их многочисленные формы отношений никак не назвать фривольными. Вопреки стереотипам о скучающих, незрелых, страшащихся обязательств людях, предающихся распутству, в жизни эти экспериментаторы основываются на содержательной коммуникации и тщательной проработке всех вопросов. Если они и научили меня чему-то, так это тому, что открытые разговоры о моногамии и природе верности приносят огромную пользу, даже если по их итогам и не создается открытый брак.

Казалось бы, в культуре, которая всячески подчеркивает важность моногамии и страшно карает ее нарушителей, этот вопрос должен стать главной темой для обсуждения. Но многие боятся его поднимать. Желая поговорить об этом, мы признаем, что любовь не до конца подавила нашу тягу к приключениям. «Я всего несколько месяцев встречаюсь с парнем, и вчера он спросил меня, насколько мне важна моногамия. Посыл вполне очевиден: я не слишком ему нравлюсь».

Кроме того, если вы считаете неверность острой темой, тема моногамии остра вдвойне. Она из тех противостояний, которые разбивают людей на два лагеря – за и против. Люди мгновенно хватаются за концепцию открытого или закрытого брака и попадают в бинарную ловушку. Вы либо спите только со своим супругом, либо спите со всеми подряд. Нет никаких градаций – нельзя быть в основном моногамным или на 95 процентов верным. Дэн Сэвейдж попытался размыть границы, предложив термин «моногамноватый», который обозначает поддержание эмоциональной верности друг другу с одновременным освобождением места для третьего, будь то в форме фантазий, флирта, интрижек, секса втроем, секс-вечеринок или Grindr-знакомств. Моему пациенту Тайрону нравится этот термин. «Он описывает фундаментальную преданность нашему пятнадцатилетнему партнерству, но в то же время содержит частицу фривольности и гибкости, что очень здорово».

Моногамия совершенно не монохромна, особенно в наш цифровой век. Сегодня каждый из нас выбирает собственную форму моногамии. Мы решаем, позволяет ли она представлять другого человека, занимаясь любовью с партнером, получать оргазмы на стороне, наслаждаться воспоминаниями о бурной молодости, смотреть порно, перекидываться секс-сообщениями, листать страницы в приложениях знакомств и совершать другие сомнительные действия. Иными словами, моногамия существует в континууме. Спрашивая у людей, моногамны ли они, лучше сначала поинтересоваться, что для них моногамия.

Тэмми Нельсон отмечает, что большинство пар живут по двум разным соглашениям о моногамии. Явное соглашение провозглашено официально, например в форме супружеских клятв; оно определяет внешние параметры отношений. Подразумеваемое соглашение, напротив, негласно и «может даже не рассматриваться ни до заявления о намерениях, ни после». В нем отражаются культурные, религиозные и личные ценности партнеров. Нельсон подчеркивает, что, несмотря на единую общественную позицию, негласные представления партнеров о моногамии зачастую сильно расходятся, а потому «довольно часто неожиданное столкновение негласных соглашений каждого из партнеров приводит к брачному кризису». В нашем деле такое столкновение обычно называется изменой, а потому мы предпочитаем озвучивать то, что разрешает общество и хочет услышать партнер, держа в уме свою правду. И дело не в том, что мы лжецы от природы, а в том, что наша культура ограничивает возможности для такой прямоты.

До недавних пор моногамия по умолчанию считалась обязательной и основывалась на предпосылке (сколь бы далекой от реальности она ни была), что, если человек любит искренне, другие больше не должны его привлекать. Именно поэтому разговор зачастую начинается только после интрижки или предательства. Как только миф оказывается развенчанным, вы начинаете вместе создавать более правдивую историю. Но было бы здорово, если бы для этого не нужен был кризис. Опираясь на опыт мужчин-геев, Сэвейдж утверждает, что моногамия должна быть добровольной. Если бы люди могли выбирать, говорит он, возможно, некоторые из них не выбрали бы моногамию, а потому избежали бы проблем из-за измен. Вместо того чтобы наказывать тех, кто заваливает стандартный экзамен моногамии, лучше признать, что этот экзамен непропорционально тяжел. Сэвейдж весьма прагматичен, но при этом он мыслит гораздо глубже, чем позволяет предположить его легкомысленный стиль. Он подчеркивает очевидную и вместе с тем очень важную вещь. Испытывать чувства и влечение к другим людям вполне естественно – при этом у нас есть выбор, реализовывать свои желания или нет.

Являются ли любовь и секс исчерпаемыми ресурсами, количество которых ограничено? Или же секс с другими людьми – это рискованное вложение с высокими прибылями, которое приносит неожиданные эротические дивиденды? В прошлом за моногамией стоял страх, что отцу придется кормить детей, которые рождены не от него. Чего же мы боимся сегодня, когда эту проблему устраняют контрацепция и тесты на отцовство? Для многих ситуация такова: сегодняшняя интимная преданность обусловлена любовью. На смену суровости долга пришла переменчивость чувств. Позволяя себе сближаться с другими, мы можем ненароком влюбиться и уйти. Мы ужасно боимся, что, даже немного ослабив хватку моногамии, мы разрушим самую крепкую связь.

Но пионеры немоногамии пытаются доказать мне (а возможно, и самим себе), что на самом деле все наоборот. Они уверены, что им будет гораздо больше хотеться сбежать, если они подвергнут себя ограничениям моногамии. Считается, что чем больше у них свободы, тем более стабильными станут их отношения.

Для Кайла и Люси это действительно так. Их история началась с фантазии. Кайлу под пятьдесят. Он инженер из Миннеаполиса. Ему всегда хотелось позвать в свои отношения третьего, а именно мужчину, который займется сексом с его женой у него на глазах. Однажды Кайл набрался смелости и шепнул об этом на ухо жене, пока они занимались любовью. Заметив, как она возбудилась от его слов, он почувствовал, что «расширяет границы брака». Их сексуальная игра продолжалась восемь лет. Потом Кайлу захотелось чего-то не столь эфемерного. Помимо того что он возбуждался при мысли о том, чтобы пригласить в их брак реального третьего человека, ему казалось, что это также защитит их от неверности. «Я понимаю, что очень сложно оставаться верным и всю жизнь интересоваться лишь одним человеком. Но должен быть способ получше типичного «предательства».

Однажды, на девятый год их игры, жизнерадостная Люси, которая работала дизайнером интерьеров и воспитывала двоих детей, встретила в поезде прекрасного незнакомца и заговорила с ним. Он пригласил ее в оперу. Она написала Кайлу: «Мне пойти?» Он ответил: «Да, но купи еще один билет для меня». Он вспоминает, как в тот вечер «сидел позади них инкогнито, с нетерпением ожидая, когда он к ней прикоснется».

Через несколько месяцев мужчина моложе Люси предложил ей заняться сексом без обязательств. «Я побудил ее согласиться, – говорит Кайл. – После этого наша сексуальная жизнь, которая несколько поутихла с рождением детей, расцвела пышным цветом». Люси нужно было удостовериться, что Кайл действительно не возражает, поэтому они занялись сексом перед ее уходом. Когда она вернулась, Кайл захотел узнать все подробности, но она согласилась рассказать ему обо всем, только если они снова займутся любовью. Месяц назад они зашли еще дальше, когда Люси отправилась с любовником в отель, а Кайл забронировал соседний номер, чтобы все слышать. «Когда он ушел, она пришла ко мне».

Кайл и Люси наслаждаются возможностью нарушать правила – они идут не против друг друга, а вместе против культурных норм. Девяносто пять процентов времени они состоят в отношениях, исключающих других партнеров, но от случая к случаю открывают им дверь. Их схема поддерживает идеал диады и верности, хоть и нетрадиционным путем. Они позволяют себе небольшие отклонения от норм, которые не угрожают браку и защищают их от измен. Игры с другими подогревают их страсть друг к другу.

Изучая желание, я задавала по всему миру один и тот же вопрос: «Когда вы чувствуете наибольшее влечение к партнеру?» Один из самых типичных ответов таков: «Когда к нему влечет других». Взгляд со стороны весьма эротичен, поэтому истории, как у Кайла и Люси, вовсе не столь необычны, как может показаться. Открытие отношений не всегда ведет к снижению интимности, порой, наоборот, ее возрождает. Фантазии о третьем предстают в разных формах – можно представлять, как все происходит, воссоздавать ситуацию, наблюдать, присоединяться к действу, ждать дома, слушать за дверью или смаковать подробный отчет.

«Моногамия и немоногамия питаются друг другом и неразрывно связаны», – пишет психотерапевт Ди Макдональд. Она занимается отношениями свингеров, но я считаю, что ее наблюдение верно и для многих открытых пар: в сексе с другими важна не только близость с другими. «Пожалуй, точнее будет назвать его довольно замысловатым, возможно, даже опасным, способом раздразнить и возбудить основного партнера». Макдональд поднимает важный вопрос: когда партнеры физически взаимодействуют с другими, в то же время психологически и эмоционально взаимодействуя друг с другом, «кто с кем занимается сексом?»

Пар, которые используют других для подпитки либидо, не так уж мало, но они остаются вместе не всегда. После десяти лет брака, в котором было много секса в разных конфигурациях, Ксавье и Фил начинают понимать, что вся их секс-жизнь теперь передана в субаренду, а между ними одна пустота.

В остальном у них все хорошо. Их принимают обе семьи, они построили уютный дом и обросли огромным кругом друзей. Они интересуются работой друг друга: типичный бородатый хипстер Ксавье владеет компанией по производству веганского шоколада, а Фил основал коворкинг для молодых предпринимателей.

Состоя в тесной группе молодых мужчин-геев, они много занимаются сексом, часто на глазах друг у друга, но редко друг с другом.

– Даже на нашу годовщину, когда мы пригласили еще одного парня, чтобы заняться сексом втроем, друг друга мы почти не касались, – признался мне Ксавьер.

– Что вы чувствуете? – спросила я.

Повернувшись к Филу, он ответил:

– Ты словно пытаешься не дать мне почувствовать себя исключенным, но это не то же самое, что быть включенным.

Некоторое время сексуальная энергия их коллективных соитий маскировала недостаток энергии между ними, но в конце концов все стало очевидно. Фил возразил, что все не так плохо: он считает, что это просто этап отношений, естественный ход вещей.

– Я не ищу тебе замены, – сказал он.

Но Ксавье продолжил:

– Дело не в том, что мы выбираем других в дополнение друг к другу, дело в том, что мы выбираем других вместо друг друга.

Как ни печально, для этой пары вынос секса за границы отношений привел к спаду интимности дома.

Ксавье и Фил не хотят и думать о закрытии отношений, однако я предложила им на время ограничить контакты на стороне, пока они не вернут свою страсть. Консенсуальная немоногамия требует как сексуального разнообразия, так и интимности; как выхода за пределы отношений, так и установления границ. Они предпочли разнообразие близости, что и поставило их отношения под удар.

Проявлять сексуальное внимание только по отношению друг к другу не единственный способ усилить связь. Однако, решая, что секс не будет границей, отделяющей нас от других, мы должны найти альтернативные маркеры особенности наших отношений. Философ Аарон Бен-Зеэв выделяет две модели отношений: одну определяет исключительность, а другую – уникальность. Первая фокусируется на том, что запрещено с другими, в то время как вторая делает акцент на особенностях возлюбленного. Первая подчеркивает негативные последствия, вторая – позитивные возможности.

Я спросила у Ксавье и Фила:

– Если секс вы делите с другими, что принадлежит исключительно вам?

Вместе обдумав ответ на этот вопрос, они смогут вернуть свою общность, не отказываясь от свободы.

Чтобы переосмыслить верность и отказаться от ее определения через сексуальную исключительность, необходимо поговорить о границах. Сторонники немоногамии не просто стремятся к сексуальной доступности. Напротив, многие из них разрабатывают подробные соглашения об отношениях, уделяя им не меньше внимания, чем реальному юридическому документу. Как правило, в них определяется, где и как часто могут происходить контакты с другими любовниками; кто может входить в круг любовников и какие сексуальные действия можно или нельзя с ними выполнять; какова допустимая степень эмоциональной вовлеченности и, само собой, каковы правила в отношении предохранения. Элли, Тара и Ричи представляют собой триаду: они живут и спят друг с другом, но при этом каждый из них также свободен играть с другими людьми. «У нас одно правило, – объясняет Элли. – Мы используем презервативы с партнерами со стороны. Мы трое делимся жидкостями, поэтому, если рискует один, рискуем мы все».

Границы подобных плотских соглашений обычно размыты, что резко отличает их от жестких ограничений традиционной моногамии, и эта гибкость позволяет адаптировать их по своему усмотрению. Особенно хорошо это различие описал ученый и активист Джейми Хеккерт, который подчеркнул разницу между границами и барьерами:

В то время как барьеры считаются неоспоримо верными… границы верны в конкретное время для конкретных людей в конкретной ситуации… В то время как барьеры подкрепляются безоговорочной и жесткой силой закона, границам свойственна гибкость – они подвержены изменениям и напоминают скорее русло реки, чем каменный канал. Барьеры отделяют желаемое от нежелательного, а границы признают разнообразие желаний.

Границы разных отношений сильно различаются; они также могут различаться и для партнеров. Партнер А может позволять партнеру Б совокупляться с другими людьми, но только без поцелуев, в то время как партнер Б готов позволить партнеру А делать все, что ему вздумается. Партнеру В вообще не хочется знать подробностей – достаточно короткого сообщения, чтобы его предупредить. Партнер Г предпочитает услышать детальный рассказ, обнимая партнера В. Эти различия в предпочтениях указывают на то, что популярная современная писательница Тристан Таормино называет «мифом о равенстве» – типичным для сегодняшних отношений представлением, что нужды и желания партнеров во всем одинаковы. Таормино объясняет, что равенство стало синонимом симметрии, из-за чего пары не принимают во внимание существующие различия между их сексуальными и эмоциональными нуждами. В новых соглашениях симметрия не требуется – требуется только согласие.

Некоторые пары заходят еще дальше: в то время как один партнер получает право на свидания с другими, другой остается моногамным. Селин рассказывает мне: «Я всегда знала, что могу делить свою страсть, а мой муж Джером не может. В эмоциональном плане я моногамна. Я могу ходить на сторону, не рискуя нашими отношениями, но Джером – настоящий романтик. Он верит в великую любовь. Я точно знаю, я ведь стала его последним романом. Это было тридцать лет назад, но с тех пор он не изменился. Если бы он влюбился в другую женщину, он захотел бы начать все с начала – жениться, завести детей и так далее. Это слишком рискованно». Джером тоже себя знает, поэтому он согласился на асимметрию в отношениях. «Сначала ему было тяжело это принять, – признается Селин. – Он хотел, чтобы я уделяла внимание ему одному. Но, по-моему, ему понравилось, когда я стала приходить домой, получив заряд энергии со стороны. Мне не приходилось даже пускаться в подробности».

Музыкальному продюсеру Джексу тридцать четыре, но свой каминг-аут он совершил только под тридцать. Когда Джекс съехался со своим первым настоящим парнем Эмметом, он не был готов к новым ограничениям. «Эммет старше меня, он развлекался много лет, а потому уже готов остепениться. Я люблю его, но сам к этому не готов. К тому же я люблю подчинение, но доминировать он не хочет, поэтому мы договорились, что я могу удовлетворять эти нужды на стороне». Как и Селин с Джеромом, Джекс и Эммет практикуют то, что Майкл ЛаСкала называет «моногамией сердца».

Хотя некоторым неравные соглашения подходят идеально, они лучше работают, когда основаны на различии предпочтений, а не на дисбалансе сил. Сексуальная вольность – такой же символ власти в отношениях, как деньги, возраст, опыт, уверенность и общественное положение. Успешный баскетболист Тайлер, которому под тридцать, пришел ко мне вместе со своей девушкой Джоани. Они встречаются шесть месяцев, и недавно Джоани отказалась от своей жизни в Нью-Йорке, чтобы переехать на другой конец страны, к нему. Ей всего двадцать один, она недавно окончила школу искусств и «пыталась понять, кем [хочет] стать». В их отношениях Тайлер был главным. Это был его город, его деньги, его карьера. Поэтому Джоани совсем не рада была узнать, что он до сих пор периодически встречается с бывшей.

Тайлер попытался объясниться. «Я не предпочел ее тебе, – заявил он. – Я хотел бы, чтобы мы повеселились втроем». Хотя Джоани не возражает против секса втроем, ей обидно, что Тайлер провернул все у нее за спиной, а потом еще и сделал вид, будто это нормально.

Я сразу заметила в этой паре множественный дисбаланс сил, из-за которого предложение Тайлера оказалось гораздо менее справедливым, чем он готов признать. Им тяжело определить границы отношений, потому что Джоани слишком уязвима. Немоногамия требует равного положения и доверия. Вступая в открытые отношения, партнеры должны делить ответственность за свои действия. Они оба должны чувствовать, что обладают одинаковым правом выбора.

Успешная немоногамия предполагает обязательства и свободу для каждого из партнеров. Мне было очевидно, что Джоани и Тайлер в итоге встанут по разные стороны баррикад: она будет защищать их союз, в то время как он примется бороться за свободу. Он больше боится потерять себя, а она – его. Их новое соглашение не будет работать, если только не поможет справиться с этой человеческой дилеммой, вместо того чтобы ее подчеркивать.

Мои подозрения подтвердились, когда я задала еще несколько вопросов и Тайлер признал, что надеялся получить монополию на открытость, потому что Джоани не создана для секса без обязательств. «Она гораздо сильнее привязывается к человеку, – объяснил он, – поэтому мне кажется, что ей это не подойдет». Множество мужчин, сидевших в моем кабинете, рассказывали мне разные варианты этой истории. Чаще всего они подкрепляли свои рассуждения сомнительными представлениями о том, что тяга к сексуальному разнообразию более «естественна» для мужчин, чем для женщин. Как удобно! Обычно они не на шутку удивлялись, когда я сообщала им, что «прогрессивный» порядок, который они стремятся установить, на самом деле регрессивен – и называется полигамией. Нет ничего прогрессивного в действиях мужчины, который навязывает свою любовницу жене.

Обращаясь к Джоани, я подчеркнула, что она не почувствует свободы выбора, пока не получит больше контроля над отношениями. Пока мы говорили, я заметила, как она начала расслабляться и доверять собственным инстинктам. Тайлер прислушался к моим словам, особенно когда я сказала, что мы не знаем, для чего «созданы» женщины, поскольку у них никогда прежде не было возможности это выяснить. Тайлеру и Джоани предстоит многое обдумать и обговорить. Прежде чем заводить разговор об открытии отношений, нужно принять во внимание неравенство, гендер, баланс сил и твердость почвы под ногами каждого из партнеров.

Культурный сдвиг в сторону более открытых отношений связан не только с расширением сексуальных границ; он входит в более масштабное общественное движение по пересмотру представлений о семье. Некогда линии родства определялись кровными связями, но теперь они расходятся во всех направлениях, когда люди разводятся, снова женятся, снова разводятся, живут вместе, усыновляют детей, прибегают к услугам доноров и суррогатных матерей и объединяют разные семьи. Элис вели к алтарю отец и отчим. Инга и Джанин предложили донору спермы стать крестным их сына. Сэнди выбрала открытое усыновление и поддерживает связь со своими близнецами, которых растят Джо и Линкольн. Мадлен впервые стала матерью в пятьдесят два года, благодаря донору яйцеклетки, хотя раньше так поздно родителями могли становиться лишь мужчины. У Дрю пять братьев и сестер из четырех браков, трех романов на стороне, трех религий и трех рас. Ни один из этих примеров больше никого не удивляет – так что же удивительного в том, что Дрю скептически относится к старомодной моногамии?

Возможно, вскоре нас не будет удивлять и ситуация Нилы, девушка которой Ханна помогает ее мужу с тремя детьми, пока Нила в командировке. Или ситуация Оливье, парень которого Андреc приезжает к нему на выходные, в то время как его жена уходит спать в соседнюю спальню. Узнав об этом, их сын-студент первым делом воскликнул: «О, так у папы есть парень? Мам, может, и ты себе девушку заведешь?» Или ситуация Келли и Бентли, которые съезжаются с другой парой, чтобы стать тетрадой и растить детей вместе. Все эти формы отношений наглядно демонстрируют происходящий сдвиг от унаследованных социальных структур к оригинальным импровизациям.

Новые структуры рождают новые дилеммы. На семинаре в Лондоне я встретила давно женатых Дебору и Уильяма, которым уже за сорок, и их любовницу Эбигейл, которая уже два года состоит в отношениях с ними обоими. Эбигейл под сорок, и ее биологические часы с каждым днем тикают все громче. Их необычный союз был прекрасной историей любви, но теперь они зашли в тупик. Эбигейл хочет ребенка; Дебора воспитывает троих детей и с радостью готова принять у себя дома четвертого, однако она не хочет, чтобы биологическим отцом становился Уильям. Это они оставили для себя. Проблема в том, что Уильям не хочет, чтобы Эбигейл спала с другими мужчинами. Как ей быть? Она заморозила яйцеклетки и ищет донора спермы, но при этом ее мучает глубокий экзистенциальный вопрос: «Я просто дополняю их жизнь или мы строим жизнь вместе? Каково мое место в их отношениях?» Эбигейл жаждет, чтобы ее существование узаконили, однако даже не представляет как.

Многие люди ищут возможности спокойно проанализировать чувства вроде ревности и не услышать при этом, что само наличие подобных чувств доказывает, что их групповые отношения не работают. Другие ищут совета, как справиться с предельной честностью, которая царит в их отношениях.

Если и есть человек, который в этом спец, так это Диана Адамс. Юрист за тридцать, Диана – активная сторонница альтернативных отношений и семей. Она стремится предоставить им как можно большую юридическую стабильность, помогая составлять четкие соглашения и решать возникающие споры. Как она сама, так и ее партнер Эд (с которым мы уже встречались в этой главе) активно участвуют в жизни полиаморного сообщества.

В отличие от тех, кто ищет секса без обязательств или коротких интрижек, полиаморы (с 2006 года этот термин зафиксирован в Оксфордском словаре английского языка) подчеркивают важность создания глубоких связей. Они делят со многими партнерами не только секс, но и любовь, не говоря уже о быте. Полиаморы склонны серьезно относиться к своему стилю жизни, утверждая, что он требует вдумчивости, зрелости и огромного объема коммуникации – отсюда и распространенная в полиаморных кругах шутка: «Свингерам – секс. Полиаморам – разговоры».

Если серьезно, полиамория набирает обороты как в США, так и по всему миру. Многие из тех, кто предпочитает такой стиль жизни, подходят к нему творчески, что дает им большую свободу выбора, простор для актуализации и гибкость. Неудивительно, что концентрация полиаморов особенно велика в центрах стартап-культуры вроде Силиконовой долины.

Меня поражает, что полиаморный стиль жизни предполагает не только секс и свободу. Фактически он представляет собой новый тип организации общества. Ее гибкая сеть привязанностей, в которой есть несколько родительских фигур, создается в попытке компенсировать изоляцию, ощущаемую многими современными парами, оказавшимися в ловушке нуклеарной модели. Эти разносторонние любовники ищут новый смысл коллективизма, общности и идентичности – тех аспектов жизни, которые ранее определялись традиционными общественными и религиозными институтами.

Современный идеал индивидуализма весьма притягателен, однако он оставляет многих из нас в ловушке неопределенности. Полиамория уважает все эти ценности, не ставя их в коллективный контекст.

Само собой, в ней есть свои проблемы. Паскаль Брюкнер пишет: «Свобода не лишает нас обязательств, а наоборот, их увеличивает. Она не облегчает нашу ношу, а делает ее лишь тяжелее. Она решает меньше проблем, чем рождает парадоксов. Если этот мир порой кажется грубым, это происходит потому, что в условиях «эмансипации» автономия каждого человека сталкивается с автономией окружающих и в результате повреждается: никогда еще людям не приходилось нести на себе груз столь многих ограничений». Столкновение автономий ставит под удар любой современный роман, однако в полиаморных отношениях простое столкновение превращается в крупную аварию.

Когда правила нарушаются, это оказывает влияние на всю систему отношений. Следует ли изгонять нарушителя из группы? К примеру, если один из ваших любовников «изменил» вам, вступив в тайные отношения, хотя вы договорились о прозрачности, означает ли это, что остальные ваши любовники теперь тоже должны с ним порвать? И как следить за таким количеством отношений? Одна моя полиаморная подруга рассказала, как однажды радостно вела секс-переписку с новым парнем, уверенная, что они оба свободны встречаться с людьми на стороне. Потом от общей знакомой она узнала, что у парня есть девушка, с которой он договорился о моногамии. «Меня как дубиной по голове огрели. Переписываясь со мной, он изменял ей. Меня без моего согласия втянули в измену, я была просто опустошена».

Полиаморы склонны очень серьезно относиться к своей приверженности прозрачности и индивидуальной свободе – многие из них и вовсе убеждены, что ведут себя благороднее сторонников моногамии, которые не чураются неверности и лжи. Их критикуют за некоторое высокомерие и склонность полагать, будто они вправе получить все и сразу. Более того, зачастую люди недооценивают глубину самопознания, которая необходима для столь изощренного нарушения границ. Свобода налагает на нас обязательство знать, чего мы хотим. Пускай это и так, полиаморный эксперимент представляет собой естественное порождение общественного стремления к расширению личной свободы и свободы самовыражения.

Наступит ли тот день, когда признание получат групповые формы брака, а партнеры по триадам и тетрадам смогут официально оформлять отношения? Возможно. Но пока Диана Адамс более заинтересована в расширении социальной защиты для альтернативных семей. Она говорит, что признание однополых браков стало важной победой в движении за права гомосексуалов и спровоцировало разговор о смысле брака и любви, однако в то же время его можно считать проявлением «квир-критики нуклеарной семьи и традиционной моногамной сексуальности». То же самое верно и в отношении противников моногамии. «[Вместо того чтобы] запихивать людей в институт брака, – говорит Диана, – мы хотим заставить государство отказаться от принятия решений о предоставлении налоговых льгот, страховки здоровья и иммиграционного статуса на основании того, кто с кем спит».

Ее слова напомнили мне о покойном психологе и гей-активисте Майкле Шерноффе, который критически отзывался о переходе от ситуации, в которой «мужчины-геи радикально трансформировали американское общество», к ситуации, в которой мужчины-геи «ассимилируются в консервативной и гетеронормативной среде». Он называл консенсуальную немоногамию «живым, нормативным и здоровым аспектом» жизни гей-сообщества и беспокоился, что признание гей-браков может приравнять эту «почтенную многолетнюю традицию» к категории измен. «Пары, которые успешно договариваются о сексуальной неисключительности, – писал он, – сознательно или бессознательно ведут подрывную деятельность самым что ни на есть конструктивным образом… бросая вызов патриархальному представлению о существовании единственного «верного» и «правильного» (гетеронормативного) способа организации любовных отношений».

В прошлом моногамия даже не обсуждалась в кабинете психотерапевта, но сегодня я в обязательном порядке спрашиваю у партнеров, каково их соглашение о моногамии. Некогда брак без девственности казался немыслимым. Немыслимым был и секс вне брака. Мы достигли новой границы, где нужно признать, что секс на стороне может существовать и внутри брака. Готова ли наша культура принять еретическое представление о том, что гибкие границы могут укрепить отношения, вместо того чтобы их разрушать? Пришел ли конец моногамии? Или же мы просто сделали еще один шаг в долгой истории ее пересмотров?