В моем кабинете раскрываются всевозможные тайны. Зачастую пары приходят сразу после разоблачения измены, когда раны совсем свежи. Однако другие садятся ко мне на диван, не раскрывая существующей между ними тайны. Я вижу ее, но никто не упоминает о ней. Никто не хочет ни признаваться, ни выводить другого на чистую воду. В моей практике было и огромное количество сеансов, на которых один партнер спрашивал: «Ты мне изменяешь?» – а другой всячески отрицал свою измену, несмотря на предоставленные первым неопровержимые доказательства. Порой неверный партнер делает намек за намеком, но его спутник никак не может сопоставить факты. Порой обманутый партнер подозревает измену и идет по следу, собирая целое досье улик, но ждет удобного момента, чтобы вызвать другого на очную ставку.

Я видела весь спектр нечестности, от простых недомолвок и полуправды до лжи во спасение, умышленного искажения фактов и психологического давления. Я видела жестокие и благородные обманы. Одни лгут, чтобы защитить себя; другие – чтобы защитить партнера. Не стоит забывать и о горьком обмене ролями, когда преданному партнеру приходится лгать, чтобы защитить того, кто его обманул.

Хитросплетения лжи невероятно сложны. Многие неверные супруги говорят мне, что их роман дал им возможность впервые в жизни перестать обманывать себя. Как ни парадоксально, вступая в отношения, основанные на лжи, они зачастую чувствуют, что впервые касаются истины и устанавливают связь с тем, что важнее, ценнее и самобытнее их так называемой реальной жизни.

В ходе своего двухлетнего романа с владельцем местной веломастерской Меган устала прятаться от окружающих. Однако, покончив с двойной жизнью, она почувствовала себя хуже. «Теперь я лгу себе. Я обманываю себя, притворяясь, что мне и без него неплохо».

С ложью сталкиваются не только пары. Тайны омрачают социальный ландшафт неверности. Женщина берет телефон своей замужней подруги и обнаруживает там игривые сообщения от незнакомого мужчины. Мать знает, что сын не навещал ее в прошлую субботу, как он сказал жене, но сомневается, хочет ли выяснить, где он был на самом деле. Само собой, есть еще «другая женщина» и «другой мужчина». Они не просто хранят тайны, они и есть тайна.

Тайны и ложь лежат в основе любой измены, усиливая как возбуждение любовников, так и боль преданных партнеров. Они бросают нас в паутину сложнейших дилемм. Открывать ли их? Если да, то как? Признание запускает длительный процесс от «не спрашивай, не говори» до подробной посмертной аутопсии. Честность требует точной калибровки. Можно ли быть чересчур честным? Не лучше ли оставить измену в тайне? Как насчет старой присказки, что незнание не ранит?

Для некоторых ответ прост: тайны предполагают ложь, а лгать нехорошо. Единственный приемлемый образ действий – признание, полная прозрачность, раскаяние и наказание. Преобладает мнение, что признание – обязательное условие восстановления близости и доверия после измены. Сегодня ложь считается нарушением прав человека. Мы все заслуживаем правды. Обман не находит оправдания ни при каких обстоятельствах.

Хотела бы я, чтобы все было так просто: чтобы мы могли руководствоваться такими категоричными принципами для четкой организации беспорядочной человеческой жизни. Однако психотерапевты не работают с принципами – они работают с реальными людьми и реальными жизненными ситуациями.

«Студентка, с которой я спал, забеременела и хочет оставить ребенка, – говорит Джереми, профессор университета, который полагал, что предельно ясно обозначил любовнице отсутствие каких бы то ни было серьезных намерений со своей стороны. – Я не собираюсь разрушать свой брак, но и не хочу, чтобы мой ребенок рос в тайне».

«Мужчина, с которым я переспала, только что сообщил мне, что у него герпес, – смущенно признается Лу. – Мой парень рискует заразиться. Должна ли я обо всем ему рассказать?»

«Девчонка, с которой у меня была интрижка, отметила меня на фотографии в Инстаграме, после того как я сказала ей, что больше не могу с ней видеться, – говорит Энни. – Мы только целовались, но моей девушке и этого достаточно. Она одержима моими социальными сетями – она точно увидит этот снимок».

Многим из вас может показаться, что во всех этих ситуациях лучше признаться во всем сразу. Однако бывают и другие обстоятельства, где все не так очевидно.

«У меня случилось временное помутнение рассудка – я напилась и ужасно об этом сожалею, – рассказывает Лина, которая всего через несколько месяцев после помолвки пришла на встречу выпускников и наутро проснулась в постели бывшего. – Если я во всем сознаюсь жениху, это его уничтожит. Первая жена ушла от него к его лучшему другу. Он всегда говорил, что все будет кончено, если я хоть раз ему изменю». Да, ей стоило подумать об этом раньше. Но неужели из-за случайной ошибки она должна пустить под откос всю свою жизнь?

«Зачем мне рассказывать жене? – спрашивает Юри. – После того как я познакомился с Анат, мы больше не ругаемся из-за секса. Я не умоляю ее и не наседаю на нее, в моей семье все прекрасно».

Бунтуя против собственнических замашек мужа, Холли по уши влюбилась в хозяина йоркширского терьера, с которым познакомилась, выгуливая свою собаку. Ей отчаянно хотелось рассказать обо всем своему «мерзкому, все контролирующему» мужу. «Это пошло бы ему на пользу». Однако цена ее честности была слишком высока. «Он заставил меня подписать брачный договор, по которому я потеряю детей в таком случае».

Нэнси регулярно флиртует с одним из отцов, приходя на футбольные матчи своего сына, и этот флирт пробудил ее давно заснувшую чувственность. «Я благодарна, что он открыл аспект моей личности, не имеющий ничего общего с ролью матери, жены или прислужницы. Еще больше я благодарна за то, что не стала реализовывать свои желания», – говорит она. Муж Нэнси наслаждается ее вновь обретенной эротической энергией. Но она гадает, стоит ли рассказать ему о «воображаемой измене»? Нэнси твердо уверена, что честность предполагает полную прозрачность.

Разве в подобных обстоятельствах неверному партнеру не лучше сохранить все в тайне и в одиночку справиться с ситуацией? Порой правда лечит, а признание бывает единственной адекватной реакцией на случившееся. Обсуждая со своими пациентами плюсы честности, моя коллега Лиза Шпигель использует простую и эффективную формулу, предлагая каждому задать себе три вопроса: честно ли это? Пойдет ли это на пользу? Гуманно ли обо всем рассказать?

Правда может быть необратимо разрушительной и даже агрессивной, когда ее сообщают с садистским удовольствием. Не раз я наблюдала, как честность приносит больше вреда, чем пользы, и затем задавалась вопросом, может ли ложь в некоторых случаях защищать нас. Для многих это просто немыслимо. Однако я также слышала, как узнавшие обо всем супруги восклицали: «Лучше бы ты мне не говорил!»

На тренинге для психотерапевтов участница, работающая в хосписе, обратилась ко мне за советом.

– Что мне сказать смертельно больному пациенту, который хочет перед смертью признаться жене, что всю жизнь ей изменял? – спросила она.

Я ответила:

– Хотя я понимаю, что ему этот «разговор начистоту» кажется искренним выражением глубокой любви и уважения, он должен осознать, что сам, возможно, получит облегчение перед смертью, но его жене придется жить с этой тяжкой ношей. Когда он упокоится с миром, она будет месяцами ворочаться в постели и не спать по ночам, проигрывая в голове все новые и новые истории, страсти в которых будут кипеть сильнее, чем в реальных изменах. Такое ли наследство он хочет ей оставить?

Порой в молчании проявляется забота. Прежде чем сознаться в своих грехах пребывающему в неведении партнеру, задумайтесь, о чьем благополучии вы заботитесь на самом деле. Правда ли ваше признание столь бескорыстно, как кажется? Что вашему партнеру делать с новой информацией?

Я видела обратную сторону этой ситуации у себя в кабинете, когда пыталась помочь вдове смириться с двойным горем: она потеряла мужа, болевшего раком, и одновременно лишилась своего представления об их счастливом браке, после того как он признался ей в своей неверности на смертном одре. Уважение не всегда заключается в том, чтобы рассказывать все, ведь порой проявить уважение – значит подумать, каково партнеру будет принять это знание. Взвешивая все за и против, не думайте в терминах «или – или» и не прибегайте к абстракциям – лучше представьте, как именно пройдет разговор. Где вы будете говорить? Что скажете? Что увидите на лице партнера? Какую реакцию получите?

Вопрос «сказать или не сказать?» становится еще тяжелее, когда социальные нормы делают людей особенно уязвимыми. Пока в мире существуют страны, где женщины, которые лишь подозреваются во взгляде на сторону, могут быть забиты камнями и похоронены заживо или где гомосексуалистов лишают права видеться с собственными детьми, необходимую степень честности и прозрачности нужно определять в контексте каждой конкретной ситуации.

Психотерапевтам, работающим с неверностью, приходится иметь дело с щекотливым вопросом тайн. Согласно традиционному подходу, психотерапевты, работающие с парами, не имеют права хранить молчание, а потому продуктивная терапия в этой ситуации возможна, только если неверный партнер положит конец своему роману или сознается в содеянном. В противном случае такому партнеру показана лишь индивидуальная терапия. Я часто слышу от своих американских коллег, что, не раскрыв тайны, делу не поможешь. Интересно, что коллеги из других стран противоречат им, утверждая, что помочь можно, только если тайна остается тайной. Как только завеса тайны приподнята, пути назад нет. Они не советуют раскрывать секреты без должного основания, поскольку в этом случае отношения оказываются под ударом, а одному из партнеров приходится столкнуться с болью, которой можно было бы избежать.

В последние годы небольшая группа психотерапевтов, включая Джанис Абрамс Спринг и Мишель Шайнкман, бросает вызов ортодоксальному американскому подходу к тайнам, находя, что он не помогает, ограничивает варианты и даже наносит парам вред. Я выбрала подход, который Спринг называет политикой «общеизвестных секретов». При знакомстве с парой я объясняю, что буду встречаться с партнерами как вместе, так и по отдельности, причем наши индивидуальные сеансы конфиденциальны. Каждому из партнеров гарантируется личное пространство, в котором он сможет прорабатывать свои проблемы. Оба партнера должны на это согласиться. Как и Спринг, я считаю решение раскрывать или не раскрывать секрет одним из аспектов терапии, а не условием для ее начала.

Такой подход не лишен сложностей, с которыми я то и дело сталкиваюсь. Время от времени мне приходится отвечать на вопрос: «Вы все время об этом знали?» – когда партнер узнает, что его обманывали. Хотя эта ситуация болезненна для всех участников конфликта, по условиям нашего соглашения она не сопряжена с нарушением профессиональной этики. Пока я нахожу этот подход более продуктивным. Шайнкман пишет: «Политика отсутствия тайн делает психотерапевта заложником ситуации, не давая ему возможности помочь партнерам в один из самых кризисных моментов их отношений».

Этот подход применим не только к изменам. На самом деле для меня поворотной точкой стал сеанс, на котором женщина призналась, что последние двадцать лет ждет не дождется, пока ей больше не придется заниматься сексом с мужем. Ей не нравился его запах, из-за чего она постоянно изображала фальшивые оргазмы. Понимая, что этого не изменить, но не считая эту мелочь поводом для развода, она не видела смысла ни о чем ему говорить. Я решила продолжить терапию, несмотря на ее обман. После этого я задалась вопросом: чем эта тайна фундаментально отличается от остальных?

Неужели она была менее важной, чем тайная любовная связь? Неужели муж этой женщины почувствовал бы меньшую боль, узнай он, что она всю жизнь ему лгала, чем если бы она спала с другим мужчиной? Неужели я должна была настаивать, чтобы она призналась в своей неприязни, если хочет продолжить терапию? Сексуальные секреты крайне многообразны. И все же психотерапевтам чаще приходится иметь дело с ложью о внебрачном сексе, чем с десятилетиями обмана о сексе в браке. Мы храним много тайн, не сталкиваясь с этическим конфликтом. Неверность не всегда стоит во главе иерархии важных признаний.

«Мы живем в культуре, где представления о секретности поистине сбивают с толку, – пишет Эван Имбер-Блэк в своей книге «Тайная жизнь семей». – Если раньше культурные нормы превращали в постыдные секреты слишком многие события человеческой жизни, теперь мы столкнулись с обратной ситуацией: нам кажется, что раскрывать тайны – не важно, как, когда и кому, – с моральной точки зрения лучше, чем хранить их, ведь это автоматически ведет к исцелению».

Чтобы понять американские представления о секретности и правде, необходимо изучить современное определение близости. Сегодняшняя близость основана на откровенности, на доверчивом раскрытии самого личного – наших чувств. С самого детства мы раскрываем секреты лучшему другу. Поскольку сегодня предполагается, что наш партнер и есть наш лучший друг, мы считаем: «Я должен делиться с тобой всем, и я вправе знать обо всех твоих мыслях и чувствах». Это право знать и представление о знании как о близости и становится характеристикой современной любви.

Наша культура почитает абсолютную честность. Говорить правду в нашем представлении – значит приближаться к моральному совершенству. Другие культуры полагают, что, когда все как на ладони, а с неопределенностью покончено, близость не усиливается, а наоборот, попадает под удар.

Впитав в себя элементы разных культур, я работаю на многих языках. При коммуникации мои американские пациенты предпочитают точность, искренность и «прямой текст» аллюзиям и оговоркам. Мои пациенты из Западной Африки, с Филиппин и из Бельгии скорее склонны полагаться на неопределенность, чем говорить без обиняков. Они идут в обход, вместо того чтобы выбрать прямую дорогу.

Обращая внимание на эти контрасты, мы также должны учесть различие между приватностью и секретностью. Как поясняет психиатр Стивен Левайн, приватность представляет собой функциональную границу, установленную общественным договором. Мы знаем о существовании некоторых тем, но предпочитаем не обсуждать их, как в случае с менструациями, мастурбацией или сексуальными фантазиями. Секреты – это темы, относительно которых мы намеренно вводим окружающих в заблуждение. Одни и те же эротические мечты и желания могут быть приватными для одной пары и секретными для другой. В некоторых культурах неверность считается приватным вопросом (по крайней мере, неверность мужчин), но в нашем обществе ее обычно причисляют к секретным темам.

Практически невозможно обсуждать культурные различия, не упомянув о французах. В Америке их зачастую приводят в качестве примера, когда говорят о сексуальных различиях. Дебра Оливье пишет, что французы «предпочитают подразумеваемое прямому, подтекст контексту, благоразумие неосмотрительности и скрытое очевидному – и во всем этом они представляют собой прямую противоположность американцам». Журналистка Памела Друкерман, беседовавшая с людьми из разных стран при подготовке своей книги «Страсть в переводе», показывает, как эти предпочтения влияют на отношение французов к неверности. «Во Франции благоразумие представляется краеугольным камнем любого адюльтера, – пишет она, замечая, что многие из ее собеседников предпочитали не говорить партнеру лишнего и не знать о его похождениях. – Французские измены похожи на конфликты времен холодной войны, в которых ни одна сторона не берется за оружие».

Но в Америке без оружия не обойтись. Хотя американцы не проявляют толерантности к внебрачному сексу, обман зачастую порицается ими сильнее, чем измена. Скрытность, лицемерие и отговорки становятся главными аспектами оскорбления и считаются проявлением крайнего неуважения к партнеру. Предполагается, что мы врем только тем, кто стоит ниже нас: детям, избирателям и подчиненным. В связи с этим из спален и залов суда доносится одна и та же фраза: «Дело не в том, что ты изменил, а в том, что ты лгал мне!» Но неужели нам бы и правда стало лучше, если бы партнеры заблаговременно предупреждали нас о будущих изменах?

Амире тридцать три года. Американка пакистанского происхождения, она учится на социального работника и до сих пор в деталях помнит тот день, когда начала раскрывать секрет отца.

– Папа учил меня водить машину. У него на зеркале заднего вида висела какая-то странная японская безделушка. Однажды я попыталась ее снять, но он остановил меня и сказал, что это подарок от его секретарши Юми. Это имя тотчас всплыло у меня в памяти, когда семь лет спустя папа попросил найти какой-то адрес у него в телефоне, а вместо этого я наткнулась на переписку с некой Ю. Тогда я все поняла.

– Ему известно, что вы обо всем узнали? – спросила я.

Амира покачала головой.

– Вы расскажете ему?

– Я хочу сказать ему лишь одно: «Удаляй свои сообщения!» Может, однажды я даже научу его, как это делается. Мне жаль, что он не замел след. Мне не нравится думать, что теперь я соучастница его обмана.

– Вы рассматривали возможность обо всем рассказать матери? – спросила я.

Она тотчас ответила нет.

Амира – дочь эмигрантов, приехавших в Америку еще до ее рождения. Тем не менее ей знакомы обе культуры. Она понимает, что ее молчание здесь нетипично.

– Мои американские друзья незамедлительно пошли бы к матери. Они бы сочли, что раскрыть секрет – значит поступить правильно и проявить свою заботу.

Хотя Амира училась в школе в небольшом городке в Канзасе, когда дело заходит о семейных делах, она предпочитает жить по правилам Карачи.

– Да, мы ценим доверие и честность, – говорит она, – но сохранение семьи ценим еще выше.

Решение Амиры воспринимается как данность. Вот ее логика: «Если я скажу ей, то что дальше? Разрушу семью? Сломаю все, что мы построили своим трудом? Уподоблюсь импульсивным и эгоистичным американцам и в результате буду жить на два дома, попеременно то с отцом, то с матерью?»

Амира оскорбилась и разозлилась на отца за обиду матери.

– Но мои родители любят друг друга, – добавляет она. – При этом стоит отметить, что они вступили в брак по сговору. Я знаю, что маме ужасно неудобно говорить о сексе, но отцу такие темы даются не легче. Я нутром почуяла, что он выбрал тот путь, который позволил сохранить семью. Возможно, маму лучше не беспокоить. Это показалось мне справедливым, так что я смогла смириться со своим решением. Не считая этого греха, мой папа – прекрасный отец, муж и гражданин. Зачем мне очернять все его прекрасные качества?

– Что насчет неуважения к вашей матери? – спрашиваю я.

– Насколько я понимаю, отец решил, что проявлением уважения в этой ситуации будет отказ от признания и потрясения, с которым наша семья не справится. Что же касается меня, я решила, что проявлю уважение, не рассказывая о том, что узнала. Я не осмелилась бы опозорить родителей, выставляя правду на всеобщее обозрение. Зачем? Чтобы мы все были честны друг с другом?

Очевидно, не весь мир считает, что сказать правду – значит проявить уважение. Во многих культурах уважение чаще проявляется осторожными неправдами, которые помогают сохранить лицо и душевное спокойствие. Такая защитная скрытность считается предпочтительнее признания, которое может привести к общественному унижению.

Логика Амиры отражает древнее культурное наследие, которое характерно не только для Пакистана, но и для всех обществ, где семья считается высшей ценностью. У нее коллективистская картина мира: верность семье диктует необходимость компромиссов в отношении неверности – а вместе с ними и тайн. Само собой, мы можем взглянуть на ее ситуацию сквозь линзу гендерной политики и посчитать ее обоснования печальным, но изощренным извинением за патриархию. Более того, мы не можем позволить себе приуменьшать ущерб, который тайны наносят детям. Моя коллега Харриет Лернер подчеркивает, что секретность «подрывает основы отношений с обоими родителями и становится подземной рекой смятения и боли, которая ничто не обходит стороной. Нередко она приводит к симптоматическому и вызывающему поведению детей и подростков, которых отправляют на терапию, где так и не обнаруживается реальный источник тревожности и стресса».

Но разве выбор Амиры хуже, чем решение другой студентки из Нью-Йорка, 24-летней Марни? Марни до сих пор с ужасом вспоминает тот день, когда она взяла «секретный телефон» своей матери и бросила его прямо в руки отцу. «Он имел право знать, что она ему изменяла!»

Марни несколько лет знала о романе матери с ее мануальным терапевтом. «Она прятала секретный телефон в корзине для грязного белья и часами «занималась глажкой». Ага, конечно. Она в жизни не проявляла такого интереса к домашним делам. [В тот судьбоносный день] мама зашлась в рыданиях и причитаниях: «О боже, что ты наделала? Что ты наделала?» Мой мир разрушился за считаные часы. Теперь наша семья разбита. Мы больше не ужинаем вчетвером во «Фрайдисе» и не устраиваем семейные праздники. Я с пятнадцати лет не видела родителей вместе, в одной комнате».

Марни до сих пор терзают болезненные и необратимые последствия передачи телефона отцу, но ей и в голову не приходит сомневаться в моральных основаниях своего поступка. Ее система ценностей кардинально отличается от системы ценностей Амиры, однако она тоже действует на основании инстинктов. В ее индивидуалистской картине мира личное «право знать» стоит выше семейной гармонии. Для Марни ложь категорически недопустима, для Амиры ложь допустима в определенной ситуации.

Я часто наблюдала столкновение этих двух систем ценностей. Одна обвиняет другую в лицемерии и недостатке прозрачности. Другой претит деструктивное раскрытие всех тайн во имя честности. Одна ужасается дистанции, установленной между мужчинами и женщинами. Другая считает неумолимую прямоту вредной для любви и несовместимой с желанием. Как коллективистские, так и индивидуалистские культуры имеют дело и с открытым, и с тайным, причем везде есть собственные за и против. Поскольку мы обычно придерживаемся собственной парадигмы, нам полезно понимать, что сосед из другой страны может смотреть на ту же ситуацию, применяя к ней иную этическую и социальную логику. Нельзя забывать и о том, что в нашем глобализированном мире многие имеют связи с разными культурами, по этой причине их столкновение нередко происходит в наших сердцах и головах.

Дилеммы секретности не разрешаются одним махом, когда измена оказывается разоблачена. На каждом шагу появляются новые вопросы: в чем сознаваться? до какой степени? как именно? Более того, мы говорим другим лишь то, в чем готовы признаться себе. Крайне мало людей хладнокровно обманывают своих партнеров. Гораздо чаще в уме выстраиваются сложные структуры для оправдания своих действий – иначе эти структуры называют «логическим обоснованием поступков».

«Тенденция к неверности во многом зависит от способности обосновать измену для самих себя», – пишет эксперт по поведенческой экономике Дэн Ариэли. Мы все хотим смотреть в зеркало и не испытывать отвращения к человеку, которого там видим, поясняет он, но при этом мы хотим и действовать не совсем честно. Поэтому мы логически обосновываем различные уловки, чтобы поддерживать положительное представление о себе, прибегая к этическим фокусам, которые Ариэли называет «поправочными множителями».

Работая с последствиями измены, важно изучить эти логические доводы, ведь иначе мы рискуем просто вывалить их на партнера во имя истины. Кэтлин годами подозревала мужа Дона в неверности, но решила внимательнее изучить его айпад, только когда устала мириться с его безразличием в эмоциональном и сексуальном плане. Ее подозрения подтвердились, и она захотела услышать правду, только правду и ничего, кроме правды. Дон пришел ко мне посоветоваться, как ответить на ее вопросы.

Моложавому Дону уже за шестьдесят. Он родился и вырос в Чикаго, в бедной семье. Его отец терял одну работу за другой, а обожаемая мать тянула все на себе. Дон усердно трудился, чтобы обеспечить себе комфортную и счастливую жизнь, и посвятил себя исполнению гражданского долга, став лидером своего сообщества. Кэтлин – его вторая жена, они прожили вместе двадцать шесть лет. Как только Дон вошел ко мне в кабинет, я поняла, что этого человека одолевают глубокие противоречия. Он любит жену и всегда был предан ей, но при этом никогда не был ей верен.

Для начала я попросила его ввести меня в курс дела. Кэтлин узнала о двух его любовницах, Лидии и Шерил. Она также узнала, что эти любовницы вошли в его жизнь не один десяток лет назад. Они проживали на разных побережьях США на порядочном расстоянии от дома Дона, что было очень удобно. Пока Дон объяснял логистику этой тройной жизни, я почувствовала, что он несколько раздражен провалом своей маскировки. В конце концов, он вложил немало сил в управление своим триптихом. Он признает, что романы приносили ему удовольствие, потому что ему нравилось чувствовать свою власть, напуская тумана в глаза окружающих.

Теперь Кэтлин знала все основные факты и спросила его: почему это случилось?

– И что вы ей сказали? – спросила я.

– Правда в том, что я завел отношения с этими женщинами, потому что не получал необходимой близости дома.

Из сотен признаний, которые Дон мог сделать жене, он решил начать именно с этого? Нам явно предстояла серьезная работа. Я попросила Дона представить, что при этом почувствовала Кэтлин. И – что более важно – задуматься, действительно ли это так? Или же это просто одно из его оправданий?

– Вы правда думаете, что не завели бы любовниц, если бы секс с женой приносил вам больше удовольствия? – спросила я, почти не ожидая ответа.

– Правда, – заверил меня Дон.

Он рассказал мне длинную, подробную историю о менопаузе, гормонах, усилившейся стыдливости жены и своих трудностях с эрекцией. С любовницами никаких проблем не возникало. Это меня нисколько не удивило. Однако прежде чем говорить жене, что он изменял ей, потому что не получал желаемого, стоило оценить, насколько ему действительно не хватало страсти. Подозреваю, если бы мы спросили об этом Кэтлин, она бы согласилась, что, учитывая длительное безразличие мужа, неудивительно, что их сексуальная жизнь стала скучной и лишенной фантазии. Казалось, Дону стало не по себе, поэтому я решила пойти дальше.

– Фантазия – вот ключевое слово. С вашими любовницами возбуждение настигает вас еще в самолете. Вам не нужна волшебная таблетка, потому что вас заводит сам план, сама фабула, сам выбор одежды. Предвкушение подпитывает желание. Когда вы возвращаетесь домой и первым делом снимаете нарядную одежду и натягиваете старые тренировочные штаны, это никого не возбуждает.

Моя прямота, похоже, застала Дона врасплох, но он внимательно меня выслушал. Само собой, он не первый пришел ко мне в кабинет с жалобами на сексуальное уныние дома. Я не отрицаю, что семейная жизнь несколько приглушает эротику, но секс с женой не получает шанса на исправление, когда вся энергия Дона уходит на его романы с любовницами. Вместо того чтобы винить посредственный секс дома в своих изменах, Дону стоит задуматься, не привели ли его романы к сексуальному затишью в отношениях с женой. Более того, он изменял очень давно: и в первом браке, и во всех последующих отношениях. Проблема заключалась не в гормонах, не в возрасте и не в отсутствии возбуждения. Проблема заключалась в нем самом.

– Теперь вы понимаете, то, что вы хотели сказать жене, совершенно неверно? Все это ваши оправдания – истории, которые вы рассказываете самому себе, чтобы со спокойной совестью и дальше поступать как хочется. Давайте попробуем найти более искренний ответ на ее вопрос.

В ходе наших бесед я узнала Дона лучше, и он мне понравился. Он не был донжуаном, наслаждающимся своими победами. Как ни странно, он искренне любил и уважал женщин. Женщины – мама, сестры, тетушки, учительницы – воспитали его и повлияли на его становление. В детстве и юности ему не хватало уверенности в себе, он остро переживал из-за своего скромного происхождения и скудного образования. Он понял, что один из способов почувствовать себя более мужественным – это окружить себя сильными, состоявшимися женщинами. Обе его давние любовницы имели хорошее образование (как и его жена), были «соответствующего возраста», воспитывали своих детей и не хотели рожать больше – они идеально подходили ему, поскольку он предельно ясно дал им понять, что не уйдет от жены ни при каких условиях. Он был заботлив, вежлив и предан. Его могли бы назвать истинным джентльменом.

Знали ли любовницы друг о друге? Дон признался, что первая любовница знала о второй, но вторая знала только о жене. Он обещал первой любовнице, что перестанет спать со второй, но не сдержал своего обещания. В то же время он сообщил им обеим ту же полуправду, которую сначала рассказал мне: он сказал, что дома не получает сексуального удовлетворения. Мы принялись постепенно распутывать паутину его измен, и в процессе Дон осознал, что лгал всем трем женщинам.

Тройная жизнь давалась ему нелегко. Сначала Дон просто хранил небольшую тайну, но со временем эта тайна стала основой всего его существования. Секреты имеют тенденцию расти как на дрожжах. Вы не можете сказать партнеру, где были между шестью и восемью часами, потому что в таком случае вам придется объяснить и где вы были с четырех до пяти. Вам кажется, что вы все держите под контролем, но на самом деле все рассыпается на части. Снова собирая себя по кусочкам, Дон забыл о безразличии и стал честнее с самим собой и со своей женой.

– О чем еще спрашивает Кэтлин? – поинтересовалась я.

– Я обещал ей, что никогда больше так не поступлю, но она спросила: «Что тебя остановит, если подвернется шанс?» Я сказал, что не поступлю так снова, потому что мы не сможем восстановить отношения, если обо всем станет известно.

Дон подчеркивает страх быть пойманным за руку. Он говорит искренне, но это не вся правда. Что случилось бы, если бы он прямо сказал Кэтлин, что по природе своей не однолюб?

Его удивил такой вопрос.

– Нет, я бы такого не сказал. Я всегда боялся ее реакции. Думаю, она бы сказала, что на такое не подписывалась.

– Справедливо. Я не предлагаю вам навязывать ей целый гарем. Но дело в том, что она не подписывалась и на обманы. Вы не дали ей выбора. Действуя у кого-то за спиной, вы по определению действуете в одностороннем порядке.

Удивление Дона сменилось облегчением.

– Я люблю свою жену, но люблю и других женщин. Таким уж я родился. Мне даже на пользу признать это. Я никогда не говорил об этом ни Кэтлин, ни самому себе.

Теперь мы вышли на новый уровень правды. Зачастую после измены я слышу, как провинившиеся партнеры обещают больше никогда не смотреть на других мужчин и женщин. Но это лишь провоцирует новые тайны. Гораздо реалистичнее было бы сказать: «Да, меня будут привлекать другие люди, но я люблю и уважаю тебя и не хочу снова ранить, поэтому я не буду потакать своим желаниям». Это более честное – и более достойное доверия – заявление.

Поняв, что именно Дон хочет сказать жене, мы сосредоточились на том, как провести разговор. Я предложила, чтобы он начал с письма. Написанного от руки, потому что так оно становится более личным, и переданного лично в руки.

Перед Доном стоит три задачи. Во-первых, взять ответственность за свое неподобающее поведение, в частности за ограничение их близости, обусловленное тем, что он предоставлял жене лишь фрагмент своей разделенной личности. Во-вторых, признаться жене в своих слабостях и объяснить, как он годами оправдывал себя за ее счет. В-третьих, выразить свою любовь к ней и готовность бороться за их отношения.

Многолетняя практика привела меня к выводу, что любовные письма гораздо более полезны для исцеления, чем более типичная терапевтическая практика, в ходе которой неверный партнер составляет исчерпывающий список своих прегрешений – отелей, свиданий, поездок, подарков. По моему мнению, Дону необходимо было признать, что он мастер обмана. При этом я сочла, что его жене не пойдет на пользу узнать подробности каждой его лжи.

Вернувшись ко мне через неделю, Дон сказал, что Кэтлин тронула искренность его письма, но в то же время она проявила осторожность. Ей хотелось верить мужу, но она боялась ему доверять. Я надеялась, что для этой пары все кончится хорошо. Хотя Дон и предоставлял себе тайные и эгоистичные привилегии, он всегда любил жену. С самой первой встречи я услышала это в том, как он говорил о ней – с уважением, восхищением и обожанием. Кэтлин была глубоко задета, но тайная жизнь Дона ничуть не уменьшила ее любви и уважения к нему – как и к самой себе. Она была решительно настроена не дать этому кризису переписать всю их историю.

Следующие несколько месяцев я давала Дону советы, пока он заканчивал свои длительные отношения с Шерил и Лидией, стараясь сделать это как можно мягче. При этом он продолжал восстанавливать близость с женой. Когда Кэтлин спрашивала о его любовницах, он не раз срывался и лгал ей в ответ, потому что ложь стала для него условным рефлексом. Отказаться от этой вредной привычки будет непросто, но Дон работает над собой. Всякий раз, давая честный ответ, он поражается его простоте. Трудности для Дона и Кэтлин еще не закончились, но у меня такое чувство, что они преодолеют этот кризис и станут еще сильнее и ближе друг другу.

Я работаю по обе стороны обмана – даю советы отъявленным лжецам вроде Дона, но также и консультирую тех, кто стал жертвой нечестности. Мы склонны полагать, что люди хотят знать как можно больше, и осуждать самообман всех тех, кто предпочитает оставаться в неведении.

Кэрол всегда знала, что ее муж – алкоголик. Однако до недавнего времени она и не подозревала, что он любит смешивать выпивку с посещением публичного дома. Перечисляя свои варианты, она признается, что не уверена, хочет ли знать больше. «Решать вам, – говорю я ей. – Ничего страшного, если вы не захотите выяснять подробности. Пусть он сам несет весь груз этого знания и решает, каким хочет быть мужчиной и человеком».

Другие хотят знать все в деталях. В попытке защитить их от информационной перегрузки я напоминаю, что нам всегда приходится мириться с последствиями любого знания. Я часто спрашиваю: вы действительно хотите услышать ответ на свой вопрос или же вы хотите, чтобы ваш партнер узнал о существовании этого вопроса?

Различают два типа вопросов: детективные, которые нацелены на выяснение гнусных подробностей случившегося, и следственные, которые нацелены на определение смыслов и мотивов.

К детективным относятся следующие вопросы: сколько раз ты с ним спала? вы занимались этим в нашей постели? она кричит, когда кончает? так сколько ей лет? ты сосала его член? она бреет волосы? она позволила заняться с ней анальным сексом? Детективные вопросы усиливают боль и причиняют новые травмы, поскольку провоцируют сравнения, которые всегда оказываются не в вашу пользу. Да, вам стоит знать, безопасный был секс или вам пора сдавать анализы. Да, вам стоит знать, не пора ли волноваться за состояние своего банковского счета. Однако, возможно, вам не стоит знать, блондинка она или брюнетка, настоящая ли у нее грудь и больше ли у него пенис. Допросы, запреты и даже вещественные доказательства не успокаивают ваши главные страхи. Более того, они затрудняют примирение, а если вы решаете расстаться, становятся предметом судебных разбирательств. Иная организация следствия может создать более благоприятные условия для восстановления доверия.

Обращаясь к следственным вопросам, человек понимает, что правда часто не ограничивается фактами. К ним относятся: помоги мне понять, что для тебя значил этот роман? ты планировал его или все случилось само собой? почему именно сейчас? каково тебе было возвращаться домой? что ты чувствовал такого, чего не чувствовал со мной? ты считал, что имеешь право на измену? ты хотел, чтобы я обо всем узнала? ты бы закончил интрижку, если бы я не узнала о ней? ты рад, что теперь все раскрылось, или ты бы предпочел и дальше прятаться по углам? ты пытался меня бросить? ты считаешь, что достоин прощения? ты потеряешь ко мне уважение, если я тебя прощу? ты надеялся, что я тебя брошу, чтобы не чувствовать себя ответственным за разрушение семьи? Обращаясь к следственному подходу, люди задают более информативные вопросы, помогающие понять смысл измены и уделяют больше внимания анализу, а не фактам.

Порой мы задаем один вопрос, хотя за ним скрывается совершенно другой. Спрашивая: «Какой у вас был секс?», – мы зачастую подразумеваем: «Тебе не нравится наш секс?» Ваше желание получить ответ вполне оправданно, но формулировка вопроса помогает вам сохранить душевное спокойствие. Мой коллега Стивен Андреас утверждает, что детективный вопрос можно превратить в следственный, спросив себя: что я почувствую, получив ответы на все свои вопросы? Так вы сможете организовать следствие более продуктивным образом, сохраняя смысл изначального вопроса, но оберегая себя от потока ненужной информации.

Моему пациенту Маркусу кажется, что он не сможет снова довериться партнеру, не узнав всех подробностей его измены. Он одержимо расспрашивает Павла, заставляя его предоставить точное описание своей активности в Grindr. «Я задаю вопрос и хочу получить ответ». Хотя я понимаю стремление Маркуса сориентироваться в изменившемся мире, я предполагаю, что эта охота за деталями не даст ему успокоения, а лишь спровоцирует новый прилив ярости, усилит стремление к контролю и нанесет удар по близости.

Непосредственно после измены парам разумно обговорить границы, чтобы сохранить душевное спокойствие. Например, они могут решить прекратить все встречи и общение с любовником или договориться идти с работы прямо домой, не заглядывая в бар. Но зачастую нам кажется, что изменник утратил свое право на частную жизнь. В цифровую эпоху во имя восстановления доверия обманутый партнер нередко требует предоставить ему доступ к мобильному телефону, электронной почте, социальным сетям и прочим средствам коммуникации. Психолог и писатель Марти Кляйн замечает, что это не повышает уровня доверия, а, наоборот, понижает его. «Невозможно “помешать” человеку снова вас предать. Он либо решает быть верным, либо нет. Если он выбирает неверность, никакая слежка в мире не сможет его остановить».

Доверие и правда идут рука об руку, но мы также должны понимать, что правда бывает разная. Какая правда полезна для нас самих и для наших отношений в свете тех решений, которые мы склоняемся принять? Одно знание приносит ясность, другое – рождает образы, которыми мы себя мучаем. Если задавать вопросы, которые помогают понять смысл измены – осознать все стремления, страхи, желания и надежды, – жертва неверности не превратится в злого полицейского. Искреннее любопытство перекидывает мостик между партнерами, а этот мостик становится первым шагом к восстановлению близости. Мы становимся союзниками в попытке осознать случившееся и все исправить. Измены совершаются в одиночку, но понять их можно только вместе.